- Здорово, братия честная! Бьет челом вам Афонька; пришел с казною, да и вы раскошеливайтесь! Станем играть в кости да шашки, пока не зазвонят к вечерне!
Отовсюду отозвались пьяные голоса:
- Келарь! Келарь!
- За здравие отца-келаря!
- Да будь по-твоему, отче честной.
- Звони в золотые колокола, начинай обедню!
Распоясанные фигуры поднимались из-за столов.
- Пахомыч, дурацкая твоя рожа, нешто не видишь, отец-келарь пришел, а с ним Федорушка, красна девушка Федорушка, по прозванью Басмановна! Выкатывай бочку вина!
Люди неистовствовали, колотили кулаками по столам так, что посуда звенела и падала на пол, а мед, расплескавшись, лился ручьями; они неистовствовали, кощунственно называя по новому монашескому уставу царской придворной жизни Вяземского келарем.
- Ванька Лыков бил челом честной братии перед дорогою, просил помянуть его грешную душу и казну прислал… пей, братия, поминай раба Божьего Ивана!
Кабатчик ходил между столами, наполняя опустевшие кубки. Многие из опричников, захмелев, валялись на оплеванном скользком полу, пачкая в лужах пролитого вина нарядные кафтаны; другие тянули хриплыми фальшивыми голосами:
Дон-дон-дон,
Отец Спиридон!
Помилуй Серегу,
За его берегу!
Упокой Степана,
Упокой чурбана!
Дон-дон-дон!
Кубки изображали колокола; выходила дикая, но красивая мелодия перезвона; уныло под этот перезвон звучал мрачный напев Вяземского:
- Со святыми упокой!
- Степана! Степана! - подхватывали с диким гиканьем опричники.
Мрачный кабатчик молча наполнял стаканы.
Среди этого дикого похмелья один только человек оставался безучастным. Лица его не было видно; он лежал ничком на столе и не шевелился.
- Гляди, Васюк, - крикнул Вяземский, - брат-то твой запечалился с чего? Не пьет, не ест…
От стола отделилась громадная фигура с черной всклокоченной головою, орлиным носом и густыми, нависшими над глазами бровями. Было что-то дикое, что-то зловещее в этом лице, было что-то могучее во всей фигуре с распоясанным кафтаном. Он засмеялся, и смех его напоминал рычание дикого зверя.
- Аль ты, Михайло Темрюкович, кручинишься по Гришке Грязном? спросил Басманов.
Брат царицы Михайло, или Мамстрюк Темрюкович, князь Черкасский, опять раскатился громким хохотом.
- Проигрался мне дочиста. Кроме кафтана ничего не осталось, да и тот не горазд! - сказал он. - Вот и закручинился.
- Не кручинься, Гриша, - крикнул Вяземский, - запишись в опричнину станешь богаче князя. А пока ступай к нам пить.
Григорий Грязной не шевелился.
- Да ну, ты, крючок, пером немного настрочишь. А батюшка нам с тобой невеликую рухлядишку да казну оставил! - шутливо отозвался Василий Грязной. - Аль и пить с нами брезгуешь?
Его наглое лицо со вздернутым носом улыбалось. Он давно уже уговаривал служившего в приказе брата записаться в опричники, но тот не соглашался.
- Не тебе ли, Федорушка, он под пару? Может, поп, как крестил вас обоих, так спутал: девку мальцом назвал!
- Эва! Погляди, каково Федор вино хлещет!
- Погоди, Гриша, не кручинься, - сказал вдруг Вяземский, - хочешь, я тебе денег дам? Может, отыграешься?
Голова Григория поднялась от стола. Тусклый свет, проникавший сквозь затянутое пузырем окно, озарил молодое лицо с припухшими веками красивых карих глаз.
- А коли проиграю? - медленно, лениво вымолвил он.
- Ну и пропадут наши денежки!
Григорий потянулся и встал.
- Давай, - коротко сказал он и протянул руку. Глаза его вспыхнули, и лицо сделалось красивым и осмысленным.
- Давай, - повторил он нетерпеливо и другою рукою опрокинул в горло чарку.
- Экий скорый! - засмеялся Вяземский и кинул на руку Грязного два золотых.
Григорий весь дрожал мелкой дрожью нетерпения и бросил сквозь зубы:
- Садись, князь!
Мамстрюк лениво подошел к столу и кинул кости. Опричники с любопытством следили за игрой и спорили:
- Отыграется!
- Пропал, Гриша, пропал!
- А, так ему и надо, не наш - земский!
- А может, и нашим будет!
- Валяй, Гриша, по всем трем!
- Что, отыгрался?
- Эх, миляга, не везет ему; плохо бабушка ворожит!
Кабатчик разменял золотые Грязного на мелочь. Стучали кости о стол, звенели деньги, и кучка мелких монет возле Григория все таяла.
Он хрипло кричал:
- Отыграюсь, князь, отыграюсь! Кидай кости! Сколько?
Не спускал Григорий жадных глаз с рук Мамстрюка, и лицо его стало смертельно бледным. Наконец, исчезла последняя монета, а с нею и последняя надежда отыграться.
Григорий вскочил. Карие глаза его бегали; рот кривился жалкой, растерянной улыбкой, грудь высоко поднималась, а губы все еще повторяли:
- Я отыграюсь… Я отыграюсь…
- Ау, брат! - засмеялся Мамстрюк. - Близок локоть, да не укусишь! Чем отыграться-то вздумал?
Григорий обернулся к брату.
- Брат Вася, выручи!
- Выручал! - нагло захохотал Василий. - Тебя из Балчуга не вытянешь! Да и нету у меня денег: давеча последние прогулял!
Он говорил правду: веселый, шальной, не скупился на грубые потехи и швырял деньгами, оттого у него всегда был пустой карман.
- У Васюка искать денег все равно, что на Москве правды, - засмеялись опричники.
Григорий обвел окружающих тоскливым взглядом.
- Я отыграюсь, - сказал он уверенно, - только выручите… Дайте денег… малость дайте… Кто выручит, голубчики?
- Я выручу, Гриша!
И из-за князя Вяземского вышел, по-женски вертя боками и выгибая тонкий стан, румяный Басманов. В голубых глазах его опять прыгали недобрые огоньки.
- Хочешь, я выручу, Гриша?
- Выручи, сделай милость, я отыграюсь!
- А коли не отыграешься, как с тебя взыскивать? Я ведь не Афоня, даром не даю: он - князь, а у князя казна не считана… А я из грязи - в князи, да и наряды страсть люблю, так мне каждая копеечка дорога.
- Отдам, отдам, Федор Алексеевич!..
- А коли не отдашь…
Он смотрел на Григория, как кошка, зажавшая в лапах мышь.
Григорий побледнел и твердо вымолвил:
- А коли не отдам, на правеж ставь…
При этом слове опричники переглянулись. Страшен был правеж, а всем ведом был жестокий нрав Федора Басманова. Если Григорий не отыграется и не отдаст взятых денег, он не задумается выставить должника перед судным приказом на многолюдной Ивановской площади и сечь, пока не вернет долга или не найдет за себя заместителя.
Все молчали, затаив дыхание. Григорий Грязной проговорил, тяжело роняя слова:
- Я повторяю: коли не отдам - на правеж ставь… Все слышали…
Басманов усмехнулся, медленно, точно наслаждаясь нетерпеливой тоскою Григория, достал деньги и спросил коротко:
- Сколько?
- Пятьдесят рублев!
- Пятьдесят рублев? - холодно спросил он. - По указу государеву за пятьдесят рублев правеж полмесяца. Знаешь?
- Знаю.
Басманов торжественно положил на стол, рядом с Григорием, пятьдесят рублей.
И опять застучали кости, опять зазвенели деньги, и опять стала убывать кучка их возле Григория. Наконец, исчез последний алтын.
Григорий вяло, тупо обвел глазами всех.
- Проиграл, - сказал, улыбаясь, Басманов. - Слышишь, Вася, брат твой проиграл. Что ж, Гриша, к приказу идем?
- Идем, - тупо отвечал Григорий.
На бесшабашном лице Василия появилось тревожное выражение. Он схватил Басманова за руку.
- Сделай милость, подожди до завтра.
Басманов усмехнулся.
- По мне что ж, хоть до завтра. Сегодня и недосуг: гляди, где солнышко: к государю в обитель не запоздать бы.
Василий положил руку на плечо брата.
- Иди за мною, дурень! - крикнул он сердито. - Ты знаешь правеж?
- Знаю, - безучастно вымолвил Григорий.
- Срамота всему нашему роду! Голого, слышь, голого сечь станут, а ребятишки будут смеяться… Иди за мною…
Они отделились от товарищей и спешно покинули Балчуг.
Опричники гурьбою выходили из кабака, где стало невозможно дышать от спертого воздуха от винных паров. Будили заснувших под лавками, садились на коней и вдоль широкого луга замоскворецкого ехали к парому. Через Тайницкие ворота проехали они в Кремль, чтобы выполнять царские повеления в приказах.
Проезжая мимо печатного двора, пьяная ватага увидела перед зданием толпу народа. Слышалась брань, угрозы, крики.