- А персоны Помпадурши, Михайла Ларионыч, у нас ни у кого нет? Поглядеть хочу.
- Непременно найдется, ваше величество. Не в Петербурге, так из Парижа привезем. Художнику, коли понадобится, закажем.
- Только чтоб не знал никто, а прежде всех Бестужев.
- Не извольте сумневаться, ваше величество.
- Да, еще забыть спросила, партия какая у Помпадурши есть? Дворянство за нее стоит ли?
- Маркиза куда хитрее, государыня. Она сама знатных молодых людей ко двору рекомендует. Король оглянуться не успел, а вокруг все ее люди. За примером ходить недалеко - Пьер Франсуа Иоахим де Берни. Нынче квартиру в самом Тюильри имеет, пенсию от короля, членом французской академии недавно стал. Сказывали, не ждал он, не гадал при дворе оказаться. С детства о духовном звании помышлял. Семинарию Сен Сульпис окончил. А маркиза осемнадцатилетнего аббата королю представила. Собой хорош.
- В осемнадцать-то лет некрасивых поискать.
- А этот будто и впрямь красавчик. Обхождения самого изысканного, характера ровного, мягкого. Стихи тоже слагать умеет. Дамам при случае угодить. Наш конфидент парижский за ним сразу присматривать стал - дипломатией больно интересуется, а Помпадурша тому потакает. Того гляди, министра нового иметь будем.
- Неужто в Петербурге?
- Нет, государыня, того выше - в самом Париже. Умные дамы там великая сила, французы сами признают.
…Батюшки не стало. Большого ума был человек. Слов нет, пожил. Государя покойного Петра Алексеевича всего двумя годками моложе был, а нынче 750-й на дворе. И стольником был, и графом, как государыня Елисавет Петровна на престол взошла, стать успел. Деньгам цену знал - вон состояние какое собрал: на всех сыновей хватит. Дом московский Роману отойдет. Будет с утра благовест крестовоздвиженский слушать, от обедни из стен монастырских возвращаться. По весне в саду монастырском соловьи поют. От березы дух легкий, вольный. Словно и города окрест нет. Тишина.
Надо бы и самому домком московским обзавестись. На всякий случай. Что ни случись, есть где голову приклонить. Анна Карловна слышать не хочет. Сестрице-императрице верит: никогда, мол, доверия не лишит, расстаться не пожелает. А как же с родным племянником быть, с великим князем Петром Федоровичем? Плох ли, хорош, угоден, неугоден, а все родная кровь, да и наследник объявленный. Ан неделями государыня видеть его не желает, к столу своему не допускает, словом не обмолвится. Одно только и слышишь, как извернуться, чтоб наследования его лишить, чтоб державы Российской ему не оставлять. Родной, а тут всего-то и дел - сестрица двоюродная. Сегодня в чести, завтра в забвении.
Слыхал, Петр Алексеевич Соковнин двор свой московский торговать собрался. В Сретенской Большой улице, в приходе Спаса в Пушкарях. Высокий - в три апартамента. Просторный - всего восемнадцать палат. Сам в гостях бывал. Обои шелковые да лаковые. Коробки у окошек да дверей и панели золоченые. Хоть сию минуту балы давай - не стыдно. На дворе хозяйство целое - конюшня на семнадцать лошадей, баня, деревянных изб людских семь. Анне Карловне не понравилось - под палатами на улицу три лавки каменные. Так на то и улица торговая - каждая лавка доходу по сто рублев дает. Можно спесью-то и поступиться. Вроде и еще одна лавка есть, деревянная, а доход тот же. Четыреста рублей не шутки. Жить в Москве, пока Бог милует, и не надо, только денежки и будут идти. Еще каково при новом-то фаворите дела пойдут. Хоть обхождения Иван Иванович Шувалов пока и мягкого, да кого власть не портит. Слаб человек, ой слаб, а этому и вовсе едва за двадцать перевалило. Держится достойно - сызмальства таким был, а душой мальчик еще, несмышленыш.
- Никак, засиделся вчера долгонько, Иван Иваныч? Опять от писаний своих оторваться не можешь? Гляди, до времени постареешь - что за радость! Нет потанцевать аль за картами поразвлечься. Огорчаешь ты меня, мой друг, слов нет как огорчаешь!
- Прости, государыня, если гнев твой нехотя навлек. Только сама знаешь, до танцев я не охотник, а за картами скучать начинаю - такой уж нескладный выдался.
- Иной раз думаю, может, меня опасишься.
- Тебя, матушка? С какой такой стати? В толк не возьму.
- Себя не выдать, коли с какой дамой помахаться вздумаешь. Дело молодое, не без того ведь.
- Чем же обиду такую, государыня, от тебя заслужил?
- Какая обида! Грех да беда на кого не живет.
- Да тут ни греха, ни обиды. Рядом с тобой, государыня, ни на кого и глаз-то подымать охоты нет. Коль с лица смазливы, обхождения не знают. Коли обходительны, все равно для разговору не годятся: амуры одни на уме.
- Так-то мой двор, Иван Иваныч, тебе плох? С европейскими не сравнится?
- По мужеской части еще как сравнится, а вот по дамской - далеко нашим дамам до французского политесу. А ведь будут такие, государыня, право слово, будут, и скоро.
- О ком это ты?
- Да хоть о крестницах твоих Воронцовых, что Анна Карловна всегда в одинаковых туалетах водит: близняшки - не близняшки.
- А одногодки, это верно. Так разглядел ты их, Иван Иваныч?
- У Анны Карловны с визитом был. Она девиц пригласила.
- Аннушка-то куда как хороша, вторая мать будет. Катюша, та похуже - тоже в мать, да покойнице красотой хвалиться не приходилось. Ее сестрицы старшие, Лизавета да Марья Романовны, попригожей будут. Бойкие.
- Что ты, государыня, уж бойчее Катерины Романовны вроде и быть нельзя. Прямо в глаза смотрит, на каждый вопрос тотчас отвечает, от шуток не смущается. Я уж и то диву дался, сколько для своих лет книг прочитала. Кантемировы оды одну за другой наизусть читает. Над Тредьяковским посмеялась - придумщик, говорит, от него язык наш смысл теряет.
- Неужто сама так и сказала?
- Сама, государыня, сама. Графиня остановить Катерину Романовну решила: мол, не след в ее-то годы придворного пиита поносить. А Катерина Романовна как начнет его вирши читать, графиня сама смехом зашлась. Да еще добавила: государыня наша куда лучше сочинять умеет.
- Не иначе Анна Карловна порассказала. Да и то сказать, когда это было: все временем припорошило.
- Нет, государыня, истинную поэзию никакое время не припорошит. Нас всех давным-давно и в помине не будет, а здесь все твои песни распевать станут, как намедни графини молодые Анна Михайловна да Катерина Романовна на два голоса спели - только что в пляс не пошли: "Во селе, селе Покровском, середь улицы большой". Любо-дорого послушать.
- Вот разодолжил, Ванюша, вот разодолжил - ровно теплом весенним пахнуло. Что ж раньше-то молчал?
- Да к слову, государыня, не пришлось.
- А еще чему графинюшки наши обучились, чем порадовали?
- Не поверишь, государыня, как начала меня Катерина Романовна расспрашивать, уж и не вспомню, как ответ держал. Все про сочинителей французских - откуда толь о них наслышалась.
- Ты-то хоть не осрамил, Иван Иваныч? Это тебе, друг сердешный, не с Ломоносовым разговоры разговаривать. Девичий ум любопытный: захочет вызнать, все вызнает. Ай да Катюша.
- Осрамиться не осрамился, а попотеть пришлось - Анна Карловна подтвердит. Уж графинюшка Анна Михайловна позевывать начала, а Катерине Романовне все неймется. Только на том и спасся, что обещал графине новинки парижские присылать - здесь-то их найти негде.
- А Аннушка неужто ни о чем не попросила?
- О нотах, государыня, новомодных. Усиленно просила, раскраснелась даже вся - графиня ей выговор сделала. Да, поглядишь да позавидуешь.
- Чему это вдруг, Иван Иваныч?
- Образованности. Немало сил надобно приложить, чтобы таких барышень воспитать. Да и под родительским приглядом.
- Ах, вот ты о чем. Так ведь и тебе никто не мешает нашей принцессой заняться. Сам говорил, способная, только мала еще очень. Да вот и Катерина Романовна не у отца с матерью растет.
- То-то глаза у графинюшки грустные.
- Грустные. Замуж выйдет, домиком своим обзаведутся, грусть-то, глядишь, как в воду канет. Не дам я им обеим, невестам моим ненаглядным, в девках засидеться. С таким-то приданым да родством женихов сыскать куда как просто.
- А нашей принцессе?
- Неужто труднее? Дал бы Бог веку.
- Даст, государыня, непременно даст на радость нашу. На мое счастье несказанное.
- Графиня. Графиня-матушка. Горе-то какое. Катерина Романовна, Катерина Романовна наша…
- Господи. Да говори же ты, Дуняшка, толком говори.
- Уж и не знаю, как сказать, Анна Карловна, в жару вся мечется, ротик-то открыть не может, Господи.
- За дохтуром послать немедля.
- За которым прикажете?
- За Бургавом, как водится. За кем же еще? Да времени, времени не теряйте.
- Если разрешите сказать, графиня, может, с Бургавом следует повременить.
- Как это повременить? Почему?
- Лейб-медик он, у государыни что ни день.
- А как же иначе?
- Так вот, а болезнь, похоже, у фрейлен графини заразная. Помнится, ее императорское величество указ издали, чтоб не только что во дворец приезжать, а из города увозить больных немедля, дабы его высочество наследника, не приведи, не дай Господи, не заразить.
- У вас есть подозрение на оспу, фрау Ильзе? А как же, как Аннет? И я? Боже мой, Боже мой. И тогда мне нельзя являться ко двору, не говоря об опасности быть обезображенной. Лицо, побитое оспой, - это же чудовищно. Пошлите немедленно за графом.
- Но, может быть, все лучше решить до его прихода.
- Почему? И как решить? Я не знаю, просто не знаю.
- Да вот управляющий идет, он непременно подскажет.
- Степан Ефимович, ты слышал?