- Ты рассуждаешь здраво. Если бы они сдались в первую неделю осады, я бы их, возможно, и пощадил. Однако, затянув сопротивление, они решили свои судьбы. Что же эта за народ, который не слушает советов здравого разума из уст такой женщины, как ты?
- Народ глуп, а его правители высокомерны и лишены предусмотрительности. Вот они и прогнали меня, как последнюю рабыню, разрешив мне взять с собой только то, что сможет унести моя прислужница. Я взяла мех вина и корзину сушеных фруктов, которые преподношу тебе в знак уважения. Позволь мне подождать в твоем лагере гибели города, жители которого прокляли и изгнали меня.
Слушая мои речи, Олоферн смотрел на меня, как на призрак, неожиданно возникший в этой долине, где не было ничего и никого, кроме его потной солдатни.
Он словно не верил своим глазам и в тоже время пытался оценить, насколько правдивы мои слова.
Я же боялась, что сердце выскочит у меня из груди и обнаружит мой обман.
Но вот он заговорил, и слова его постепенно развеивали мои страхи:
- С этого дня ты - моя гостья. В моем лагере ты встретишь день, когда неразумно отвергший тебя народ будет побежден или сдастся нам. Знай, что в этот день тебе будет возвращено все твоё имущество, ибо из всех несправедливостей этого мира мне наиболее мерзка несправедливость, нанесенная отважной и умной женщине. Ты и твоя компаньонка, вы обе можете свободно передвигаться внутри нашего лагеря. Если же кто посмеет оскорбить тебя словом или взглядом, то этому глупцу и наглецу я снесу голову своим мечом.
Последнюю фразу он произнес особенно громко, так, что ее было слышно шагов на четыреста вокруг. Это звучало весьма впечатляюще, и я была уверена, что почтительное отношение солдат нам теперь обеспечено.
Я поняла, что наступило время высказать еще одну просьбу:
- Славный полководец, разреши мне еще одну маленькую вольность в знак мести тем, кто незаслуженно подверг меня изгнанию.
- Говори!
- Позволь мне, пока я здесь, а город еще не сдался, ежедневно на заре выходить за пределы твоего лагеря и прогуливаться перед линией охраны, испытывая терпение граждан Ветилуи.
Он ответил не сразу.
Молчание продолжалось целую вечность.
Я замерла.
Он меня раскусил.
Я это поняла по его глазам.
Но взрыва бешенства не последовало. По его лицу скользнула усмешка, какой взрослые отвечают на просьбы детей потакать их безобидным шалостям.
- Пусть и это будет тебе разрешено. Только смотри не подходи слишком близко к городу, чтобы тебя не достали их стрелы. Я не прощу себе, если по неосторожности твоя красота и твоя жизнь подвергнутся опасности.
Мне и моей служанке выделили особый шатер рядом с шатром Олоферна.
Итак, все шло согласно плану, который я продумала, вдохновлённая милостью Божией.
Шуа дрожала, как осенний листок на ветке, не решаясь ни на минуту отойти от меня.
Я видела, что ей стоит нечеловеческих усилий преодолеть панический ужас, не расплакаться и не сбежать прочь.
Вечером полководец пригласил нас обеих на пир, где должны были присутствовать иего военачальники.
Глава четырнадцатая
На ужин в шатре Олоферна собрались двенадцать высших военачальников.
Меня угощали яствами, каких я в жизни не пробовала, и разнообразными винами. Под конец же трапезы мы лакомились сладостями из меда и сушеного инжира.
Я узнала, как организовано огромное войско ассирийцев в сто двадцать тысяч человек, сколько в нем конных и пеших воинов и сколько человек их обслуживают, узнала, как тщательно регламентирована армейская жизнь и какие меры предпринимаются для сохранения боевого духа.
Олоферн рассказывал о городе Ниневии - столице Ассирии, о странах, которые он прошел за десять летсвоих походов, о царстве Ассирийском, неустанно возраставшем и стремившемся охватить все известные людям земли.
Столь же подробно расспрашивал он меня об обычаях нашего народа, вообще об Иудее. Можно было подумать, что цель всех его кровавых походов заключается в том, чтобы как можно больше узнать о том, как живут разные племена, прикоснуться к чему-то доселе неизвестному.
Я чувствовала, что Олоферн вдохновлён присутствием женщины за своим столом иемудоставляет удовольствие роль гостеприимного хозяина.
Всеми силами он старался мне угодить, о каждом поданном блюде спрашивал, нравится ли оно мне, рассказывал, из чего и как она готовится и из какой части света происходит.
Каждой частицей своего тела я ощущала на себе жадные взгляды молчаливых сотрапезников Олоферна. Чувствовалось, что они давно не видели женщин и теперь, пожирая меня глазами, словно пытаются наверстать те дни, когда не знали женского общества.
У меня мелькнула мысль, что именно Олоферн, такой грозный и неприступный, - моя единственная защита от их похоти. Как ни смешно, именно благодаря его присутствию я чувствовала себя в безопасности.
Несмотря на любезное обращение Олоферна, в течение всего ужина я испытывала внутренний трепет. Ведя непринужденную беседу, я не переставала думать о той минуте, когда завершится наша пирушка, и Олоферн прикажет мне проследовать в его опочивальню, где, истосковавшись по женскому телу, начнет грубо утолять свою страсть.
В моем воображении снова и снова вставала первая ночь с моим мужем Манассией, вспоминались унижение и боль, сопровождавшие нашу близость.
Я вновь подумала о своей вдовьей доле как о счастливой поре, которая вновь будет прервана мучительными ощущениями, мне глубоко отвратительными.
Олоферн словно угадал мои страхи. Отпустив военачальников, он заговорил со мной, глядя мне прямо в глаза:
- Ты украсила своим присутствием мой ужин и напомнила о тех днях, когда я еще не был солдатом. Я чувствую, что сегодняшний день принес тебе не только радости, но и горький опыт. Ведь собратья твои прогнали тебя, и, несмотря на то, что я принял тебя со всем доступным мне радушием и ты поняла, как я счастлив тебя созерцать и наслаждаться твоими разумными речами, ты, без сомнения, мечтаешь об освежающем сне, который опустит покров над прошедшими событиями.
- О да, я утомлена, - подтвердила я.
- В таком случае я желаю тебе спокойных снов и счастливого пробуждения. Ступай в свой шатер в сопровождении своей прислужницы. Помни, что сегодняшний день я считаю счастливейшим днем своей жизни, ибо сегодня я узрел твой лик.
Я совершенно растерялась.
Я не верила своим ушам.
Неловко, путаясь в словах, я выразила ему благодарность за комплименты.
Он говорил со мной так, как ни один из сынов Израиля не стал бы разговаривать со вдовой и вообще с женщиной.
Этот необыкновенный человек высказал мне свою сердечную склонность.
Я и Шуа поспешили к своему шатру, опасаясь, как бы он не переменил свое решение.
Так неожиданно завершился для меня этот день.
Я разделась и легла в постель. Удары сердца отдавались во всем моем теле.
Только теперь мое сердце могло биться ровно, освободившись от напряжения, с которым я все это время от зари и до ночи принуждала его казаться спокойным и равнодушным.
Собрав все свои силы, я кинулась в когти льва. Но лев неожиданно оказал мне милость и позволил провести первую ночь без греха.
Нелегко нам со служанкой было заснуть в этом лагере, окруженными ста двадцатью тысячами врагов, которые пришли к нашему народу с мечом, неся ему неминуемую гибель.
На заре меня и Шуа разбудил гомон десятков тысяч солдат, которые приветствовали новый день.
Мы умылись водой из специально для нас приготовленных сосудов, тщательно оделись и направились через лагерь к передовым постам, выставленным напротив стен Ветилуи.
Мое продвижение по ассирийскому лагерю сопровождалось словно бы волной холода, который замораживал губы солдат: при виде меня они замолкали, опасаясь задеть меня нечаянным словом и вызвать гнев Олоферна.
Мы добрались до края лагеря и прошли немного вперед. На полпути между последними постами ассирийцев и Ветилуей, к общему изумлению, мы разыграли безумную пантомиму, которая должна была выражать наше презрение к смотревшим на нас со стен города, после чего вернулись под прикрытие вражеской армии.
Солдаты Олоферна поглядывали на нас, не веря своим глазам и, очевидно, думая, что я не в своем уме.
Днем Олоферн пригласил меня на обед со своими приближенными. В отличие от ночного пира все было по-военному умеренно и продолжалось не так долго.
В течение всего дня он был сама любезность, а по завершении трапезы предложил вместе с ним обойти лагерь.
Шуа удалилась и наш шатер, а я стала вместе со знаменитым полководцем обходить один за другим ряды палаток, слушая его объяснения и вникая в то, сколь велик и продуман до мелочей механизм, превращающий войско в мощную победоносную армию.
Из рассуждений Олоферна становилось ясно, что армия - нечто гораздо большее, чем простое сборище вооруженных людей.
Я узнала, с какими словами он обращается к ним перед каждой битвой, о том, как он задолго до начала похода внушает своим воинам мысль о победе, как стремится соблюдать дух товарищества и справедливости, чтобы и простые солдаты, и начальники выполняли свои oбязанности не по принуждению.
Говорил он также и о том, что главной причиной поражений даже самых способных полководцев являются недостаток терпения и стремление к славе.
- Но разве ты тоже не стремишься к славе, ты, славнейший из полководцев, известных в наше время?
- Нет. Я побеждаю лишь потому, что не боюсь поражений. И слава мне сопутствует потому, что я занялся военным ремеслом не ради славы.
- Я не совсем тебя понимаю.
И я попросила пояснить, что он хочет сказать.