- Веселый! Какое! Вы себе не представляете терзаний моей души. Думаете, раз специальный корреспондент "Рекорд", так у него и души нет.
Она:
- Книжки этой, верно, начитались, - Омар Хайам, - только о ней и разговору. Или как там она называется?
Он:
- А-а, Омар Хайам дошел и до театрального мира? Значит, в конце концов, земля все-таки вертится!
Она:
- Подбавьте-ка мне чуточку соды. И убавьте наглости. Ну, а какую же книгу вы мне прикажете читать?
Он:
- Сейчас социализм в большом ходу. Почитайте Уэлса о социализме. Через годик-другой он завоюет театральный мир.
Она:
- Уж будьте уверены! Уэлса не терплю. Вечно он взбивает всякие подонки. Против пены я не возражаю, а насчет подонков - благодарю покорно! Что это они там играют? Что вы сегодня делали? И это салат? Нет-нет! Не надо хлеба! Вы что - не слышите? Вас спрашивают.
Он:
- Да из-за Прайама Фарла совсем с ног сбился.
Она:
- Прайам Фарл?
Он:
- Ну - художник. Вы знаете.
Она:
- Ах да! Он! Я плакаты видела. Умер, кажется. Что-нибудь таинственное?
Он:
- Еще бы! Все дико странно! Богат был сказочно! А умер в дыре какой-то на Пулэм-роуд. И слуга исчез. Мы первые узнали об этой смерти, потому что у нас связь установлена со всеми Лондонскими конторами такого рода. Между прочим, это не для распространения - наш маленький секрет. И Назинг тут же послал меня писать историю.
Она:
- Историю?
Он:
- Ну, подробности. У нас на Флит-стрит так называется, "история".
Она:
- Какая прелесть! И много интересненького накопали?
Он:
- Не то чтоб очень. Я повидал его кузена, - Дункан Фарл, адвокат на Клемент-лейн, он и узнал-то, потому, что мы ему телефонировали. Но он мне почти ничего не пожелал рассказывать.
Она:
- Скажите! Нет, я надеюсь, там кроется что-то ужасное.
Он:
- А вам-то что?
Она:
- Ну, хочется явиться на дознанье, или в полицию, да мало ли. Я всегда поддерживаю дружбу с этим миром. Дико волнительно - сидеть на этой их скамье.
Он:
- Дознания никакого не предполагается. Хотя тут много непонятного. Видите ли, Прайам Фарл никогда не жил в Англии. Вечно за границей. По этим иностранным отелям вечно мотался.
Она (после паузы):
- Я знаю.
Он:
- Что именно вы знаете?
Она:
- Даете слово, что не будете трепаться?
Он:
- Ну.
Она:
- Я с ним познакомилась в Остенде, в одном отеле. И он - он прямо рвался написать мой портрет. Но я отказалась.
Он:
- Но почему?
Она:
- Если б вы знали, что это за тип, вы бы не спрашивали.
Он:
- Ой! Но послушайте! Вы просто должны мне разрешить это использовать в моей истории! Выкладывайте всё.
Она:
- Ни за какие коврижки.
Он:
- Ну - он пытался за вами приударить?
Она:
- Но как!
Прайам Фарл (про себя):
- Вот наглая ложь! В жизни я не бывал в Остенде!
Он:
- Но можно я это использую, не называя вашего имени? Скажем - одна знаменитая актриса?
Она:
- Ну, это пожалуйста. Можно даже указать, что из музыкальной комедии.
Он:
- Идет. Как-нибудь разрисую. Уж положитесь на меня. Огромное вам спасибо.
В этот миг священник прошел по зале, тощий и очень юный.
Она:
- Ах! Отец Лука, вы ли это? Присаживайтесь к нам, располагайтесь. Отец Лука Виджери - мистер Докси из "Рекорд".
Журналист:
- Очень приятно.
Священник:
- Очень приятно.
Дама:
- Кстати, отец Лука, я прямо мечтаю завтра послушать вашу проповедь. О чем она?
Священник:
- О нынешних пороках.
Дама:
- Какая прелесть! Я последнюю читала - пальчики оближешь!
Священник:
- Если у вас нет билета, вы не сможете войти.
Дама:
- Но мне так хочется! Я пройду через дверь ризницы, если, конечно, у вашего Святого Беды есть дверь ризницы.
Священник:
- Исключено. Вы себе не можете представить, какая бывает давка. И у меня нет фаворитов.
Дама:
- Ну как же нет? А я?
Священник:
- У меня в церкви модные женщины имеют те же шансы, что и остальные прихожане.
Дама:
- Ах, какой же вы жестокий.
Священник:
- Возможно. Должен сообщить вам, мисс Коэнсон, что я видел, как две герцогини стояли в конце прохода у Святого Беды, и весьма этим удовлетворен.
Дама:
- Ну, я-то не доставлю вам такого удовольствия. Стоять у вас в проходе! И не мечтайте. Разве я вам ложу не устраивала?
Священник:
- Я на эту вашу ложу согласился исключительно из чувства долга: мой долг - бывать везде.
Журналист:
- Пойдемте вместе, мисс Коэнсон, у меня два билета от "Рекорд".
Дама:
- Ara! Так прессе вы, значит, рассылаете билеты?
Священник:
- Пресса - дело другое. Официант, принесите полбутылки "Хейдсика".
Официант:
- Полбутылки "Хейдсика"? Да, сэр.
Дама:
- "Хейдсик". Вот это я люблю. А мы на диете.
Священник:
- Я не люблю "Хейдсик". Но я тоже на диете. Предписание врача. Каждый вечер перед сном. Оказывается, мой организм требует. Мария леди Рондел мне выдает - и слушать не желает возражений - по сотне в год, чтобы я мог это себе позволить. Её личный тонкий способ поддерживать доброе дело. И льда, официант. Я как раз сегодня ее видел. Остановилась здесь на сезон. Здесь ей будет легче. Она так удручена смертью Прайама Фарла, бедняжка. Такая артистичная натура, знаете! У покойного лорда Рондела было, считается, лучшее собранье Фарла в Лондоне.
Журналист:
- А вы встречались с Прайамом Фарлом, отец Лука?
Священник:
- Никогда. Я так понимаю, он был с большими странностями. Терпеть не могу странностей. Я к нему как-то по почте обращался, просил, чтобы он написал Святое Семейство для Святого Беды.
Журналист:
- И что же он ответил?
Священник:
- Он не ответил. Учитывая, что он даже не член Королевской академии, это, по-моему, с его стороны было большое свинство. И тем не менее Мария леди Рондел считает, что он непременно должен быть похоронен в Вестминстерском аббатстве. Спрашивает, чем я могу способствовать.
Дама:
- Похоронен в Вестминстерском аббатстве! Я и не знала, что он такой столп! О Господи!
Священник:
- Я совершенно доверяю вкусу леди Рондел, и, естественно, не смею возражать. Кое-что я, кажется, смогу устроить. Мой дядя епископ…
Журналист:
- Простите, но мне казалось, что поскольку вы отпали от церкви…
Священник:
- Поскольку я воссоединился с Церковью, хотели вы сказать. Церковь едина.
Журналист:
- От англиканской церкви, я имел в виду.
Священник:
- А-а!
Журналист:
- Поскольку вы отпали от англиканской церкви, между вами и епископом возникли трения.
Священник:
- Только на религиозной почве. К тому же моя сестра - любимая племянница епископа. А я ее любимый брат. Сестра моя сама очень интересуется искусством. Разрисовала мне грелку на чайник - просто упоительно. Разумеется, в вопросе национальных похорон последнее слово за епископом. А потому…
Но тут невидимый оркестр заводит "Боже Короля храни".
Дама:
- Уф! Тоска какая! Гаснут почти все огни.
Официант:
- Господа! Просим вас, господа!
Священник:
- Вы ж понимаете, мистер Докси, что эти семейные подробности я упомянул лишь с тем, чтоб подкрепить мое заявление, что я способен кое-что устроить. Кстати, если желаете получить текст моей завтрашней проповеди для "Рекорд", можете обратиться в ризницу.
Официант:
- Господа, господа!
Журналист:
- Очень любезно с вашей стороны. Что же до похорон в Вестминстерском аббатстве, я полагаю, "Рекорд" поддержит эту идею. Я сказал - я полагаю.
Священник:
- Леди Мария Рондел будет весьма признательна.
Свет погас на пять шестых, вся публика потянулась к выходу. Вот в вестибюле уже толклись цилиндры, палантины и сигары. Со Стрэнда пришло известие, что погода испортилась, льет дождь, и весь совокупный интеллект "Гранд-отеля Вавилон" сосредоточился на британском климате, как если бы британский климат был последнее открытие науки. Отворялись, затворялись двери, и пронзительность рожков, шуршанье шин, хриплые крики возчиков странно мешались с изящным лепетом внутри. Но вот - как по волшебству, всё излилось наружу, и остались только те обитатели отеля, которые могли удостоверить свое в нем гражданство. В шестой раз на неделе доказывалось, что в сем главном граде величайшей из империй вовсе не один закон для богатых, а другой для бедных.
Под глубоким впечатлением от того, что он подслушал, Прайам Фарл поднялся на лифте и лег в постель. Яснее ясного он осознал, что побывал среди правящего класса королевства.