Петенька захныкал. Марта, присев на ковер, дала ему грудь. "Правильно бабушка говорила, -вспомнила девушка, - сама поймешь, что надо делать". На женской половине маленьких детей не было. Сыновья Шамиля воевали с отцом, дочери вышли замуж. Дома оставались только девочки-подростки. Марта, молча, убирала, готовила еду, стирала. Три жены имама не обращали на нее внимания. Только, когда она почувствовала схватки, Шуанет, вторая жена, отвела ее в комнату, и велела ходить, не присаживаясь.
- Столько, сколько сможешь терпеть, - сказала женщина коротко, грея воду. Марта не кричала. Она постанывала, стиснув зубы, закрыв глаза: "Я найду Степана, обязательно. Найду, и он увидит нашего сына. Мы больше никогда, никогда не расстанемся".
Она погладила Петеньку по рыжей голове, и грустно спросила: "А как, милый? Как мы нашего папу отыщем? Даже записки не послать, мы здесь заперты, и посылать, некуда".
Русские и грузинские наложницы, многие из них были младше Марты, тоже не могли отправить весточки своим семьям.
- Кому мы нужны?- сказала Софико, - Марта с ней подружилась: "Мы все равно, что мертвые, милая".
Марта покачала заснувшего Петеньку, и услышала мягкий голос: "Давай я его подержу". Софико неловко опустилась рядом. Посмотрев на свой живот, девушка вздохнула:
- Так боюсь. Еще два месяца, а все равно, боюсь.
Темные, большие глаза девушки наполнились слезами. Марта, пожав ее руку, бодро сказала: "Ничего страшного. Ты видела, у меня все быстро прошло, и у тебя так же будет".
- Красивый он у тебя, - Софико вглядывалась в личико мальчика: "Тот русский, отец его, рыжий был?"
Марта кивнула и стала выжимать пеленки. Она никому не говорила о Степане. Когда она, после родов, убирала в своей комнате, первая жена Шамиля, войдя туда, окинула девушку неприязненным взглядом:
- Через сорок дней очистишься, получишь свое наказание, и тебе сделают никах. Ты должна раскаяться в своем грехе и благодарить Аллаха за то, что твой муж будет воспитывать плод греха и разврата.
Марта засыпала и просыпалась с мыслью о нем. По ночам ей казалось, что она чувствует его крепкие, ласковые руки. Девушка тихо говорила: "Слышишь, Степушка? Это сыночек наш ворочается. Скоро ты его увидишь, обещаю тебе".
Софико, понизив голос, покраснела: "А где он сейчас, ты знаешь? Русский этот?"
- Не знаю, - коротко ответила Марта. Грузинка, помолчав, совсем зардевшись, шепнула: "А тебе с ним хорошо было?"
- Бедная девочка, - вздохнула Марта, - ее сюда как раз в конце осени привезли. Ей шестнадцать всего. Из родительского дома, к этому Шамилю в наложницы попасть. Она и обручена была, у себя, в Грузии.
Марта, забрав сына, погладила Софико по укрытой платком голове.
- Очень хорошо, - едва слышно ответила она: "Не плачь, пожалуйста, для ребенка это вредно". Софико только прижалась щекой к ее руке:
- Спасибо тебе. Марджана, - она подняла голову, - а ведь тебе сто плетей дадут. Я слышала, Шуанат говорила.
- Это не за один раз, - отмахнулась Марта: "И вообще, тому, кто наказывает, надо держать Коран под мышкой, чтобы рука высоко не поднималась. Ничего, потерплю, - она улыбнулась и потормошила Софико: "Пошли, пройдемся. Тебе гулять надо, а не дома сидеть. Мальчика возьмем, - Марта подхватила с ковра шаль и ловко обвязалась ей, - сходим, сыра принесем. Никто и не заметит, что нас нет. Все спят еще".
- Шамиль тебе махр даст, - сказала Софико, когда они уже надевали уличные, войлочные туфли: "Он тебя в жены берет, так положено. Ты следующим годом и второго родишь, - девушка робко посмотрела на Марту: "А почему ты мальчика по имени не зовешь?"
- Шамиль приедет и назовет, - Марта перевязала свой платок. Про себя она мрачно добавила:
- До следующего года я здесь сидеть не стану. Надо бежать. Сейчас лето, это легко. Ничего, на местном языке я уже говорю, - она, внезапно, замерла: "Нахичеванский знает, что случилось со Степаном. Надо добраться туда, на юг, найти его. Наверняка, отец его выкупил. Найти и спросить. В конце концов, - она поджала губы, - махр Шамиль мне обязан подарить. Драгоценности какие-то. Заберу их и уйду.
На узкой улице сияло солнце. Аул громоздился на вершине плато, вокруг не было ничего, кроме голубого неба, и щебета птиц. В канавах сверкала вода, блеяли овцы, что паслись вокруг домов, на крутых склонах. Марта, ласково прикоснулась к нежной щечке сына: "Уйдем, Петенька, обязательно уйдем. Не будем мы здесь жить".
Они шли обратно к дому, сложив в холщовые мешки свежий, соленый сыр. Софико, приставив ладонь к глазам, поглядела вниз, в долину, на каменный мост через реку. Девушка, испуганно сказала: "Всадники, Марджана. Должно быть, Шамиль возвращается".
Марта увидела зеленое, вышитое золотом знамя. Его Шамилю прислал султан Абдул-Меджид:
- Еще две недели. Помоги нам Бог, - она посмотрела на мальчика. Марта внезапно, незаметно, улыбнулась. Колонна въезжала в аул. Девушки, захлопнули за собой резную, низкую дверь, что вела в женскую половину дома Шамиля, трехэтажного, с деревянными балконами, с высокой, мощной башней.
В каменном сарае остро пахло порохом и гарью. Степан осмотрел кузнечный стан. Повернувшись к Шамилю, он медленно сказал, по-русски: "Пушки здесь можно будет делать, и ядра тоже". Он достал свой старый блокнот. Шамиль отдал его Степану, как только они приехали в Гуниб. "Я начертил, как надо будет расставить артиллерию. У вас и так крепость, - Степан позволил себе улыбнуться, - но до осени она станет еще неприступней".
- После такого мне точно в Россию будет закрыта дорога, - вздохнул Степан, взяв клочок бумаги, подсчитывая, сколько металла понадобится на отливку: "Да я в Россию и не собираюсь. Уедем с Мартой в Англию или Америку, а Феде я оттуда напишу".
Он уже неделю жил в Гунибе. Ему выделили небольшую комнату, ел он вместе с наибами Шамиля. Те искоса смотрели на него, но молчали, не пытаясь заговорить. Креста Степан не снимал. Иногда он ловил на себе пристальный, заинтересованный взгляд имама.
- До осени, - повторил Шамиль и усмехнулся: "А потом?"
- А потом я отправлюсь искать свою жену, - Степан отдал ему расчеты и добавил: "Если до конца недели привезут металл, то мы начнем делать пушки. Мастера у вас хорошие". Шамиль прислонился к косяку двери. Оружейная была пуста, работники ушли на ужин.
- Твоя жена, - он посмотрел на Степана, - почти год прошел…, Она может быть женой кого-то другого, ты не думал об этом?
Степан думал. Прошлой осенью, в Шали, засыпая рядом с другими пленниками, он приказывал себе не плакать, но все равно ворочался, сжимая зубы, бормоча что-то. Ночью он увидел Марту. Девушка устроилась рядом, прижавшись к нему: "Помнишь, я говорила, пока мы вместе, смерти нет? И никого другого тоже нет, милый. Есть только я и ты, и так будет всегда. Господь о нас позаботится, я знаю". Он ощутил прикосновение ее мягкой руки. Проснувшись, лежа на спине, Степан улыбнулся: "Конечно, она права, любовь моя. Никого другого нет, и быть не может".
- Мне все равно, - Степан посмотрел на Шамиля: "Ты меня спрашивал, еще в походе, венчались ли мы? Нет, не венчались, но Марта моя жена, а я ее муж, и так будет всегда. Мы обвенчались здесь, -Степан показал себе на сердце, - и никто, никогда не сможет этого разрушить. Пока мы живы, -добавил Степан.
Шамиль долго молчал, глядя на солнце, что заходило над узкой долиной, над острыми вершинами скал.
- Мне пора на молитву, - наконец, сказал он: "Я распоряжусь насчет металла. Начинай строить эти стены - имам указал на бумагу, - работников тебе дадут. Завтра увидимся".
Степан только кивнул.
Шамиль шел к мечети и вдруг, замедлил шаг.
Когда он приехал, Марджана прислуживала за столом. Он осмотрел ее тонкую, стройную фигурку и понял: "Родила". После обеда, щелкнув пальцами, он велел: "Принеси ребенка". Дитя спало. Шамиль, увидев рыжие волосы, полюбовался милым, нежным личиком: "Мальчик на отца похож, как две капли воды. Можно, конечно, подождать, пока этот русский все отстроит, а потом избавиться от него, тихо..., Марджана и не узнает, что он здесь жил. Запрещу ей выходить на улицу, вот и все".
Она стояла на коленях, держа сына, изящная голова была опущена вниз, и пахло от нее цветами, сладко, волнующе. Длинные, темные ресницы дрожали. Мальчик зевнул и открыл глаза. Марджана улыбнулась, глядя на него. Шамиль поморщился: "Никогда она на меня так смотреть не будет. И на своих детей от меня, тоже. Аллах, как больно это, оказывается, а я и не знал. Сказано же: "Разве ты не видел того, кто взял своим божеством свою страсть?". Это про меня, - он, едва слышно, вздохнул: "А еще сказано: "Тому, кто влюбится и, утаив любовь, сохраняя целомудрие, проявит терпение, Всевышний простит грехи и отправит в Рай".
- Иди, Марджана, - наконец, сказал Шамиль. Она, поклонившись, выскользнула за дверь. Имам услышал, как захныкал ребенок, как она нежно, тихо запела, на своем языке.
Он стоял, вспоминая ее голос. Сверху, с минарета, звал к молитве муэдзин. Шамиль смотрел на расплавленное, медное солнце, опускавшееся за гребни гор.
- Как я могу? - подумал имам: "Сказал Пророк, да будет благословенно имя его: "Никакой отец не может сделать своему ребенку лучшего подарка, чем хорошее воспитание". Как я могу забрать сына у его отца? Но ведь он идолопоклонник, Марджана не может выйти за него замуж…"
Шамиль вспомнил его большую руку, приложенную к сердцу, и его твердый голос: "Мы обвенчались здесь, и никто не сможет этого разрушить".