Перед нами сидели на одиннадцати скамьях полуголые гребцы с длинными волосами, обросшие косматыми бородами. Некоторые из них были прикованы за ногу. Одни дремали, прислонившись к борту, другие переговаривались грубыми голосами. Между ними посредине возвышалась толстая мачта, и на ней была прикреплена канатами поперечная балка с подобранным парусом. На корабле собралось много путников. Они сидели среди своих вещей, шумели, спорили и бранились.
- Готовься! - прогремел звучный голос. На площадке кормчего стоял знакомый моряк и, приставив медную трубу ко рту, выкрикивал приказания:
- Снимай мостки!
Доски, которые вели на корабль, поползли на берег, подхваченные рабочими. Мне стало страшно и грустно, захотелось прыгнуть назад, на берег, где виднелся в тумане рассвета белый плащ Ам-Лайли.
- Отдавай причалы!
Два толстых каната, обмотанные вокруг столбов набережной, ослабли, плеснули по воде, их втащили на корабль. Моряки длинными шестами оттолкнулись от берега, и мы бесшумно двинулись вперед.
- Весла! - прозвучал голос кормчего.
- Весла! - повторил голос надсмотрщика.
Гребцы зашевелились, взмахнули веслами и опустили их на воду. Щелкнул бич, и раздался крик - это хлестнули одного гребца, который не успел вовремя опустить на воду весло.
- Вперед! Раз! Раз! Раз! - кричал надсмотрщик, стоя на мостике посредине между скамьями и выстукивая равномерно молотком по деревянной доске.
Гребцы, вцепившись в толстые рукоятки весел, приподнимались, откидывались назад, точно падая на спину, затем грудью нажимали книзу бабки весел. Корабль ровно заскользил по темной тихой гавани Сидона.
Мы подплыли к узкому выходу в море, где на двух каменных столбах пылали дымные огни. Голос из темноты прогудел:
- Кто плывет?
- "Кокаб-Цафон", владелец - Макар из Сидона, - отвечала труба кормчего.
- Проходите с миром! - ответил тот же голос.
Стражники, закутанные в темные плащи, с копьями в руках, равнодушно смотрели, как мы проплывали мимо каменных столбов.
Я оглянулся. Пристани уже не было видно. Впереди гудело бурное море.
Как только мы миновали каменные стены мола, нас окружил туман. Волны подхватили корабль и обдавали нас брызгами.
Небо за Ливанским хребтом быстро разгоралось, и, когда выглянуло солнце, клочья розового тумана поплыли над темно-лиловым морем и вскоре растаяли.
Я достал из мешка две лепешки и дал одну Софэру, но он отмахнулся, закрыл голову концом плаща и бормотал, указывая на море:
- Жизнь наша пройдет, как след облака, и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца. О свирепые волны, вы начали укачивать и мучить меня! Куда спокойнее ехать на ослице!
Я стал есть лепешку и заметил, что кто-то пристально смотрит на меня.
Это был первый из гребцов, стройный, мускулистый, с длинными, до плеч, волосами, еще безбородый.
Вероятно, ему было всего лет восемнадцать. Улыбаясь, он глядел то на меня, то на лепешку. Гребец упорно, под стук молотка надсмотрщика, греб большим веслом, побрякивая цепью на одной ноге. Я спустился к нему и положил возле него на скамье пару лепешек. Продолжая грести одной рукой, он хотел другой взять хлеб. Но надсмотрщик концом бича хлестнул его по голой спине. Гребец только поморщился, весело подмигнул мне и продолжал грести. В это время раздался голос кормчего:
- Убрать весла!
Надсмотрщик громко повторил:
- Убрать весла!
И все двадцать два гребца разом подняли весла кверху и сложили их вдоль борта. Они были уже мокры и вытирали пот, обильно стекавший по груди.
- Эвхаристе, эвхаристе! - говорил гребец, уплетая мои лепешки.
Другие гребцы горящими и жадными глазами смотрели на меня. Я принялся было развязывать мешок, но Софэр строго сказал мне:
- В дороге больше всего береги хлеб, сандалии и посох.
Я проскользнул вперед, на нос корабля, и оттуда стал наблюдать, как один корабельщик ловко взобрался по мачте наверх, прошел вдоль поперечного бруса и быстро распустил веревки, которые поддерживали свернутый наверху парус.
Клетчатое полотно паруса упало, надулось, и ветер погнал корабль.
Качка уменьшилась, не стучали и не скрипели весла, только слышно было, как ветер гудит в снастях и всплески воды разбиваются о крутые бока корабля.
2. МЕШОК БЕЗ ХОЗЯИНА
Я растянулся на передней палубе на носу корабля и смотрел в прозрачную зеленоватую глубину моря, где иногда мелькали голубые тени больших рыб.
Невдалеке лежало несколько путников; опустив головы на свои шерстяные мешки, затканные разноцветными узорами, они спали, утомленные целой ночью ожидания. Около них громоздились кожаные тюки и затянутые материей корзины, в которых обычно перевозят финики, смоквы и другие плоды.
Поблизости лежал путник, покрытый абаем, из-под которого виднелись две загорелые ноги; на одной, пониже колена, выделялся белый косой шрам. Я свернулся, прищурив глаза от яркого солнца; мне видно было горбоносое лицо незнакомца.
Вдруг один его глаз приоткрылся, посмотрел в мою сторону и закрылся опять. Незнакомец не спал, а только притворялся спящим. Я повернулся на другой бок и стал глядеть на берег нашей Сидонской страны.
В туманной дали, точно гребень громадного дракона, тянулся Ливанский хребет, и высоко в небо уходили его голые розоватые каменные вершины.
Поросшие лесом отроги гор подползали к самому морю. Кое-где над садами подымались одинокие пальмы, и ветер раскачивал их перистые верхушки.
Я перевел взгляд опять на палубу корабля. Меня поразило, что один большой кожаный мешок как-то зашевелился. Посредине образовалась дыра, которая все увеличивалась, и наконец сквозь нее просунулась тонкая рука.
Эта рука мне показалась знакомой - на ней были рыжие веснушки. Рука протянулась к соседней корзине, осторожно отодрала и приподняла край пришитого покрывала и стала оттуда перетаскивать к себе в мешок спелые смоквы. Потом эта рука остановилась и стала делать мне какие-то знаки.
Как же мне было не узнать этой руки? В ней обычно находилась редька, а то и две. Но как Гамалиель попал на корабль, да еще в кожаный мешок?
Потом вдруг рука исчезла, и мешок сделался опять неподвижным. Я услышал, как за моей спиной путник зашевелился и заговорил с соседом.
Я встал, прошел по кораблю мимо отдыхавших гребцов и поднялся на площадку, где должен был стоять кормчий. Он полулежал на коврике, а на его месте стоял один из корабельщиков и отдавал приказания рулевым.
Опустившись на колени на краю коврика, я ждал, чтобы кормчий заговорил со мной. Его спокойные глаза смотрели вдаль. В ухе блестела маленькая медная сережка. На шее висела бронзовая цепочка с зеленым камнем, который приносит здоровье.
Я кашлянул, чтобы привлечь его внимание.
- Акулу видел? - спросил он, не поворачивая головы. - Смотри туда: видишь, по воде скользит ее косое перо?
Я посмотрел, куда указывал моряк, и на блестящей от солнца поверхности воды увидел косой темный плавник морского чудовища.
- Она идет за нами по пятам от самого Сидона, - сказал кормчий, - и все надеется, что кто-нибудь умрет и его выбросят за борт…
- А я пришел сказать, - прервал я моряка, - что здесь на корабле в мешке спрятан один наш мальчик из Авали.
Кормчий приподнялся и строго посмотрел на меня.
- Смотри говори правду!
- Взгляни сам! Может быть, его украли, чтобы продать в рабство.
- Пойдем, покажи мне!
Кормчий спустился по лесенке, и мы пробрались на нос корабля. Кожаный мешок теперь отодвинулся в сторону и лежал около самого борта.
Кормчий нагнулся над мешком, толкнул ногой и стал ощупывать толстую воловью кожу.
- Чей это мешок? - обратился он к лежавшим в разных положениях путникам. - Чей мешок, я спрашиваю?
Лежавшие поворачивались, подымались, некоторые подошли к мешку, но никто не признавал его своим.
- Разбудите-ка еще тех молодцов! - указал кормчий на людей, среди которых лежал путник со шрамом на ноге.
Их растолкали. Человек со шрамом на ноге, притворно зевая и усердно протирая глаза, отвечал:
- Не знаем, не знаем мы этого мешка. Зачем напрасно будите?
Тогда кормчий разрезал ремешки, которыми были затянуты края мешка.
Оттуда показалась взъерошенная голова Гамалиеля, а потом вылез и он сам.
Он держал в руке несколько смокв.
- Ты как сюда попал? - спросил кормчий.
Гамалиель замычал в ответ и показал лицом и руками, что он немой и не может говорить.
- Это наш авалинский мальчик, сын рыбака, - сказал я и закричал:
- Гамалиель, косой заяц, да говори же ты!
Он бросился ко мне и стал шептать мне на ухо:
- Не могу я говорить. Те люди, которые меня схватили и засунули в этот мешок, мне приказали молчать, о чем бы меня ни спрашивали. Иначе они меня выпотрошат, как куренка.
Гамалиель зажал рот ладонью и, со страхом оглянувшись кругом, снова стал мычать, трясти головой и больше не отвечал на вопросы.
- Ну-ка, пойдем со мной к управителю корабля, - сказал кормчий, взяв Гамалиеля за руку.