- Бог мой, что вы сделали, Андрей Федорович! - возопил он. - Его надо отменно наказать, наказать!..
- Это недопустимо! - поднимаясь, холодно ответил инспектору Дерябин. - За что же наказывать юношу? Всё несчастье его состоит в том, что он увлечен вопросом, разрешение которого сделало бы великую честь нашей стране!
- Не понимаю, в чем дело? - недовольно пожал плечами Остермайер. Аносов просто распущен.
- На этом окончим наш разговор, - холодно перебил его директор и протянул руку.
Хмурый Остермайер вышел из кабинета. Он был совсем обескуражен, так как не мог понять ни поведения своего воспитанника, ни Дерябина. Живя в России, на русских хлебах, он не понимал этого народа. Терпеливо копил деньги и ожидал дня своего отъезда с набитым кошельком…
Огорченный замечанием директора, Аносов вернулся в классы. Друг Илюша сочувственно пожал ему руку:
- Будь терпелив! Не страшись наказания! Проси только скорее отпустить лозаны, а то до субботы истомишься!
- Меня не будут наказывать, - уныло ответил Павел.
- Так почему же ты повесил голову? - недоуменно спросил Илюша.
- Грустно, милый, очень грустно! - с душевной болью вымолвил Аносов. - Куда ни повернись, в твою жизнь лезет иноземец. На своей родной русской земле я будто чужой.
Глава третья
ПРОИЗВОДСТВО В ГОРНЫЕ ОФИЦЕРЫ
Наступил долгожданный день производства в горные офицеры. Утреннее августовское солнце озарило город, Неву, золотыми потоками ворвалось в большие окна конференц-зала, посреди которого стоял длинный стол, покрытый малиновым бархатом с золотым позументом. Светлые солнечные блики отражались от петровского зерцала, водруженного посреди стола. От дверей к месту заседания тянулась ярко-красная ковровая дорожка, от которой полукругами расходились ряды кресел.
Всё было готово к приему высокого горного начальства и гостей. Тщательно выбритый Захар с расчесанными бакенбардами, в разглаженном мундире, сверкая медалями, величественный и строгий стоял у массивной двери. Все понимали, что близится важный момент в жизни корпуса, и сознание этого заставляло кадет и воспитателей говорить полушёпотом, чтобы не нарушить высокой торжественности.
Аносов обошел все помещения корпуса, как бы прощаясь с ними. В обширном пустом конференц-зале ослепительно блестел навощенный паркет. Здесь стыла та глубокая торжественная тишина, какая бывает в пустынном храме перед службой. Пробежав ряд зал и коридоров, взволнованный унтер-офицер заглянул в примерный рудник. При входе в него в ожидании гостей стояли кадеты младших классов в форме саксонских рудокопов с фонарями у поясов и аккуратными кирками в руках. Завидя товарища, они весело переглянулись и, одновременно подняв фонари, возбужденно-радостно дружно приветствовали его по старинному обычаю саксонских рудокопов:
- Глюкауф!
Аносов улыбнулся и заглянул в распахнутую дверь галлереи. Вдоль нее светились яркие огни, и на стенах поблескивали вделанные в них изломы руды. Тут было тепло, сухо и чисто, хотя слегка мрачновато. Сложное щемящее чувство охватило юношу. Сколько интересных часов проведено в этих галлереях! Хотя здесь многое говорило о трудностях горного дела, но всё походило на игру. В примерной шахте не грозили ни обвал, ни затопление, да и не было настоящих рудокопов.
- Господа, к нам сегодня пожалует сам министр! - улыбаясь, объявил унтер-офицер.
- А как его приветствовать у рудника? - спросило несколько голосов.
- Глюкауф! - насмешливо выкрикнул Аносов, и на сердце у него вдруг стало тоскливо: "Неужели нельзя приветствовать по-русски? А ведь наши горщики подревнее и получше саксонцев!".
Аносов повернулся и быстро ушел в зал, в котором уже строились кадеты…
Над Невой прокатилось эхо пушечного выстрела с верков Петропавловской крепости: Петербург оповещал о полдне. В этот "адмиральский" час в вестибюле огромные старинные часы, заключенные в темный дубовый футляр, стали хрипло отбивать удары. Захар на мгновенье выглянул за дверь и сразу подтянулся. Вместе с последним ударом часов он широко распахнул дверь перед первым гостем, только что сошедшим с коляски. Важный лакей в ливрее, расшитой позументами, поддерживая под локоток, бережно ввел в вестибюль старичка в блестящем мундире и в треуголке с белым плюмажем.
- Его высокопревосходительство господин сенатор! - с важностью выкрикнул Захар, вытягиваясь во фрунт.
Вельможа вскинул глазами, и служитель проворно принял от него треуголку.
Один за другим стали съезжаться высокие гости. За окнами то и дело раздавалось цоканье подков и к подъезду подкатывала блестящая карета. Обширный вестибюль вдруг наполнился шумом, сверканьем мундиров. По мраморной лестнице поднимались бравые генералы, дипломаты в строгих черных фраках, духовенство и разодетые светские дамы. Среди этой пестрой, торжественно настроенной толпы величаво проплыла грузная фигура санкт-петербургского митрополита, одетого в темную шелковую рясу и в белый клобук, на котором сверкал бриллиантовый крест. Митрополит шел пыхтя, выбрасывая вперед длинный посох и блистая драгоценными камнями своей панагии. Черные глазки его хитро поблескивали. Бойкие жеманницы стайкой бросились навстречу митрополиту и окружили его.
- Ах, преосвященный, благословите нас, - вскричала одна из них и сладко заулыбалась.
Захар держался бесстрастно; со строгим застывшим лицом он взирал на важных господ, ожидая их приказаний. Не обращая внимания на седого служителя, гости шумной праздничной толпой удалились в конференц-зал.
Однако директор корпуса Андрей Федорович Дерябин, высокий, болезненный, с аккуратными баками, и командир-инспектор Петр Федорович Ильин - стройный и гибкий, всё еще оставались у лестницы, встречая почетных гостей.
На улице снова стало тихо. Казалось, ничто больше не нарушит этого безмолвия. Но Захар своим чутким слухом уловил, что мчится карета. Он посмотрел на директора и многозначительно прошептал:
- Сам господин министр изволят ехать!
Захар не ошибся: действительно, последним прибыл министр финансов высокий худощавый старик, увешанный регалиями. Сопровождаемый директором, он, шаркая ногами, прошел в конференц-зал и уселся в центре первого ряда. При виде его все затихли. В эту торжественную минуту глубокого безмолвия широко распахнулись двери в соседний зал. Там, на блестящем паркете выстроились питомцы корпуса. Сухопарый маркшейдер корпуса громко скомандовал:
- Тихим шагом марш!
Кадеты в полной парадной форме, с киверами на головах, под звуки грянувшего оркестра стройно двинулись в конференц-зал. Сердце у Аносова учащенно забилось. Он почувствовал в своем теле необыкновенную легкость и проворство и, словно в танце, шел грациозно и плавно. Пройдя к середине кресел, в которых сидели почетные особы, кадеты расходились, как в полонезе, направо и налево, не сводя при этом глаз с начальства. Затем они снова соединились в пары и, пройдя стройными рядами меж колонн конференц-зала, по команде маркшейдера корпуса становились во фрунт. Из-за стола поднялся инспектор и громко стал докладывать о состоянии учебной части. Ах, как это было невыносимо скучно! Это читалось и на лицах гостей. Аносов заметил, как тускло и уныло, словно восковыми, выглядели они в свете серенького дня. Министр, прикрывая рот ладонью, слегка зевнул и при этом нечаянно щелкнул вставными зубами.
Неожиданно в окно упал яркий луч солнца, ударился о серебряный поднос, на котором были разложены награды, и они сразу вспыхнули золотым сиянием. Инспектор кончил читать отчет, прищурился на груды подарков и повеселел. Все облегченно вздохнули. Директор Дерябин, сидевший рядом с министром, что-то шепнул ему. Вельможа благосклонно кивнул в знак согласия, и тогда Андрей Федорович поднялся и военным шагом подошел к столу; взяв поднос, он бережно вручил его министру.
- Илья Чайковский! - громко вызвал директор, и на хорах в этот миг раздались торопливые и возбуждающие звуки труб и литавр.
- Иди, Илюша! - весело напутствовал друга Аносов.
С нежным румянцем на щеках Чайковский вышел из рядов и приблизился к министру. Тот прищурил на кадета близорукие глаза и взялся за золотую медаль.
- Молодец Чайковский, ты теперь шихтмейстер! Верно служи государю и отечеству! - внушительно сказал он и вручил вновь произведенному горному офицеру золотую медаль. Илюша поклонился, пуще покраснел и поблагодарил.
- Павел Аносов! - опять провозгласил Дерябин.
Под звуки курц-марша крепко сбитый Аносов неторопливым шагом прошел вперед и вытянулся в струнку перед министром. Свежий румянец и ясный взгляд серых умных глаз Павлуши привлекли внимание вальможи. Директор выдвинулся вперед и учтиво сказал гостю:
- Ваше высокопревосходительство, обратите внимание на сего питомца: он лучший ученик по металлургии и при этом оказал весьма изрядные успехи в изучении родного языка.
- Превосходно! - улыбнулся старик. - Что ж, Аносов, ты можешь прочесть стих, достойный сего великого часа в твоей жизни?
- Могу! - смело ответил Павел, и волна вдохновения подхватила его. Дозвольте из ломоносовской оды прочитать вам?