- А как она называла вас?
- Эдвин-наставник, - пробормотал он смущенно.
Устроившись в вагоне, Джордж открыл окно и кричал, размахивая шляпой, пока состав выезжал со станции.
- Осмотри все. Узнай все, что можно, - крикнул ему вслед Эдвин.
- Ага, истинный Наставник, - поддразнила я и увидела, что его щеки покраснели.
Я проследила взглядом, как голова и размахивающая рука Джорджа становились все меньше и наконец растаяли вдали. Блестящие рельсы слились в одну линию за поездом, указывая путь к красотам и достижениям, превосходящим все мое воображение, включая наши витражи, отправленные месяцем позже. Чтобы описать мое состояние, подходило единственное слово - "обездоленная".
Однако же рядом со мной, подобно статуе, возвышался Эдвин. Островок нашего молчания обтекала подвижная шумная толпа. Я бы предпочла остаться наедине со своим гнетущим настроением, но Эдвин жестом пригласил меня проследовать вместе с ним в здание.
- А каким видом искусства занимаетесь вы? - спросила я, направившись вперед и по пути принимая надменный вид, которому должна сопутствовать резкость.
- Искусством делать людей счастливыми или по крайней мере немного счастливее.
- Это то, чем занимаются все художники. Или ставят перед собой такую цель.
- Я работаю для "Образовательного благотворительного общества" в Нижнем Ист-Сайде, помогаю иммигрантам обрести опору в жизни.
- Вот как. - Это прозвучало еле слышно, слабо и как бы поставив точку в нашем разговоре.
Эдвин пригласил меня в английскую чайную поблизости, и поскольку я обещала Джорджу, то согласилась. По пути мы разговаривали мало, просто он признался, что Джордж рассказал ему обо мне все. В чайной Эдвин настоял, чтобы я заказала английскую лепешку.
Выполняя обязательство проявлять вежливость, я спросила:
- Так что же вы делаете в этой благотворительной организации?
- Помогаю новоприбывшим иммигрантам выучить английский язык и найти работу, записать детей в школу, найти докторов и зубных врачей, которые соглашаются пользовать нищих пациентов по пятьдесят центов за посещение, вмешиваюсь в случае квартирных споров, просвещаю их на предмет важности профсоюзов.
Профсоюзы. Вот причина того, что я должна работать как одержимая, пока мужчины целый месяц устраивают шествия по Пятой авеню.
- Иногда выступаю с речами в клубах, чтобы убедить их делать пожертвования, и в политических организациях для поддержки изменений в законах о труде. В остальное время раздаю суп.
- Суп?
- Совершенно верно. Суп. Четвертый район Нижнего Ист-Сайда под Бруклинским мостом наводнен иммигрантами, проживающими в нищете, иногда по десять человек в комнате. Новоприбывшие живут в залах.
- Простите, что вы имели в виду под "залами"?
Эдвин поправил свои очки в золотой оправе.
- Представьте большое старое здание, превращенное в ночлежку, сотни людей, живущих в спальнях, единственное помывочное помещение в здании и удобства во дворе. Самые бедные иммигранты снимают место в коридоре. Цена взимается за фут, ширины едва хватает для койки. Если семьям повезет, то одна отгораживается от другой рваной занавесью.
- Никакой возможности уединения?
- Никакой. Другие семьи должны проходить через зал, чтобы добраться до своего места. Совместно приобретенный опыт делает Четвертый район чрезвычайно сплоченной общиной.
Мои девушки - мои девушки Тиффани - довелось ли кому-то из них жить в зале, когда они приехали? Возможно, поэтому Корнелия такая серьезная.
- Все это, должно быть, чрезвычайно угнетает?
- Не совсем. Я сталкивался с чудесными, работящими людьми, которые жаждут воздать долг стране, принявшей их. Бедность не является чем-то, заслуженным из-за бесхарактерности. У Нижнего Ист-Сайда не отнять благородства, заключающегося как раз в упорстве этих людей в достижении цели. В доме-поселении, где я живу, мы гордимся тем, что предлагаем первую общественную баню в городе. Мы хотим предоставлять услуги, не обусловленные последующей окупаемостью, которую требовал Босс Твид в любом случае, когда раскошеливался на крохи благотворительности.
В его глазах, черных как агат, сверкнули искорки, когда он говорил это. Эдвин сиял, счастливый тем, что отличался от других, обрадованный возможностью рассказать мне о своем мире, столь далеком от сияющих, подобно драгоценным камням, павлинов.
- Вы действительно проживаете там?
- Да, чтобы меня было легче найти в случае крайней необходимости.
Как мог этот красивый, лощеный, безупречно одетый умный человек довольствоваться столь нищенским окружением?
- Можно сказать, что я живу в переполненной колыбели будущих надежд этой страны. Иммигранты Четвертого района имеют не только трудности, порой непреодолимые, но также и мечты, и честолюбивые замыслы, и любовь, и печали. Каждый из них, возможно, покинул родителей и предков на родине, своих братьев и сестер. Они отринули свои языки и покинули свои страны, но каждый несет в себе какую-то историю. Некоторые привезли свое ремесло, изготовление мебели, шорное дело, ковку по железу или хлебопечение.
- Или стекловарение.
Эдвин кивнул.
- Некоторые не смогли выбросить из памяти несправедливость. Кто-то всего-навсего лелеет надежду. Они дадут нам больше, нежели получат.
Я положила на свою лепешку сбившийся комочками крем, несколько устыженная его обилием.
Приведите ко мне обездоленных,
Потерявших надежду и кров,
Зимней бурей в пути разметанных,
Не познавших тепло и любовь;
Как отбросы, страной отринутых,
Чей удел - о свободе мечта;
Приведите ко мне - и я факелом
Освещу им златые врата!
- "Ко мне", понимаете, миссис Дрисколл.
- Прошу вас, называйте меня Кларой.
- Тогда Клара. "Ко мне - и я факелом освещу им златые врата!"
- Нет, я не слышала это стихотворение раньше. Очень трогательное.
- Настоятельно призывающее к действию, можно сказать. Эмма Лазарус написала его в качестве пожертвования для аукциона по сбору средств для постамента статуи Свободы. Оно не пользуется широкой известностью, но, полагаю, это дело времени. - Он залпом допил чай. - Вы когда-нибудь были на экскурсионном пароходике, который делает круг вокруг этой статуи?
- Никогда.
Эдвин вцепился в край стола и наклонился ко мне:
- Поедемте.
- Прямо сейчас?
Перед его притягательной энергией невозможно было устоять.
- Да. Прямо сейчас.
Новый открытый электрический трамвай с лязгом и грохотом несся по Пятой авеню и Бауэри-стрит, запруженным людьми, мимо жилых домов, ночлежек, кричаще украшенных питейных заведений и урн с тлеющими окурками. Ручные тележки с наваленными на них кастрюлями и сковородками, картофелем и морковью, башмаками и поношенной одеждой заполонили улицу. Подростки проворно сновали во всех направлениях, как будто иммигрировали слишком поздно и теперь стремились догнать остальных. Из-за отсутствия прищепок кое-что из выстиранного белья какой-то женщины, вывешенное на веревку между двумя зданиями, сдуло ветром в сточную канаву на улице.
- Только не вздумайте прийти сюда в одиночку, - предостерег меня Эдвин. - "Парни из Бауэри" более или менее канули в небытие, но их место заняли другие банды.
Можно подумать, у меня появится такое желание! Я прижала платочек к носу, чтобы как-то побороть смрад немытых тел. Ремешок, за который уцепилось бесчисленное количество чумазых рук, раскачивался передо мной подобно петле. Чувство страха понуждало меня крепко прижимать руку к боку, но при очередном крене трамвая я спешно ухватилась за ремешок.
Почему Эдвин повез меня этим путем, а не с Бродвея вниз к Бэттери? Влюблен в нищету, что ли?
- Где же вы живете?
- За несколько кварталов отсюда.
Стоящая на углу улицы коренастая женщина в платке робко взмахнула рукой, и Эдвин помахал ей в ответ. Я немедленно осознала, что мой розовый модный галстук на шее взлетел от ветерка, гуляющего в открытом вагоне, будто тоже приветствовал ее. И уловила взгляд, брошенный на меня, не обличающий мой достаток, но всего-навсего любопытствующий.
Когда трамвай притормозил на остановке, Эдвин соскочил на землю и понесся к женщине. Он говорил быстро, напористо, наклонившись и сжав кисти ее рук в своих ладонях. Та радостно кивала. Эдвин сделал движение, чтобы вскочить на движущуюся подножку, но ей требовалось что-то еще. Он опять повернулся к ней и торопливо нацарапал какие-то каракули на клочке бумаги. Вагон отправился и начал набирать скорость.
- Стойте! Стойте! - завопила я в панике.
Кондуктор дал аварийный звонок, и водитель резко нажал на тормоза, отчего все чуть не попадали. Маленький мальчик слетел с колен матери, и, когда я сошла, кондуктор заорал на меня. Вне себя от раздражения и совершенно сбитая с толку, я поспешила к Эдвину, который бежал навстречу мне.
- О чем вы думали? - набросилась я на него. - И кондуктор, и водитель, и пассажиры обозлились на меня. Мне пришлось перешагнуть через ребенка.
- Простите, простите, Клара. С вами все в порядке?
- А как вы считаете, что мне было делать, уезжая бог ведает куда без вас?