- Туда бы и мне за ними! - вырвалось как-то у княгини, заглядевшейся ввысь. - Они пролетят над Литвою далекой, над родиной моей…
- Да разве так уже плохо тебе с нами здесь, княгинюшка светлая? - отозвался Иван, ехавший поручь колымаги и не сводивший глаз со своей госпожи.
Елена взглянула на него, покраснела отчего-то и невнятно промолвила:
- Нет. Сейчас - хорошо!
* * *
Прибыли наконец в обитель.
Приняли их честь честью. Княгиня отдохнуть пошла. Князь Глинский и Овчина, по зову настоятеля, явились на трапезу.
Тут, конечно, зашла речь о цели приезда великой княгини.
- Пафнутий - святитель, скоропомощник во всем! Он исполнит желание князево! - отозвался убежденным голосом настоятель, отец Илларий.
- Верим, отче!.. Все от Бога. Он все посылает… - подтвердил князь Михаил Львович Глинский. - А, кстати, скажу, что мне на Литве еще, на родине прилучилось одного разу. На полеванье я был… Молодым еще… С хортами выезжаю… Доезжачих два, не то три - разъехались по следам… Я поотстал. Жду пока что. Спешился, на траву прилег да лежу себе. А так, по дороге, что лесом шла, двое плетутся… Крестьяне простые. Муж и жена, видно… Поклон, вестимо, отдали. Он - мужик как мужик. Худой, долговязый… Видно, немало лямку на веку потянул. А баба - красавица писаная. Прямо - крулева. Ответил я им на привет и пытаю: кто? да откуда? Назвали они себя. "А идем, - говорят, - из монастыря ближнего. Там, в кляшторе в самом, икона чудотворная… На второй, - говорит мужик, - я жене женат… И добыток немалый имею… Три хутора у меня. А детей нет. Сколько лет копил да трудился, и все придется не то чужим людям покидать, не то родичам, что хуже мне чужих… Вот и молю Бога, не даст ли утешения: дитя не пошлет ли?"
Поглядел я на него, на нее… Она, словно вишня, рдеет. Глаз не видно, до того ресницы густы да тяжелы опущенные. Ну, говорю: дай тебе Бог! А жене твоей - особенно… "Да, - говорит, - что женино, то и мое будет. Слышь, пан: очень ты от сердца мне пожелал. Не сбудется ли слово твое? Возьми, для счастья, хоть на короткий срок работницей жену мою себе на двор… Не корысти ради прошу. И не возьмем мы ничего с тебя… Позволь только, пан".
Подумал, подумал я и пытаю ее: "Пойдешь ли на короткое время со мной? Поживешь ли на дворе моем?" Совсем сгорела от сорому, бедная. Глянула быстро на меня, словно стрелой уколола, да и шепчет губами коралловыми: "Воля, - говорит, - мужняя и твоя. Возьмешь - пойду!"
Только мне и нужно было. Вскочил я на коня, взял ее на седло, назвал себя и говорю: "Ну, приятель, раньше чем через месяц - и глаз ко мне не кажи. Не пущу своей работницы". Дал шпоры коню и поскакал. Через месяц, по уговору, явился мужик, взял жену… Справлялся я потом: чудный хлопец, сын у него. Все меня холоп вспоминает, за доброе пожеланье благодарит…
И густым раскатистым смехом заключил свой рассказ вельможный князь.
- Все бывает… Все от Бога! - кивая задумчиво головой, проговорил игумен.
А Овчина сидел, погруженный так глубоко в какие-то размышления, что и не слышал, как кончилась трапеза, и опомнился только, когда ему сказали, что молиться надо.
Настала ночь. Горячо помолившись, Елена сидела у окна отведенной ей кельи, выходившего прямо в тенистый, чудно возделанный монастырский сад. И дивилась: отчего он так пуст? Отчего ни монахов, ни послушников не видно здесь в такую теплую, дивную, осеннюю ночь? Но потом она вспомнила, что двух-трех часов не пройдет после минувшей долгой, утомительной церковной службы, и снова выйдут из своих келий разбуженные братья, и снова потянутся под звуки колокола в ту же душную церковь, на новое долгое, утомительное бдение… Но показалось ей или кто-то ходит в саду?..
Нет, не ошиблась она… Сердце подсказало ей: это он. Ему тоже не спится. И скользит он тихо-тихо по аллеям темного монастырского сада, желая хоть на окно поглядеть, за которыми спит она, госпожа и властительница души его.
- Ты, Ваня? - почему-то тихо спрашивает она.
- Княгинюшка светлая… Ты сама… не спишь?.. - смешавшись почему-то, еле может выговорить этот могучий, статный витязь, сейчас робеющий, словно ребенок.
- Не сплю… Мои все заснули… Крепко… Не бойся… С дороги - умаялись… Подойди, поговорим…
И он подошел… И долго, до зари румяной толковали они…
Только когда к заутрене в колокол ударили, едва оторвался, отошел Овчина от кельи княгининой и долго все оглядывался на окно юной, тоскующей госпожи своей…
Утром княгиня Елена все святыни обошла монастырские, везде приложилась… Схимник, старец Савватий, благословил ее на чадородие и просфорой одарил…
Еще три чудные ночи провела Елена здесь, коротая их с Овчиною…
. .
Весела и радостна приехала княгиня домой…
Все хорошие приметы да пророчества ей были по пути.
А месяца через два и князь великий Василий Иванович расцвел, словно моложе лет на тридцать стал. Великую тайну, зардевшись, поведала ему княгиня. А Челяднина, ее приближенная, подтвердила…
А через девять месяцев, 25 августа 1530 года, весело зазвонили все колокола московские, оповещая мир о радости великокняжеской, о рождении первенца, нареченного по деду Иваном, четвертым в роду князей московских.
Забыл государь всю немочь, за последнее время одолевшую его, и крамолу боярскую, которая нет-нет да и подымет голову, словно василиск-змея из-под пяты… И все нелады и прорухи на литовской, на татарской границе… Все забыл, ходит светел, радостен… Богатыми дарами одарил, кого только мог… Мамкой княжичу назначил все ту же Аграфену… Крестины справил - миру на удивленье. Быки целые жареные на площадях для народа стояли, вина и меду бочки были выкачены из погребов… А в княжеском дворце дым коромыслом две недели шел…
Любимые монахи из Иосифовой Волоколамской обители Кассиан Босый и Даниил Переяславский были восприемниками княжича от купели, отцами его духовными назначены и приняли с рук на руки на убрус белый от самого митрополита.
И не только люди, сама земля Русская приняла, казалось, участие в великом событии: в позднюю осеннюю пору грозы пронеслись над Русью надо всей… Земля во многих местах колебалась именно в тот день и час, как родился великий княжич Иван Васильевич.
- Грозный будет волостель! - толковали при этом, покачивая головой, старые люди. А молодые веселились и радовались.
И немолчно звенел-разносился малиновый звон над Москвой златоглавою.
Глава III
ГОД 7041-й (1533), 22 СЕНТЯБРЯ - 4 ДЕКАБРЯ
Тихим осенним утром 22 сентября выехал из Москвы государь, великий князь Василий Иванович к Волоку-Ламскому, в гости к Шигоне, да в монастыри заглянуть в попутные, да поохотиться.
Чует Василий, что засиделся в душных покоях кремлевских, теремных, натрудил голову думами государскими, счетами да расчетами, заботами хозяйственными и семейными. Николка Люев да Феофил-фрязин, оба лекаря царских, одно говорят:
- Обветриться бы надо, государь…
Кроме челяди охотничьей, ловчих, сокольничих, псарей и выжлятников, много бояр ближних и воевод поехало на охоту с царем.
И оба брата царские тут же: Андрей да Юрий Ивановичи, хотя последнему что-то не доверяет старший брат.
Из бояр - Иван Васильевич Шуйский, Дмитрий Феодорович Бельский, князь Михаил Львович Глинский, Годунов и многие другие; блестящей вереницей, кто верхом, кто в колымагах и каптанках, едут в царском поезде.
Из молодых бояр здесь скачут на аргамаках, кроме неизменного Овчины, два князя Димитрия - Курлятев и Палецкий; Кубенский князь Иван; Феодор Мстиславский, племянник государя, и другие. Иван Юрьевич Шигоня, с братом Михайлой, тоже в поезде и прихватили трех дьяков про всякий случай: Циплятева Елизара, Ракова и Афанасия Курицына, кроме двух ближних дьяков царских Григория Никитича Путятина и Феодора Мишурина и стряпчего Якова Мансурова. Да всех не перечесть.
Государыня Елена с трехлетним Ваней и годовалым Юрой в крытом возке большом едут. Боярыни ближние с ними: Анастасия Мстиславская, Елена да Аграфена Челяднины, золовка да невестка; Федосья Шигонина, Аграфена Шуйская, сама княгиня Анна Глинская, матушка Елены. И веселы, рады все, что из душных светлиц своих вырвались: так и стрекочут всю дорогу.
Погостив деньков пять у Троицы, к Волоку тронулись. Государь - все верхом больше. А на левом бедре у него давно уже зыблется опухоль подкожная, холодная пока, не болезненная. И вот до села Озерицкого еще не доехали, как беда, стряслась. Седлом, что ли, растравило болячку, но появилось в середине у нее пятнышко небольшое, багровое. Болеть - не болит, но разбитым стал чувствовать себя Василий. Миновали Нахабино, Покровское-Фунниково. Царь уж, гляди, и с коня слез, с царицей едет.
В Покровском - Покров Богородицы справляли, задержались дня на три. На Волок на Ламский совсем нездоров приехал Василий. В пятницу еле сидел на пиру у Шигони. В субботу, 4-го, едва и в мыльню сходил помыться, попариться: не легче ли станет? Стол уж в постельных хоромах накрыли больному царю. За два денька отлежался, поправился. Чудное выпало утро во вторник. Не выдержал Василий.
- Федю Нагова позвать мне! Бориса Васильева Дятлова! Ловчим велеть изготовиться. В поле сегодня хочу пуститься!..
Лекари царские, оба, так руками и всплеснули.
- Государь!.. - начал было Люев.
- Ладно, знаю… Лучше мне сейчас! А погода, гляди, какова? Без лекарства поправлюсь, гляди. Вам бы небось не хотелось? На что вы мне оба тогда?.. Ну, не мешайте…
Подали коней, загремели рога, и пустились в поле все, на Колпь, на село, где охота большая.
- Что, государь, али неможется? - спросил у Василия князь Мстиславский, скакавший за дядею-царем, видя, как морщился тот на скаку.
- Что-то оно не того. А терпеть все же можно…