- Тетя Марта и дядя Питер умерли, - писал Джон, - через несколько дней, после того, как получили весточку о внуках. Просто легли отдохнуть, и не проснулись. Конечно, дяде Питеру за сто лет было. Мы их похоронили в Мейденхеде, и добавили надпись в память твоего брата. Мэри Корвино тоже лежит рядом с ними. Мне очень жаль, любовь моя, но я надеюсь, что мы скоро с тобой увидимся, и больше никогда не расстанемся.
- Два года, - тоскливо поняла Юджиния, - два года уже. Он в Берлин приезжал, перед тем, как я в Россию отправилась.
Устроившись на кровати в ее скромной комнате, герцог обнял ее:
- Придумаем что-нибудь. В конце концов..., - он повел рукой и не закончил, привлекая Юджинию к себе. Девушка чуть слышно стонала. От каштановых волос пахло травами, у нее была маленькая, высокая грудь, и длинные, стройные ноги. Она была вся его, и Джон, вдруг, горько подумал: "Зачем я ей нужен? Я в два раза старше".
- Я, - задыхаясь, прошептала Юджиния, - буду любить тебя всегда..., Мне ничего, ничего не надо...
- Ева может умереть, - поймал себя на мысли Джон: "Она больная женщина, никто не удивится. Эта новая техника, внутривенные уколы, очень удобна. Никто ничего не заподозрит. Даже касаться ее не надо. Скажу ей, что это, то самое масло, и так ее будет меньше тошнить. Женюсь на Юджинии, у нас будут дети..."
Сын ему не писал. Все новости он узнавал через жену. Как-то раз Джон сказал: "Если эта самая Полина вышла замуж, может быть, наш сын, наконец, сменит гнев на милость, и вернется в Англию".
Он услышал в приглушенном вуалью голосе смешок: "Полина может хоть три раза выйти замуж, и родить десять детей, а наш сын всегда будет ее любить. Как я тебя, Джон. А еще он любит Африку. Оставь мальчика, пусть он будет счастлив, хоть так".
Герцог покраснел. Ничего не ответив, он вышел из гостиной.
- Я тебя тоже люблю, - он закрыл глаза, почувствовав ее ласковое прикосновение, гладя Юджинию по голове, шепча что-то нежное. Потом она принесла кожаный несессер медсестры. Устроившись рядом с ним, девушка накинула одеяло на плечи: "Мандт проповедник пользы внутривенных уколов. Он меня научил их делать, у меня очень ловкая рука". Юджиния подала ему красивый, серебряный шприц: "Это работы Шарьера, парижского мастера. У меня все инструменты от него".
- Дай-ка мне мешочек, во внутреннем кармане сюртука, - попросил Джон. Юджиния принесла запечатанную склянку. Жидкость была прозрачной. Девушка спросила: "Что это?"
Троих, приговоренных к смерти, преступников, с черными мешками на голове, привезли на северный полигон. Доверенный врач, под наблюдением Джона и еще нескольких человек, сделал им внутривенные уколы.
- Все очень просто, - доктор, убрал шприц, и указал на привязанные к стульям трупы. Смерть была почти, мгновенной.
- Вы сами видели, господа. Паралич сердечной мышцы, никто ничего не заподозрит. След от укола пропадет через несколько часов. При вскрытии это вещество не определяется.
- И получать его легко, - добавил химик: "Всего лишь обработать каустический поташ соляной кислотой. Это можно без лаборатории сделать. Идеальный яд".
- Очень хорошо, - Джон повертел затянутой в перчатку рукой голову трупа, взглянув на бледное, синюшное лицо. "Надо сюда доставить еще партию, - обратился он к незаметному человечку, - я хочу, чтобы все научились делать такие уколы".
Юджиния тихо выслушала его. Джон, ворчливо, добавил: "Это на самый крайний случай, разумеется. Просто, чтобы у тебя было это средство. Мало ли от кого придется избавляться".
Склянка была у нее с собой, в ее скромной, маленькой комнатке, в коридоре, где жили дворцовые слуги. Их с лейб-медиком не обыскивали, но Юджиния, отдавая распоряжения об обеде, принимая от поваров поднос, велела себе: "Нельзя! Ты ассистентка Мандта, у тебя есть доступ во дворец. Ты семь лет этого ждала".
Идя обратно, она остановилась, вдохнув запах бульона и крепкого, сладкого вина. Императора поили отличным хересом.
- Никто ничего не заподозрит, - напомнила себе Юджиния: "У него уже сбоило сердце, неделю назад, когда был сильный жар. Мандт поил его настоем наперстянки, он восстанавливает сердечный ритм. А я просто уеду, обратно в Германию, и потом вернусь сюда, под другим именем".
Герцог давно ей объяснил, как достать надежные документы.
- Придется, конечно, - сказал Джон, раскуривая сигару, - пойти на оперативные расходы. Последи за объявлениями от девушек, которые дают частные уроки. Повстречайся с ними, выпей кофе, накорми пирожными. Выбери ту, с которой вы похожи, желательно приезжую, без семьи. Скажи ей, что можешь устроить отличное место гувернантки, только работодателям нужно посмотреть паспорт претендентки. Когда поведешь ее к работодателям, - Джон усмехнулся и поцеловал Юджинию в плечо, она сидела у него на коленях, - заберешь документы. Только не стреляй. Трупы с огнестрельными ранениями вызывают подозрения. Удар ножом, я тебя учил, как, и не забудь забрать у нее деньги и драгоценности. Вот и все.
Она все стояла, а потом на лестнице послышались какие-то голоса. Юджиния, встряхнув головой, быстро пошла к спальне императора.
Федор Воронцов-Вельяминов сбил тающий снег с роскошного, отделанного соболем, штатского пальто. Отдав его лакею, мужчина облегченно подумал: "Слава Богу, никуда этот мерзавец не перебежал. Почти полгода прошло. Если бы он появился в Лондоне или Париже, наши агенты мне бы сообщили. Он бы, наверняка, навестил, - Федор криво усмехнулся, - семью".
Как только из Крыма пришло донесение о том, что брат пропал без вести, Федор уехал в Берлин, проверять агентуру. Заодно, он лично собрал сведения о Кроу и всей остальной своей родне. Он не стал рисковать и появляться в других европейских столицах, шла война. Федор осмотрел себя в зеркало и остался доволен. Он был в изящном, темно-сером сюртуке, черный галстук, дань трауру, заколот жемчужной булавкой. В Берлине он выгодно купил фарфор и серебро. Ожидая Дубельта, Федор решил: "Надо жениться. Пусть Леонтий Васильевич похлопочет за меня. У кого в управлении дочери на выданье есть? И приданое, разумеется, надо взять хорошее".
- Ладно, - он поиграл бриллиантовым перстнем на длинном пальце, - эти Кроу совершенно не опасны. Бабушка и дедушка мои умерли, кузен и кузина тоже, американцы сидят у себя в Америке..., Можно о них забыть, - отмахнулся Федор.
О брате он не скучал, как будто и не было Степана. Федор, конечно, заказал панихиды и пожертвовал на церковь. Так было положено. Из Берлина он, на несколько дней, съездил в Баден-Баден. У Федора имелись документы рижского купца, немца по происхождению. Он выиграл там не плохие деньги в баккара. Федора тянуло к рулетке, в Санкт-Петербурге, в тайных игорных домах, их не было, но он строго велел себе: "В следующий раз".
- Феденька, - раздался сзади добродушный голос. Дубельт снял шинель. Он был в жандармской форме. Огладив светлые, седеющие волосы, глава Третьего Отделения велел: "Пойдем".
Лейб-медик ждал их у двери императорской спальни.
- Только не утомляйте его, - предупредил Мандт, пожимая им руки: "Его величество сейчас обедает. Я предпочитаю, чтобы он после этого отдыхал. Я потороплю сестру, - Мандт исчез за дверью. Дубельт, одними губами, сказал Федору: "Плохие новости с фронта. Ты читал, наверное. Разгром под Евпаторией".
- Когда мы проиграем, - мрачно, так же тихо, отозвался Федор, - нам, наверняка, запретят держать военный флот на Черном море. Впрочем, Турции тоже. Ненадолго, конечно. Я подготовил предложения, - он похлопал по кожаной папке, - по более активной работе с прессой. Карикатуры, статьи..., Мы воюем за православие, надо это подчеркивать. Я говорил с Федором Ивановичем Тютчевым. Он напишет несколько стихов в таком ключе.
- Безбожный, развращенный запад атакует истинную веру, - кивнул Дубельт: "Именно. Православие, -он поднял палец, - самодержавие, народность. Как там ты говорил, приятеля твоего зовут, правоведа?"
- Победоносцев, - с готовностью ответил Федор: "Константин Петрович. Прочли вы его диссертацию? Я знаю, там о реформах, но, Леонтий Васильевич, - мужчина помолчал, - нам нужны реформы, никто не может этого отрицать. Военная, и..., - Федор замялся, но, решительно продолжил, - то, о чем я вам говорил уже".
- Встанет его величество, - вздохнул Дубельт, - и займемся всем этим.
Дверь открылась, лейб-медик выпустил высокую девушку, в платье медицинской сестры, с подносом, и разрешил: "Можете заходить. Полчаса, не больше. Это моя ассистентка, фрейлейн Корнелия Брандт".
Она присела, опустив лазоревые глаза. На пороге спальни Федор обернулся. Девушка уходила, покачивая узкими бедрами. Он увидел каштановый локон, что выбился из-под платка.
- Корнелия, - хмыкнул он, а потом она свернула за угол. Федор, очнувшись, усмехнулся: "Да что это со мной?"
Он оправил сюртук. Шагнув внутрь, Воронцов-Вельяминов низко поклонился полусидящему в постели императору.
Иногда, глядя на своих старших сыновей, Николай даже пугался, так они были похожи.
- Только Alexandre блондин, в меня, - думал он, - но и фигуры у них одинаковые, и повадка, и даже жесты. Слава Богу, что Степан Петрович на войне сгинул. Никогда я ему не доверял. Не то, что Феде.
Наследник престола и Воронцов-Вельяминов сидели у постели императора, разложив на переносном, походном столике документы. Погода улучшилась, в окне было видно яркое, голубое небо, звенела капель.
- Скоро Нева вскрываться начнет, - улыбнулся Николай: "Потеплеет, потом Пасха…, В Царское Село можно поехать, с внуками повозиться".