Я сделала паузу, чтобы привлечь их внимание, сжимая в руке носовой платок мистера Тиффани. - Наша подруга и сотрудница Вильгельмина лишила себя жизни.
Воцарилось ошеломленное молчание, затем налетел ураган вопросов и поток слез. Элис, Агнес, три старшие сотрудницы, пытаясь утешить молоденьких девушек, сновали между ними, поддерживали тех, кто нуждался в этом, давали носовые платки.
В проеме двери возник мистер Тиффани с букетом белых хризантем. Само его присутствие заставило девушек оторваться друг от друга, высморкаться и повернуться к нему. Он водрузил вазу на рабочий стол в центре студии.
- Я пришел сюда по печальному поводу.
О Господь, не дай ему произнести сегодня одну из его вычурных речей!
- Утрата любой из вас является потерей для всех нас. Мы должны помнить ее за радость и остроумие, которыми она делилась с нами. Я надеюсь, вас утешит известие, что Вильгельмина получит покров из хризантем, гладиолусов и лилий и что ее родители не будут забыты должным образом. Если кто-либо из вас желает посетить заупокойную службу, вы можете уйти с работы без вычета из жалованья.
Ему почти удалось произнести все это не шепелявя. Немного подвело слово "хризантемы", но говорил он как раз в самом приличествующем случаю отеческом тоне. В эту минуту для меня мистер Тиффани стал воплощением своего второго унаследованного имени - Комфорт.
Господь забирает у нас и в то же время ниспосылает нам свою любовь в лице утешителей, будто поддерживая некое душевное равновесие. Необычным явлением жизни казалось то, как смерть исподволь делает нас должниками людей, которые поддерживают и утешают нас в горе. Этим утром я чувствовала себя всецело привязанной к мистеру Тиффани и Эдвину, хотя они были полными противоположностями. Я любила их обоих за попытки облегчить этот удар для меня.
К середине дообеденного времени, после того как девушки выплакались, воцарилось унылое молчание, и одна за другой, начиная с добросовестной мисс Джадд, они принялись за работу. Приглушенные щелчки кусачек для стекла и ножниц с двойными лезвиями звучали привычно и умиротворяюще.
Глава 12
Тротуары Нью-Йорка
Мы ждали в гостиной, пока все соберутся, чтобы вместе отправиться смотреть газовую башню Тиффани на Мэдисон-сквер. Хэнк развлекал нас своими карикатурами. Ни одна из них не льстила изображенному лицу. Мочки ушей миссис Хэкли покоились на ее плечах. Глаза мистера Йорка вылезли из орбит, подобно круглым дверным ручкам. У Дадли вместо волос на голове обильно произрастали маргаритки, а Мерри всю трясло, будто ее ударило электрическим током. Голова Фрэнси была изображена в профиль - в сетке для волос запуталась рыба. В моем изображении автор тоже не поскупился на колкости. Пробор в волосах был таким широким, словно эту дорожку проложили косой; очки в восьмиугольной оправе обрамляли косящие глаза, взирающие на кончик носа, а нос с высоченной горбинкой получился таким длинным, что я вполне могла сойти за сестру Сирано де Бержерака. В карикатуре было слишком много правды, но поскольку остальные нашли в себе силы смеяться над своими гротескно изображенными недостатками внешности, то и я была вынуждена последовать их примеру.
Как раз тогда появился Эдвин с бумажным пакетом, который он передал Мерри.
- Это ватрушки с творогом, особенный подарок для меня, - объявил он. - Русская женщина привела своего сына в благотворительное заведение учить английский язык, но слишком стыдилась записаться самой. Видимо, стеснялась, что будет произносить чужестранные слова так неправильно, что они будут означать нечто безобразное или неприличное. Эта женщина зарабатывает, подрубая носовые платки по три цента за штуку в своем съемном жилище. При такой оплате ей, должно быть, потребовалось несколько месяцев, чтобы скопить на это угощение, так что наслаждайтесь не спеша.
Это звучало столь трогательно, что мы принялись неторопливо смаковать сдобу.
Должно быть, Эдвин проявил чрезвычайное участие к этой женщине, о существовании которой мир никогда бы и не узнал. Его сочувствие к другим оказывало странное воздействие на меня. Каждый раз, узнавая о помощи, оказанной им кому-то, я чувствовала, что он уделяет эту доброту мне. В этом не было никакой логики смысла, но, когда он нашел место в строительной артели для итальянца, отца четырех детей, учредил польскую церковь в портовом складе и помог находящейся на грани безумия матери-сицилианке, только что выпущенной с Элис-Айленда, найти своего мужа и сына, работавших в доке, - я расценила эти поступки как проявление любви ко мне. Несмотря на время и энергию, щедро расходуемую им для других, Эдвин заставлял меня осознать, что именно я - тот сосуд, в который он изливает все лучшее, что таится в нем. Я осознала, что должна полюбить его за неукротимое стремление одарять других.
Моменты, когда я чувствовала, что изливаю то лучшее, что таится во мне, приходились на пребывание в студии, где я трудилась не покладая рук, чтобы стать незаменимой. Я еще не прониклась достаточной уверенностью, чтобы просить мистера Тиффани сделать для меня исключение в его кадровой политике, а уже прошло больше года со дня, когда Эдвин сделал мне предложение. Терпение Эдвина само по себе было актом любви.
В эти размышления вплыл мягкий звук медленной, навевающей мечты мелодии, которую напевала Мерри, убирающая тарелки. Эдвин уселся на табурет перед пианино и проиграл несколько нот.
- Спойте, - попросил он. - Похоже, это вальс.
- Ваша правда, так и есть. Ирландский вальс.
Она медленно запела:
Ист-Сайд, Вест-Сайд, нежно мелодия льется,
В песенке тихой о детстве поется,
О дружбе, о ссорах, о хороводах
На тротуарах Нью-Йорка.
- Продолжайте, - подбодрил ее Эдвин. Он сопровождал ее пение простым подыгрыванием.
Джонни и Джимми, и Джейки, и Нелли
Вместе играли, дружили и пели,
Вальс танцевать обучила их бойко
Мейми О’Рурк на тротуарах Нью-Йорка.
Аккомпаниатор теперь играл в полную силу, с аккордами, нежной мелодией и украшениями своего собственного сочинения. Я была зачарована.
Годы летели, и судьбы менялись,
Многие парни в "ка" оказались,
Но как и я, все готовы отдать,
Чтобы с подружкою вальс станцевать
На тротуарах Нью-Йорка.
Равномерный такт, ностальгия, ее сладость, чудо игры Эдвина… Меня охватило ощущение, будто я выпила вина. Глаза мои закрылись, чтобы отдаться волшебству его игры, и в этой возвышенной радости слушания утратились все плотские ощущения. Любой, кто смог привести меня в такое состояние, должен был обладать необъятной душой. Когда последний упоительный аккорд затих, в моих глазах плескалось море любви.
- Что означает "ка"? - осведомилась Фрэнси.
- Ясное дело, каталажка, - пояснила Мерри. - Ирландские ребята часто сворачивали на дурную дорожку в таких неблагополучных районах, как Файв-Пойнтс. Вы, значит, выучили эту песенку в Бауэри, где ее сочинили, Эдвин?
- Нет. Я не слышал ее раньше.
- Ты никогда не говорил, что можешь так играть на пианино, - пробормотала я.
- Тебя ожидают приключения и сюрпризы, - отозвался он.
Раньше я любила его за доброту, но сейчас мое сердце было до краев наполнено чем-то новым - не только волнующим открытием, что он может вот так удивлять меня, но и тем, что Эдвин наделен столь прекрасным даром, способным обогатить наши жизни. Он тоже принадлежал к числу художников!
Джордж просунул голову в дверь:
- Двинулись, allons-y, у vamos!
Парк на Мэдисон-сквер, на Двадцать шестой улице, был расположен достаточно близко, чтобы добраться туда пешком, так что мы облачились в пальто, шляпы и шарфы. Эдвин выглядел стильно в широком длинном ирландском пальто с хлястиком на спине и поднятым меховым воротником. Дадли обмотал свой вязаный шарф вокруг шеи Хэнка, и мы тронулись в путь. Башня высокого здания была видна за квартал, ее спроектировал друг мистера Тиффани, Стэнфорд Уайт.
- Разве вы не можете представить себе, как этот сумасброд Уайт забавляется прямо сейчас там, наверху, со своей подружкой-хористкой в апартаментах в башне?
- Поосторожнее, Хэнк. Ты попадешь в ад за сплетни так же быстро, как за воровство цыплят, - невозмутимо предостерег Дадли.
- Для своей жены Уайт держит дом в Грэмерси-парке. Как собственность.
- Откуда тебе известно? - поинтересовалась я.
- Из дружеских связей в соответствующих кругах. Хотите знать, кто еще жил в Грэмерси-парке?
- Мы знаем, что ты все равно сообщишь нам это, - пробормотал Дадли.
- Герман Мелвилл, Генри Джеймс, Стивен Крейн. Актер Эдвин Бут, который основал "Клуб лицедеев", брат убийцы Линкольна. И Питер Купер, изобретатель и филантроп, который учредил "Союз Купера".
- И основал чисто женскую "Школу дизайна", - вклинилась я, - так же как и здание, в котором Эдвин произносит свои зажигательные речи. Перед лицом толпы Эдвин великолепен. Мне это известно точно. Я посетила одно такое собрание.
- Ты присутствовала там? - Голос Эдвина зазвучал на повышенной ноте.
Мне нравилось отплачивать ему той же монетой и удивлять его.
- Он открывает перед людьми огромные возможности. Он умеет увлекать.
Когда Эдвин произносил эту речь, я поняла, что гуманность - его конек. Он не считал иммигрантское население безликой массой. Он видел каждую личность отдельно, безграничность голосов, страстей, горя, страхов, стремлений.