– Да я-то здесь при чем, граф? Ведь вон кто чека не берет. – маркиз кивнул в глубину кабинета. – Разрешите, кстати, представить. Банкир барона Тестаферраты Абрахам Брехер.
– А где сам барон? – Волконский свирепо оглянулся. – Где хозяин, я спрашиваю?!
– Не могу, ну никак не могу. Не могу, не могу, не могу, – вставая из кресел, высказался застенчивый Абрахам.
– Но почему? Но почему, почему? Тьфу ты, черт! Почему, я спрашиваю? – Волконский вскочил и двинулся на Абрахама.
– Лопнул. Лопнул банк. Банк лопнул, – лопотал, отступая, господин Брехер.
– Врешь! Ты мне сейчас…
– Вы, надеюсь, не примете оскорбления от еврея? – насмешливо подал голос из кресел маркиз Чеклюна.
Волконский обернулся. "Да ты на себя посмотри!" – хотел сказать он, но только фыркнул.
"А барона Тестаферрату так и не показали, – думал Волконский, усаживаясь в карету. – Ну ладно же, запомним фамилию!"
– Барон Тестаферрата здесь ни при чем, – словно прочитав его мысли, сказал в карете Джулио.
И это был единственный комментарий рыцаря к проблеме покупки российской недвижимости на Мальтийском архипелаге.
На следующий день Волконский купил облезлый домишко во Флориане, форте-пригороде Валетты, среди притонов самого низкого пошиба.
– Нравится? – спросил Волконский. – Не ври.
Джулио понимал, почему посла не хотели в Валетте. В цитадель ордена, где двенадцать улиц поперек и девять вдоль, опасно пускать соглядатая. Мдина? Все заговоры мальтийской знати против ордена рождались в подземельях родовых дворцов Мдины. Но на острове много других чудесных местечек. Хочешь, у моря, возле форта Тине. Или в Аттарде, возле дворца Сан-Антон – с садом, слизанным архитектором Ленотром для Версаля… Что подвигло русского купить это страшилище во Флориане?
Проводив Волконского в гостиницу для сборов, Джулио на обратном пути сообразил, что мотивов посла не поймут и в капитуле. "Русскому выставили заградительные боны, – думал Джулио. – Не найдя свободной воды, фрегат заложил маневр, поставивший противника в тупик. Поставить в тупик – все-таки выход", – Литта даже остановился, удивившись собственной прозорливости. Политика – совсем не его конек.
Что ж, простим заслуженному морскому капитану его политическую наивность.
10
Через неделю Джулио вызвали на аудиенцию к великому магистру.
Стояла чудесная январская погода. Январь на Мальте всегда напоминал Литте октябрь в Милане.
В октябре семья герцога Луиджи возвращалась в столицу с альпийской дачи. И они носились с братом Лоренцо как ошалелые по пустеющей, гулкой даче в неразберихе сундуков и суматохе переустройства.
Часовой в восхищении проводил аккуратную до последней ниточки, неуклюжую фигуру Литты.
В кабинете де Рохана сидел у стола Чарльз Абель Лорас. Когда Джулио вошел, Лорас хмуро взглянул на него и отодвинул в сторону манускрипт в кожаном переплете. И ничто, буквально ничто не подсказало юному графу, что вместе с первым шагом за порог кабинета колесо его судьбы сделало роковой поворот.
– Полно, адмирал, – говорил еще минуту назад де Рохан, прохаживаясь по кабинету. – Литта, конечно, хороший капитан и человек чести. Но для русской миссии этого мало. Он, изволите видеть, верит в идеалы…
– Вы так думаете? – сказал Лорас. – А вы сами, кстати, разве… – начальник Тайной канцелярии насмешливо зажмурил один глаз. Всем известно: Литта – любимчик великого магистра. Герцог Луиджи – друг детства великого магистра.
Но де Рохан отмахнулся, как от назойливой мухи.
– Литта строго держит обеты, – сказал магистр.
– Потому что закаляет волю, – быстро откликнулся Лорас. – А не потому, что слепо верует во Христа…
– Интересно, – сказал де Рохан.
– А это большая разница, – продолжал Лорас. – Напрасно вы иронизируете…
– Послушайте, барон, – начал де Рохан. – Говорить можно все, что угодно. А вот делать… Граф Литта именно делает.
– Только один вопрос: ради чего? – Лорас пожевал тонкими губами. -Сказать вам – как он рассуждает? Презирать смерть умеет каждый дурак. А изо дня в день держать в узде страсти…
Лорас протер пальцами уголки глаз, поднялся и подошел к окну. На площади перед дворцом великих магистров, как и всегда, стояло несколько карроццинов* в ожидании пассажиров. Ближняя лошадь в шорах поджала одну ногу…
– У него собственный идеал, – вздохнул наконец Лорас. – И он, возможно, ставит его выше задач церкви. А возможно, и выше целей ордена…
– Сильно! – сказал де Рохан. – Очень глубоко! Смиренный демон. Вы не забыли, что ему едва исполнилось двадцать пять? Что он восемь месяцев из двенадцати – в морях? Во славу церкви и ордена? Кстати, если Литта такой демон – не опасно ли отправлять его в Россию?
– В Россию – не опасно, – сказал Лорас.
– Оставим это, – резко оборвал де Рохан. – Фон Хомпеш!
Лорас прищурился. Великий магистр настолько же недолюбливает опытного фон Хомпеша, насколько привязан к юному Литте. И с радостью избавится от первого, оставив на острове второго.
– Хомпеш австриец, а русские с ними дружат, – примирительно заговорил де Рохан, смягчая резкость приказа. – Он опытный дипломат…
– И папе донесут в Ватикан, что мы придали чересчур большое значение русской миссии… – вставил Лорас.
– Хомпеш безупречно служит, – продолжал де Рохан. – Он, наконец, кавалер Большого Креста, тогда как Литта…
– Да они там, в России, крестов не разбирают, – с досадою отозвался Лорас. – А от непорочных никогда не знаешь, чего ждать. Поймите, ваше преосвященство… Да ты пойми: барон фон Хомпеш – обыкновенный. Он ничем не сможет поразить русский двор.
Де Рохан смолк и с минуту смотрел на адмирала.
– А зачем нам их поражать? – тихо спросил он.
– Когда выйду на пенсию – не буду абсолютно ничего делать, – сказал Лорас. – Целый месяц буду сидеть в кресле-качалке.
Он откинулся на спинку, вдруг мальчишески забросил обе руки на голову и подвигал париком.
– А потом? – еще тише спросил де Рохан.
– Потом начну качаться, – ответил Лорас. – Интуиция. – он криво усмехнулся. – Русский двор – это азиатский двор в европейских декорациях…
Де Рохан вгляделся в скуластое лицо адмирала, провел пальцем по шейному мускулу. Он знает Лораса много лет. Лорас никогда не интригует на мелководье. Если барон закручивает интригу, то уже через год ее называют "эпохой в истории Ордена госпитальеров". Эпоха – интрига в кружевах летописи.
Литта поразит русский двор – факт. Джулио – красив, смел и верит в идеалы. Попробуй тут не поразись…
– Перед интуицией тайных канцелярий равно пасуют первосвященники и монархи, – вздохнул де Рохан.
11
Корвет "Пеллегрино" вошел в гавань Неаполя без всякой помпы.
Сойдя на берег, Джулио отправился на Вилла Реале – прямиком в русское посольство.
Стоял безмятежно-жаркий день, каких не случается в феврале на Мальте. Сухой и злой африканский самум, растеребив Мальтийский архипелаг, долетает с разгону до Неаполя и… теряется перед нежной прелестью Неаполитанской лагуны. Сникает, как дерзкий подросток перед женщиной, красивой по-настоящему.
Следовало выправить паспорта и взять рекомендательные письма.
Джулио знал по опыту: при заходе в крупный порт следует сосредоточиться на деле. Не то разъедающая прелесть городской суеты начнет забираться в душу.
Уже при виде Капри и сонных зимних вилл по склонам, при взгляде на отвесный пирог Сорренто сердце забилось сильнее. А когда открылся двузубый конус Везувия, когда теплый запах берега долетел до "Пеллегрино" – гул крови почти заглушил голос рассудка.
Литта не взял ни экипажа, ни паланкина, ни даже шляпы. Поверх парадного орденского камзола бросил на плечи простой матросский плащ. Хотелось смешаться с толпой, пройти по улицам родины неузнанным. Длинные черные волосы забрал сзади в пиратский хвост и опустил под плащ за спину. В русское посольство направлялся простой мальтийский капитан.
– Да где это видано: наследнику рода Литта ходить по Италии пешком? – ругался Робертино, семеня за хозяином вниз по трапу. – Притом без парика!
– У кавалера ордена нет на земле ни наследства, ни потомства, – заученной формулой отозвался Джулио, жадно вглядываясь в припортовую суету.
– А если толкнут в толпе? Вы что – драться полезете? – тарахтел Робертино в могучую спину патрона. – Это ж Неаполь! Отмутузят так, что наследство уйдет на лекарства, а потомству и взяться будет неоткуда…
Джулио иногда жалел, что в детстве из лени заставлял Робертино вслух читать ему историю римских войн.
– Как они сообразят, что вы синьор? – не отставал Робертино. – Синьоры, извините меня, пешком не ходят!
– А п-походка? – отозвался Джулио. – Разве по походке не видно дворянина?
Робертино скептически посмотрел на валкий, морской ход хозяина по пирсу.
– По моей видно, – согласился он.
Пять дней назад, после торжественного молебна на борту "Пеллегрино", Джулио неподвижно стоял на корме. Смотрел на тающие бугорки Мальтийского архипелага, на груду розовых облаков над ними. И привиделось в утренней дымке то, что хотелось увидеть: силуэт мадонны Литты, его прабабки кисти Леонардо. "Ангел-хранитель!" – подумал он, вдыхая рассветный бриз.
Скользя теперь взглядом по городской суматохе, Джулио старался сосредоточиться на первой встрече с русскими. "Как запряжешь, так и поедешь", – вспомнилось жизненное кредо щербатого конюха Саида.
Под коконом грубого матросского плаща душила испарина.
Джулио ослабил жесткие тесемки на шее. Он понимал, что обязан произвести на русских впечатление. Но какое именно?