– Какая еще вялая эта страна, несмотря на все её тщеславие, сказал он: – очень, очень вяла. Время – те же деньги; с этим все согласны в Соединенных Штатах, потому что там большая часть людей занята делом и вполне понимает значение времени. Здесь же, напротив того, большая часть народонаселения как будто хочет сказать: "время дано для наслаждения".
К вечеру коляска подъехала к заставе большего города, и Ричард делался все нетерпеливее. Изящество его манер совершенно исчезло: он выставил ноги из окна и величественно болтал ими в воздушном пространстве, расстегнул свой жилет, туже повязал галстух, готовясь с достоинством въехать в свои владения. Глядя на него, Леонард догадался, что они близки к окончанию путешествия.
Смиренные пешеходы, поглядывая на коляску, прикасались к своим шляпам. Ричард отвечал на их поклоны движением головы, более снисходительным, чем положительно любезным. Коляска быстро повернула влево и остановилась перед красивым домом, очень новым, очень опрятным, украшенным двумя дорическими колоннами под мрамор и двумя воротами по сторонам.
– Эй! вскричал почтальон, пронзительно хлопнув бичом.
Двое ребят играли перед домом, и тут же сушилось белье, развешенное по деревьям и веревкам вокруг этого миловидного жилища.
– Негодные мальчишки опять тут играют! проворчал Дик. – Старуха, должно быть, принялась за стирку. Вот я вас, повесы!
Вслед за этим монологом, смирная на вид женщина выбежала из двери, поспешно схватила детей, которые, завидев коляску, сами бросились было прочь, отворила ворота и с трепетом ожидала появления гневного лица, которое хозяин дома выставил в это время из коляски.
– Говорил я или нет, сказал Дик: – что я не хочу, чтобы эти оборванцы играли перед моим домом? а?
– Простите, сэр.
– Лучше и не оправдывайся. А говорил я или не говорил, чтобы не вешать белья на мою сирень, и что если я еще замечу подобные беспорядки….
– Извините, сэр.
– Ты должна убираться прочь от меня в первую же субботу…. Ступай вперед, почтальон!.. беспечность и непослушание этих людей оскорбляют человеческое достоинство, проворчал Ричард, тоном сильной мизантропии.
Коляска катилась все это время по ровной, усыпанной щебнем дороге, среди полей, носящих на себе признаки самой старательной культуры. По свойственной Леонарду проницательности, привычный глаз его тотчас открыл тут плоды усилий опытного агронома. До тех пор он смотрел на ферму сквайра, как на образцовое земледельческое учреждение, так как утонченный вкус Джакеймо был обращен на садоводство, а не на полевое хозяйство. Но ферма сквайра много теряла от применения к ней устарелых систем хозяйства и от желания пустить пыль в глаза или украсить местность с ущербом для собственных выгод, чего уже не встречается в современных образцовых фермах. Там были, например, большие изгороди из кустарников, которые хотя и составляют одну из живописных принадлежностей Старой Англии, но значительно мешают производительности земли; большие деревья, отеняющие полевые полосы и служащие убежищем для птиц; зеленые лужайки, разбросанные по десятинам, и пригорки, поросшие лесом, вдающиеся внутрь поля, подвергая его опустошительному влиянию кроликов и заслоняя солнечный свет. Все эти и подобные промахи в хозяйстве фермера-джентльмена здравый смысл и мнение Джакомо сделали очень заметными для наблюдательности Леонарда. Подобных ошибок не видно было во владении Ричарда Эвенеля. Поле было разделено на обширные участки, изгороди были подровнены и подрезаны до той лишь ширины, какая необходима для межников. Ни один колос не был закрыт от живительного влияния солнца, ни один фут удобной земли не лежал впусте; лес не рос где ему вздумается; репейник не развевался безнаказанно по воздуху. Плантации были размещены не там, где бы живописец указал им место, но именно там, где фермер находил то удобным, рассчитывая на степень склонения земли, влияние ветра и т. д. Неужели во всем этом не было красоты? Здесь именно представлялась красота своего рода, – красота вполне понятная для опытного рассудка, – красота пользы и барыша, – красота, которая обещала неимоверно большой доход.
И Леонард не мог удержаться от крика удивления, который приятно пощекотал слух Ричарда Эвенеля.
– Это ваша ферма! сказал мальчик в восторге.
– Именно, отвечал Ричард, снова приходя в веселое расположение духа. – Если бы вы видели, что это была за земля, когда я купил ее! И после этого нас, новых владельцев, не ценят здесь, считая за каких-то пришлецов.
Коляска ехала теперь по прелестной роще, и дом все более и более выходил наружу, – дом с портиком и службами, которые маскировались сзади и не уничтожали впечатления целого.
Ямщик сошел и позвонил в колокольчик.
– Того и гляди, что они заставят меня дожидаться, сказал мистер Ричард, как будто повторяя известную фразу Людовика XIV.
Но это опасение не оправдалось: дверь отворилась, тучный лакей без ливреи, впрочем, явился встретить своего господина и помочь ему выйти из коляски. На его лице не было заметно радостной улыбки, но только услужливость и молчаливая почтительность.
– Где Джорж? отчего его не видно у дверей? спросил Ричард, вылезая из коляски и опираясь на протянутую руку лакея, так осторожно, как будто бы он страдал подагрою.
К счастью, Джорж пришел вслед за тем, поспешно надев свою ливрею.
– Разберите вещи, вы оба, сказал Ричард, расплачиваясь с ямщиком.
Леонард стоял на дороге, с любопытством рассматривая дом.
– Не правда ли, прекрасное строение? чисто классические размеры, – не так ли? спросил Ричард. – Завтра мы посмотрим и мои заведения.
Потом он дружески взял Леонарда за руку и повел его в дом. Он показал ему залу, с резным, красного дерева столиком для шляп, потом гостиную, объясняя все её достоинства; несмотря на летнюю пору, гостиная казалась прохладною, как обыкновенно комнаты в выстроенных недавно домах, вновь оклеенные обоями.
Убранство было изящно и соответствовало привычкам богатого негоцианта. Тут не было заметно излишних претензий на барство, а потому не видно было и пошлости в обстановке комнат. Потом Ричард показал свою библиотеку, уставленную в шкапах красного дерева, с большими зеркальными стеклами, и избранных авторов в великолепных переплетах.
– Мы, городские жители, более пристрастны к современным авторам, чем наша престарелая родня, живущая по деревням, которая очень уважает и отживших уже на земле и в памяти молодого поколения писателей, заметил хозяин.
За тем он повел мальчика по лестнице вверх через спальни, которые были очень опрятны, уютны и со всеми изысканными удобствами новейшего времени; наконец, остановившись в комнате, предназначенной, по видимому, для одного Ленни, он сказал:
– А вот и твоя клетушка. Догадался ли ты наконец, кто я?
– Кто же, кроме дядюшки моего Ричарда может быть так милостив ко мне? отвечал Леонард.
Этот комплимент не польстил Ричарду. Он остался недоволен и несколько даже сконфузился. Он ожидал, что его примут по крайней мере за лорда, забывая, что в разговорах своих он готов был всегда сострить насчет лордов.
– Как! сказал он наконец, кусая себе губы: – так по твоему я не похож на джентльмена? Пойдем же, и вперед будь учтивее.
Леонард, к удивлению своему, заметил, что он сказал неприятное, и с добродушием, свойственным неиспорченным натурам, отвечал:
– Я судил по вашей любезности, сэр, и вашему сходству с моим дедом; иначе я никак бы не вообразил, что мы с вами родня.
– Мм! отвечал Ричард. – Ты можешь теперь умыть себе руки, а потом приходи вниз обедать: минут через десять ты услышишь сигнальный звонок. Вот здесь есть колокольчик: позвони, если тебе что понадобится.
С этими словами Ричард повернулся и пошел по лестнице. Он заглянул в столовую, полюбовался на серебряные тарелки, стоявшие на полках буфета, и на патентованные ложки и вилки, лежавшие у приборов. Потом он подошел к зеркалу, бывшему над камином, и, желая видеть всю свою фигуру, влез на стул. Он только что принял позу, которая, во мнении его, была особенно величественна, когда вошел камердинер, который, как питомец Лондона, хотел тотчас же скрыться незамеченным, но Ричард увидел его в зеркале и покраснел до ушей.
– Джервис, сказал он кротко – Джервис, не изменить ли мне этих панталон?