Оба они сильно изменились с тех пор, как всех нас постигла общая беда.
Я поняла, что люди, которые принимают решения относительно судеб других, всегда выглядят жестокими, а взгляд их неизбежно принимает холодное выражение.
В то же время они были какими-то еще более растерянными и жалкими, чем прочие горожане.
Иоаким заговорил, не желая терять ни минуты:
- Ты и в самом деле так хороша, как мне рассказывали. Ты красивее всех женщин, которых я когда-либо видел в своей жизни. Мне все о тебе известно. Ты вдова, и все говорят, женщина порядочная, умная и решительная. Я знаю, как ты два года соблюдала траур по своему покойному мужу. И потому полагаю, что только тебе, женщине избранной и возвышенной, по силам избавить от гибели наш народ.
При этих словах меня бросило в дрожь.
Мелькнула мысль, что и у него от жажды помутился разум, если он верит, что одна-единственная женщина может своими слабыми силами принести спасение всему народу
Градоначальник Озия глубоко вздохнул и сказал ему:
- Скажи ей все. Изложи свой замысел, хотя мне и кажется, что он обречен на неудачу.
- А у тебя есть лучший? - спросил его Иоаким.
- Нет.
- Тогда попытайся и ты поверить в то, в чем я убежден. Даже чудо становится возможным, если опирается на веру.
И, повернувшись ко мне, первосвященник Иоаким продолжил, не спуская с меня ледяного взгляда:
- В городе вот-вот разразится бунт. Жителям Ветилуи нужна надежда, надежда и спасение. Допросив Ахиора, мы многое узнали об Олоферне. Он не только хитрый и коварный полководец. Он ценит прекрасное, любит искусство, подчиненные его боятся и почитают, потому что он не проиграл ни одной битвы. Он оказался предусмотрительнее и мудрее всех своих врагов.
Военным делом он занимается с юности, и нет мужчины, который мог бы его перехитрить. Но вот женщина… Прекрасная женщина, такая, как ты… Мужчина, который провел жизнь в седле, увидев в военном лагере женское лицо необыкновенной красоты, такое, как твое, может забыть обо всем - об осторожности, о том, что кругом враги… Он может влюбиться, предаться… наслаждениям… он может просто подставить свою голову под удар меча. Возможно, тебе удастся путем обмана обезглавить это огромное ассирийское войско и добыть свободу для своего народа.
Я замерла от ужаса. Не кто иной, как сам первосвященник Иоаким, уговаривал меня осквернить свое тело, предаться греху с худшим врагом моего народа.
- Но я не в силах совершить такой грех, - с трудом вымолвила я.
Первосвященник нахмурился.
Очевидно, ему не понравилось, что я противлюсь грехопадению. А ведь его ремесло и заключалось в том, чтобы отвращать людей от греха.
- Ты думаешь только о себе. Но речь идет о спасении всего нашего народа. Тысячи женщин, тысячи детей могут погибнуть. Подумай, что есть больший грех: допустить истребление всего иудейского народа или разрешить вдове, не девице, но вдове, сблизиться с мужчиной, околдовать его своей красотой и убить.
- Но где я возьму столько сил, столько отваги?
- Молись Богу, и он даст тебе и силы, и доблесть. Здесь, в городе, ты все равно погибнешь. А если пойдешь в лагерь к Олоферну, быть может, спасешь и себя, и нас. В любом случае ты вернешь горожанам надежду. Сейчас они живут без надежды, в унынии, а это богопротивно. Отвечай же мне, что ты предпочитаешь - спасти свой народ или похоронить его. Я не могу тебя принудить ни к первому, ни ко второму.
Наступило тяжкое молчание.
Иоаким и Озия смотрели на меня так, словно от меня зависели их собственные жизни.
И я подумала: в какое же отчаяние погружены эти два высших сановника, если им пришлось обратиться за спасением к слабой женщине. Поистине, они были достойны сожаления.
Я попыталась встретиться взглядом со своей служанкой, но она опустила глаза.
Решение было предоставлено мне.
Удары сердца отдавались у меня в ушах. Я поняла, что каждое мое слово будет невероятно весомым, а также и то, что не стоит давать скоропалительного ответа. Поэтому я сказала:
- Сказать "да" или сказать "нет", не побеседовав с Богом, было бы неразумно. Лишь после молитвы я приму решение, которое смогу осуществить с верой в его справедливость. Разрешите мне провести в молитвах этот день и предстоящую ночь. Завтра в полдень я сообщу вам свой ответ.
Иоаким долго молчал.
Казалось, он был разочарован тем, что я не ответила ни "да", ни "нет", но оставила его томиться неизвестностью.
Наконец, первосвященник кивнул головой в знак согласия, не преминув, однако, заметить:
- Надеюсь, что Олоферн окажется таким же терпеливым, как и я.
Глава двенадцатая
В течение следующего дня я мысленно прожила всю свою жизнь и припомнила предзнаменования, указывавшие на то, что я избрана для высшей цели.
Да, я была необычным ребенком, не знавшим общества своих сверстников. В девичестве моя красота и ум вызывали всеобщее восхищение. Потом я испытала горькую участь молодой вдовы.
Едва я стала себя осознавать, как почувствовала, что Иегова готовит меня к великому дню, который даст мне возможность с блеском проявить все мои достоинства, но никогда, даже в страшном сне, не приходило мне в голову, что для этого придется стать блудницей.
Ведь мне была неприятна сама мысль о прикосновении мужчины, и священные супружеские обязанности я терпела как неизбежное наказание. Ни разу не согрешила я ни в делах, ни в помыслах своих.
Более того, к вящему моему ужасу, меня толкал на путь греха первосвященник Иоаким, хранитель и истолкователь Закона, призванный быть защитником веры и справедливости.
Я пыталась найти своими силами выход из западни, в которую меня загнали, обдумывая все обстоятельства судьбы моего города, моей жизни и вражеской осады, определявшей теперь наше призрачное существование.
Но как я ни старалась, я так и не придумала лучшего выхода, чем принять предложение Иоакима.
Слабая надежда на спасение сулила мне неизбежный позор, иначе же неизбежность виделась как безусловная гибель всего нашего народа.
Броситься в пасть зверя, именуемого Олоферном, завлечь его своей красотой, усыпить любовными играми, в которых я не столь уж и искусна, а затем умертвить его мечом - все это, как мне казалось, было выше моих сил.
С другой стороны, прийти назавтра к Иоакимy и сказать: "Нет, я не могу, мне это отвратительно, мне страшно, я слабая женщина, и пусть лучше мы все здесь погибнем" - представлялось еще более позорным и недостойным.
Я предалась молитве, и когда вдохи и выдохи мои уравновесились, а тело обрело естественную гармонию, я обратилась к Господу Богу с такими словами:
- Господи Боже мой, приклонись ко мне, вдове, обрати на меня взор Свой и выслушай мои стенания. Ты создал все, что было раньше и что будет потом. В Твоих руках и настоящее, и будущее, и все происходит так, как задумано Тобою. Все, что Ты захотел создать, явилось пред Тoбою, говоря: "Я здесь, Господи!" Ибо Ты предвидишь все, что должно произойти, и готовишь все пути наши. И вот, ассирийцы гордятся своим войском, и превозносят своих всадников и их лошадей, и пехоту и верят в свои щиты, копья, луки и пращи свои, и не желают в Тебе признавать Бога, зная, что нашему Богу войны ненавистны. Ибо имя Твое - Господь. Сокруши их силу Своей мощью, пригни их к земле гневом Своим. Ибо они задумали обесчестить алтарь Твой, осквернить Храм, где славится имя Твое, и сокрушить железом углы жертвенника Твоего. Если Тебе угодно сделать меня орудием Твоего промысла, существом, призванным изменить ход событий и придать им неожиданный поворот, ниспошли мне смелость и твердость духа, дай мне силы преодолеть отвращение и в смирении своем перехитрить беспощадного врага. Сделай так, чтобы через мои поступки, сколь бесстрашные, столь и расчетливые, Твой народ и другие племена убедились, что Ты - Бог, Господь, что превыше всякой силы и всякой мощи, и что нет иного защитника роду Израилеву, кроме Тебя.
По окончании молитвы на меня снизошел покой. К удивлению моей прислужницы, я направилась в опочивальню и уснула, едва прикоснувшись щекой к подушке.
Проснулась я лишь тогда, когда уже и заря взошла, и пропели последние петухи.
Я провела на удивление спокойную ночь. Начинался день, когда мне предстояло выбирать между жестоким испытанием моих сил и горечью признания в своей трусости.
Пока я одевалась, с улицы донеслись крики, сзывавшие народ:
- На площадь! На площадь! Все па площадь! - гремело по всему городу.
В комнату вбежала перепуганная Шуа:
- Бунт! Начался бунт! Торговцы Эбед и Ифтах приказали своим слугам собрать людей на площади перед Храмом. Они хотят захватить власть в городе.
- А что смотрит городская стража?.
- Они идут на площадь вместе с толпой. Никто больше не верит, что наши вожди в состоянии избавить нас от смерти.
И обе мы направились к площади, причем у меня мелькнула мысль, что, быть может, мои сомнения и размышления будут совершенно излишни. Ведь если народ установит новую власть, то мудрые люди укажут нам выход из капкана, в котором нас держали ассирийцы.
На площадь пришли все, кто был в силах передвигаться.
Толпа уже поднималась по ступенькам к подножию Храма. Торговец Эбед выступил вперед и закричал:
- Священники и городская власть! Покажитесь своему народу! Прислушайтесь к голосу тех, о ком вам поручил заботиться Господь!
Вскоре из Храма вышли священники, а с ними Иоаким, Рубен, Озия и Хабрис.
Рубен вскричал:
- Почему солдаты оставили укрепления, почему жены израильские не сидят дома с детьми, не предаются молитвам, разве место им здесь, среди неразумных мужчин?