Каждые три луны воду во рву меняли и несколько дней после этого Волк по ночам с наслаждением бросался в нее, сильными гребками проплывал несколько метров, выскакивал на землю и, широко расставив и уперев лапы в землю, мощными движениями бросал свое тело из стороны в сторону, выбивая из шкуры вместе с водой въевшуюся пыль и грязь, а затем носился кругами по самой кромке рва, чувствуя, как наливаются силой его мышцы, застоявшиеся за круглодневное лежание под недовольными взорами пришедших поглазеть на него двуногих, и, когда казалось, что сил уже не осталось, он вновь бросался воду и все повторялось, до восхода солнца и первого скрипа калитки в дальнем углу зоопарка, через которую проходили утренние смотрители.
Но особенно раздражали Волка его соседи – обитатели зоопарка. Он долго не мог привыкнуть относиться к ним не как к добыче и часто, дождавшись нужного ветра, напряженно припадал к земле, неотрывно следя, к примеру, за пекари, нагло хрюкавшими у него на глазах, тихо подползал в их сторону, настороженно шевеля ушами, готовый в любой момент к решающему прыжку, и приходил в себя лишь погрузившись передними лапами в ров с водой. Отвратил его от такой судороги охоты один мелкий случай. Как-то осенним вечером, в который раз в запале влетев в воду, он раздосадовано отпрыгнул назад и услышал за спиной щебечущий заливистый хохот, от которого волнами колыхалась береза, облюбованная зоопарковскими воробьями для ночлега.
– Посмотрите на этого четвероногого! Он как будто специально каждый вечер устраивает для нас представление. Воистину, Создатель не дал им разума. И правильно не дал им способности летать! Они такие глупые, что сразу бы разбились о ближайшую стену! Посмотрите, посмотрите, как он прыгает! Да любой наш малыш при первом вылете из гнезда пролетает больше! Ха-а-а-а! О-о-ой – не могу!
Мало-помалу приучился Волк смотреть на соседей не как на добычу, а как на товарищей по несчастью, как на добрых соседей, которые тем приятнее, что и за жизнь поговорить можно, и сплетни зоопарковские послушать, так, время протянуть до прихода посетителей или после кормежки до сна, если кто привык спать по ночам, а с другой стороны не мешают они тебе, не могут неожиданно вторгнуться в твой персональный вольер, хочешь – думай о своем хоть день-деньской.
А соседи попадались презанимательные.
Вот морж, на восход-тепло, в десяти прыжках. Огромная туша, Волку бы, наверно, на всю зиму хватило. Но и территория дана не маленькая. Почти во всю территорию – пруд из сплошного серого камня двуногих, и небольшой островок, на который Морж иногда выбирался, тяжело опираясь на смешные передние лапы и рывками прокидывая тело вперед. Казалось, что он выбирается на островок только для того, чтобы гневно протрубить несколько раз о том, что он ест моллюсков и согласен на устрицы, но терпеть не может хлеба, после чего с шумом, вздымая полуметровые волны, бросается в бассейн и начинает, как заведенный, носиться по диагонали по пруду, в один нырок преодолевая все отведенное ему расстояние и приводя в непонятный восторг посетителей, готовых часами стоять у вольера в ожидании, когда над поверхностью воды поднимется сердитая морда. Морж был стар, редкая щетина на морде почти стерлась, а желтые бивни, когда-то угрожающее торчавшие изо рта, сильно покрошились на концах из-за безуспешных попыток взрыть каменное дно пруда. Окрас его был какой-то грязноватый и напоминал подсохшую и покрывшуюся паутиной трещин глину у Ближнего Ручья. Но как-то, еще до завтрака, когда солнце только-только выглянуло из-за окружающих домов, Морж в очередной раз выбрался на островок и тут с ним произошло чудесное превращение.