- Ты знаешь, - заговорил Олгерд, и лицо его приняло деловой вид, - что не так давно Новгород обидел Симеона. Кстати, Кейстут, учти: этот князь нисколько не уступает своему отцу. Не знаю, как сложится его жизнь, но, если удастся, он многое сделает для своего княжества. Думаю ... - он улыбнулся, - Орда ещё пожалеет, что так поступила. Так вот, - Олгерд вернулся к начатому разговору, - мы, чтобы отблагодарить Симеона, попугаем новгородцев.
- А как? - глаза Кейстута округлились.
- А помнишь, - он повернулся к брату всем телом, - хотя это было давненько, в Новгороде посадником был тогда Евстафий Дворянинец?
- И что? - этим вопросом он дал понять, что всё напрочь забыл.
- Да то! Этот посадник тогда бранил меня и называл псом.
Хоть Олгерд это и сказал, но, чувствовалось, что Кейстут в тему не врубился.
- И что? - вновь спросил тот, продолжая показывать, что ничего не понял.
- Да то! - с каким-то нервозным выпадом повторил Олгерд, - мы соберём войско и накажем новгородцев.
- Подожди... - почёсывая лоб, дал понять, что он что-то вспоминает, проговорил Кейстут, - они же, кажется... нет, я что-то путаю!
- Вот! Вот! К кому они побегут за помощью?
- А! А! - радостно воскликнул Кейстут. - И голова же ты, брат! - и он своей лапищей потрепал его волосы, а потом спросил: - а поймёт ли тот, что мы желаем подлизаться к нему?
- Поймёт! - серьёзно ответил гот. - Этот поймёт!
И брат почувствовал в этих словах и в его тоне, что Олгерд сильно уважает московита.
- Это дело! - тихо проговорил он.
Литовские послы прибыли незамедлительно. Узнав, с какой целью они посланы, Симеон обрадовался! "Да! Они почувствовали мою силу! Каким спасителем оказался Пожарский! Нет, зря на него наговаривают", - решил князь.
- Послов принять, как подобает, - распорядился он.
Те было возрадовались, переглядываясь меж собой с лёгкой усмешкой: "Побаивается нас москвич. И быстрёхонько всё порешает". Но вскоре их такая опрометчивая надежда "дат течь", чтобы затонуть совсем, как прогнившая лодия. Шли дни, а их в княжеские хоромы не торопились позвать.
Боярин Евстафий Дворянинцев почувствовал себя совершенно здоровым. Он стал выходить из избы Луки на прогулку, правда, в сопровождении молодой Марфы. Вначале он ходил, держась за её тонкую талию, словно набираясь от неё сил. Старая Марфа даже осерчала.
- Ишь ты, закобелился! - напала она однажды на него, когда Марфа убежала доить коз. - Старый хрыч! Ты смотри у мня! - она погрозила ему пальцем. - Ты не у ся дома!
- Ты, чё, Марфа? Да как ты можешь думать такое! Да я ей не в отцы, в деда гожусь.
- Все вы мужики, я вас знаю, блудливые коты.
- Ты это, Марфа, брось! - обиделся боярин. - Видно, пора мне домой? - спросил он, не расправляя сдвинутых бровей.
- А ето ты сам суди. Еслиф чувствуешь силу, можешь идтить.
Да вроде, - он пошевелил плечами, - силушка появилась.
Спасибо те, Марфуша. А об этом ты и не думай. Но раз зашёл такой разговор, хочу тебе сказать одну свою думку, - проговорив, он пытливо посмотрел на неё.
- Пошли, сядем, - проговорила она, дав ему понять, что готова его слушать.
- Пошли, - согласился он, - только я щас.
Он подошёл к суме, лежавшей у его лежака, и достал что-то тяжёлое. То была киса. Он положил её на стол и сел против хозяйки.
- Послушай, Марфуша, - проговорил боярин, положив руку на кису, - это те за твоё уменье оживлять мёртвых, - и подвинул мешочек.
Та даже на него не взглянула, а с какой-то внутренней настороженностью стала глядеть на боярина. Тот покашлял, потом заговорил:
- Ты... прости меня, старого, може, не то скажу, но всё от чистого сердца.
- Говори! - коротко бросила ока.
- Да... о Марфуше хочу поговорить.
Та насторожилась. Старый боярин понял её, но от задуманного решил не отступать.
- Ты видишь, что она созрела, и надоть ей взамуж, - сказав это, он внимательно посмотрел на неё, точно желая узнать: говорить дальше свои мысли или нет. Старуха молчала, тогда боярин продолжил:
- Так вот. Чё я тебе предлагаю... - он закашлялся. Достав тряпку, высморкался. Марфа терпеливо ждала, когда тот закончит разговор.
- Так вот... - он опять покашлял.
Бабка поняла, что боярин никак не осмелиться сказать главное и спокойно произнесла:
- Да говори.
И он сказал:
- Я хочу забрать Марфушу к себе. Дочерью она у мня будет.
- Дочерью... ха! - бабка довольно грозно посмотрела на него. - А твой кобелина...
- Федька, что ли? - переспросил боярин.
- А кто ещё! Да он не посмотрит ни на что. Я видела, как он поглядывал на неё. Вот и зачастил было. Да что-то пропал.
- Я его прогнал, - вставил боярин. - Да ты не бойсь! - продолжил он. - Пальцем её не тронет! Да я не посмотрю, что сын... Но ты гляди! - как-то спокойно закончил он.
Немного помолчав, жалобно произнёс:
- Ей ведь жизнь надо устраивать.
- Жалобный, Евстафий, ты какой-то стал. Я помню, как говаривали, чё ты...
- Да брось, Марфа! Было! Всё было! А щас, - и ударил легко в грудь, - вот здесь что-то смешалось. Сам не пойму. Да, жалобный стал. И как мне не пожалеть Марфушу? Я ей жизнью обязан, как и тебе.
Взгляд у бабки подобрел. Она вздохнула, приподнялась и вновь присела на сиделец.
- Отходчивы у нас, баб, сердчишки. Вот признался ты, и я... тожить жалобной стала, - бабка концом платка потёрла глаза.
Боярин рассмеялся:
- Эх, Марфа, не будь у тя Луки, забрал бы я и тя к себе, боярыней бы сделал! Я уже давно вдовец. Аль бросишь Луку и со мной поедешь? В каких мехах ходить будешь!
- Ну, ты, окаянай! - Марфа вскочила и замахала руками. - Да ни в жисть я свойво Луку ни на что не променяю, - голос её прозвучал гневно.
- Да, не гневись ты, старая! Я те ето сказал от чистого сердца. Хороша у меня была жёнушка. Хороша! Но, прости мня, Всевышний, ты - лутче.
У бабки на мгновение заиграли глазки. Она опустила голову.
- Куды нам до вас, боярин. Вы любу можете брать.
Боярин хохотнул:
- Любу! - повторил он. И, прищурив глаза, сказал: - Люба, да нелюба, - помолчав, спросил: - Ну, так что?
- Пусть сама решат. Ей жить.
Марфа ехать с боярином отказалась наотрез.
Зима пришла неожиданно. С вечера задул сильный ветер. Запели, затрещали дерева. Стонут, словно кто-то сечёт их невидимой плёткой. Попряталась, притаилась вся живность. И даже Настюха, молодая лосиха, привязавшаяся к Марфуше, и та не пришла на свидание.
- Ой, что творится! - врываясь в избу и с трудом закрывая за собой дверь, вскричала Марфуша.
С её появлением ворвалась и та вакханалия, которая творилась снаружи. Боярин и Лука переглянулись. И враз, как сговорились, поглядели на иконку, осеняя себя крестом.
- Аль к теплу, аль к морозу! - проговорил Лука, бросая под дверь старую потрёпанную шубейку, откуда дул холодный ветерок, быстро охлаждая избу.
Лука был прав. Когда первой на улицу утром выскочила Марфуша, все услышали её возбуждённый голос:
- Снех!
Да, за ночь всё побелело. Умелые руки хозяйки, словно в ожидании дорогого гостя, белоснежным покрывалом накрыли землю, спрятав разные её болячки. Марфуша подхватила горсть снега и растёрла им лицо.
Когда она вернулась в избу, щёки её горели кумачом, глаза сияли. А сама она была так прекрасна, так хороша, что боярин даже крякнул, а Лука прижал её к своему сердцу.
- Дорогая моя доченька! - проговорил и поцеловал в макушку.
За столом она с детским восхищением рассказывала, как за ночь всё чудесно изменилось вокруг. Лес, ещё вчера выглядевший грозно и уныло, повеселел. А лик земли стал приятным и нежным. Она говорила, а все смотрели на неё. Отчего-то на глазах Марфы появились слёзы. Марфуша их заметивши, нежно её обняла.
- Ты чё... матушка? Всё так прекрасно!
- Да чё, доченька, - с каким-то усилием бабка рассмеялась, - гляжу я на тя и вижу, как ты выросла, пора и об....
Та поняла, куда клонит Марфа, и перебила её:
- Никуды я от вас не поеду. Здесь буду ждать Егора, - она сказала это твёрдо, посмотрев на боярина, поднялась из-за стола, накинула шубейку и выскользнула во двор.
Боярин по следам нашёл её у толстого дуба. Она стояла, прижавшись к нему. По её щекам текли слёзы.
- Ты чё, доченька, плачешь? - прозвучал его голос над её ухом.
Он был мягким, добрым, ласковым. Такой не отталкивал. Она упала к нему на грудь и громко зарыдала. Боярин стоял, не шевелясь, пока она ни выплакалась. Потом они потихоньку возвращались домой. Только теперь не она, а он поддерживал её.
А через несколько дней появился Фёдор. В дорогой одежде, такой неотразимый красавец. Но... не для всех. Марфуша вдруг не захотела его замечать. А когда он попытался было заговорить с ней, гневный окрик Евстафия остановил сына. Грозно сдвинув брови, он сказал ему:
- Оставь сани, а сам езжай!
Сын обжигающим взглядом посмотрел на отца, сдержался. Ничего не сказав, выскочил во двор и приказал подать ему коня. Когда его подвели, он, ни с кем не попрощавшись, метнулся в седло. Засвистела плеть, и из-под копыт полетела ещё не успевшая застыть земля.