Аносов не решился вечером являться в горное правление и остановился в гостинице. В большом зале горели сальные свечи, клубился табачный дым, было шумно и неуютно. Павел Петрович устроился в замызганной комнате. Через час к нему постучали; он поднялся с дивана и распахнул дверь. На пороге стоял пьяный купец. Покачиваясь, он икнул и громогласно провозгласил:
- Наслышан о вас. Купец Рязанов. Будем знакомы…
Павел Петрович учтиво поклонился:
- Простите, я очень занят, да и на покой пора…
- Ты, милай, не кочевряжься, - панибратски перебил его купец. - Я тебе не шишига какая, - по пуду в день золота намывают на моих приисках. Слыхал?
Без приглашения он уселся в кресло.
- Милай, я только что в стуколку капитал выиграл. Пить хочу, гулять хочу! - золотопромышленник потянулся к Аносову целоваться. Павел Петрович отстранился.
- Помилуйте, мы так мало знаем друг друга, - сухо сказал он.
- Дворянин? Брезгуешь? - крикнул купец. - А это видел? - Он распахнул поддевку, и на рубахе заблестела звезда "Льва и Солнца". - Видал, милай? Шах персидский пожаловал… Я мечеть в Тегеране воздвиг. Ась?
Аносов много слышал о Рязанове, купец держал в своих руках большинство крупных горных чиновников. Не хотелось ссориться.
- Не сердитесь, - сказал Аносов. - Я очень польщен знакомством с вами, но я… я болен…
- Чем же ты болен? - сочувственно спросил гость.
- Я сам не знаю. Трясет… Может быть, что серьезное.
- А вдруг холера? - вскочил купец и закрестился. - Эфтова еще нехватало! - И, пятясь, он стал отступать в распахнутую дверь. Хол-е-е-р-а! - заорал он и затопал сапогами по коридору.
Аносов устало бросился на диван.
"Что за люди? - в ужасе подумал он. - Рабочим платят по три копейки в день, порют на смерть за прогулы, а сами прожигают тысячи!"
Незаметно стал дремать. Долго еще доносился шум, крики из зала. Кто-то истошно закричал:
- Спаси-и-те, бью-ю-т…
И всё сразу стихло. Усталость взяла свое; Павел Петрович загасил свечу и уснул…
Утром он отправился к начальнику горных заводов Уральского хребта. За Исетским прудом возвышались белокаменные палаты с прекрасной строгой колоннадой. Солнце щедро лило потоки света на зеркальную гладь пруда. Шумели густые береговые осокори. Но шумнее всего было на широкой немощеной улице. Перед распахнутой настежь лавкой кричала и волновалась большая пестрая толпа. Люди бросались на что-то, схватывались в драке, вопили. Мелькали кулаки. Из людского клубка на карачках выполз бородатый будочник с синяком под глазом.
- Что же это? Бунт? - испуганно уставился на него Аносов.
- И-и, батюшка, что надумал! - потирая синяк и поднимаясь на ноги, прохрипел будочник. - Бунты давно отошли. Купец Рязанов скупил всю лавку Абросимова, вот целыми штуками ситцы да сукно в народ кидает. Кому же охота упустить такое? Стой, стой, никак опять…
Не обращая внимания на Аносова, он снова бросился в толпу и закричал:
- Братцы, братцы, и мне хошь на рубаху!
- Кто это кричит? - захрипел пропитой голос и, раздвигая народ, вышел купец Рязанов со штукой яркого кумача. Размахнувшись, он кинул штуку ситцу вперед, она взметнулась, как яркое пламя, и красная дорожка простерлась среди улицы.
- Раскручивай! В кабак хочу! А ну с дороги! - властно закричал купец и хмельной, неуверенной походкой двинулся по кумачу.
Павел Петрович поспешил укрыться за спины. Рязанов прошел вперед, подобрал брошенную будочником алебарду и давай бить окна. Зазвенели стёкла, заулюлюкали люди. Самодовольный, потный и пьяный купчина, круша всё на своем пути, орал, словно на пожаре:
- Бей всё! Лакай, братцы, хмельное. За весь кабак плачу! - Куражась, он остановился у кабака и зычно позвал: - Еремеич, ведро шампанского, коня моего омыть!..
Аносов был поражен. В кабаке словно ждали купецкого выкрика, выбежал малый с ведром игристого вина и, бросаясь навстречу гулёне, готовно спросил:
- Куда прикажете, ваше степенство?
- Коня, савраса моего, окати!
Трактирный слуга, не раздумывая, побежал следом за купцом и, заметив гривастого скакуна, проворно окатил его шампанским.
- Батюшка, родной, мне хоть капельку! - ощеря редкие зубы, запросил будочник.
- А, это ты, шишига! Стой! - медведем рявкнул на него купец. Подставляй морду! За удар - красненькая! - И, не долго думая, он размахнулся кулаком и съездил бородатого стража по лицу. Будочник только сморкнулся, утер показавшуюся из носа сукровицу и залебезил:
- Еще размахнись, батюшка. Ну, ну, ударь, ударь, благодетель…
Он поспешил за бушующим Рязановым. И что больше всего поразило Аносова, - никто не торопился прекратить безобразие, и каждый радовался, когда буйство докатывалось до его порога. Стыдясь за толпу бездельников, Павел Петрович юркнул в боковую улицу и скрылся от позорного купецкого куража…
В прохладной приемной начальника Уральского хребта стояла тишина. Чиновник, выслушав Аносова, вежливо предложил:
- Садитесь. Их превосходительство генерал-лейтенант Дитерикс скоро-с примут.
Действительно, ждать долго не пришлось; Павел Петрович четким шагом вошел в кабинет Дитерикса и отрекомендовался. Старый, истощенный генерал поднялся с кресла, любезно пожал Аносову руку и просяще предупредил:
- Я очень, очень болен… Мне, извините, тяжело. Прошу вас докладывать покороче.
Начальник горного округа стал рассказывать о положении на заводах, а Дитерикс, прикрыв глаза, молча слушал. Его потухшее желтое лицо казалось пергаментным.
"Он действительно стар и болен", - подумал Аносов и поторопился. Кончая доклад, Павел Петрович не удержался и рассказал о булатах.
- Булаты! - вдруг встрепенулся и ожил генерал. - Это очень хорошо. Государь ждет от вас настоящих булатов. Я очень доволен вами.
Аносов покраснел от смущения и ждал вопросов. Их, однако, не последовало. Павел Петрович встал, вытянулся:
- Какое будет ваше распоряжение?
- Ах, да да, - спохватился генерал. - Распоряжение? Оно будет, но не сейчас, позже… А пока… - Он наклонил голову, давая понять, что аудиенция кончена.
Павел Петрович вышел на улицу, на полдневное солнце. Было тихо, вдали клубилось облако пыли. У будки, как ни в чем не бывало, стоял будочник. В руках - уцелевшая алебарда. Завидя Аносова, он укоризненно покачал головой:
- Эх, барин, напрасно ушел… Гляди, куда гульба покатилась, - указал он вдаль. - Теперь знай гуляй: Рязанов не меньше недели прохороводит. Весь город перевернет. Что ему? Миллионы. Шутка ли? Ему всё можно…
Инженер не дослушал его и пошел вдоль деревянного тротуара. Безотрадные мысли овладели им.
"Как безобразно, нелепо расточаются силы и богатство народа", - с укором подумал он.
Неделю Аносов прожил в Екатеринбурге, избегая шумных знакомств. Посетил гранильную фабрику и долго в задумчивости наблюдал за работой гранильщиков. На его глазах маленький, щуплый старичок, с быстрыми, молодыми глазами, гранил горный хрусталь; блеклый, тусклый, он оживал под корявыми руками мастера. Любовно обтерев минерал сухой ладонью, старик протянул его Аносову и предложил:
- А ну-ка, господин, глянь-ка в "окошко!".
Павел Петрович взял самоцвет, наклонился над срезом, и сразу заиграло на сердце. Казалось, перед ним раскрылся родник, ясный и прозрачный до самого дна. А вода в нем - голубоватая, студеная, - такая, от которой при питье ломит зубы. А вот рядом - тонкая травинка, и на берегу - кромочка желтого песка, озаренного солнцем. Тишина, покой наполняли этот хрустальный мир…
- Видишь, господин, что делает терпение! - радостно сказал мастер. Гранильное дело такое - терпение да терпение; и любовь, конечно. Когда самоцветик упорствует, я разговариваю с ним по душевности, - он скорее тогда поддается… Недаром в песне поется:
Уросливы, привередливы,
Не ко всем идете в рученьки,
Обойдете бесталанного,
Обойдете несчастливого…
Шустрый старик гранильщик и сам, как самоцветик, весь сиял и радовался своей работе. Его счастье развеселило Аносова, он улыбнулся и сказал:
- Ну, старина, жить тебе еще лет со сто да украшать своими камнями-самоцветиками человеческую жизнь!
- Спасибо на добром слове, родимый мой! - отозвался мастер, теплыми отцовскими глазами провожая Аносова…
Уехал из Екатеринбурга Павел Петрович со странным чувством пустоты. Город с наступлением темноты погружался в безмолвие. Ни огонька, ни звука. Только караульные сторожа исправно колотили в чугунные била; тяжелые, мрачные удары разносились над городом. Исправно храпел будочник. Так было в городе на Исети еще во времена начальника сибирских заводов Татищева, так осталось и теперь. Лишь в грязном зале гостиницы, освещенном сальными свечами, шумели торговые тузы, горные чиновники и пестрое окружение их. У большого стола с зеленым полем то и дело раздавалось: "Угол!" - "Дана!" "Бита!" - "На двенадцать кушей!" - "По тысяче очко!". Груды радужных ассигнаций и золота громоздились перед банкометом, который дымил вонючей сигарой…
Всё осталось позади. По лесной дороге Аносов возвращался в свой любимый Златоуст. И когда кони вынесли его к шумящей горной речонке, он приказал ямщику остановить тройку, вылез из экипажа и освежил лицо холодной водой.
- Как хорошо дышится! - облегченно вздохнул он.
И темные, косматые горы, и синее, усыпанное звёздами небо успокоили его. Прислушиваясь к шуму вековых сосен, он прошептал:
- Ропщет Урал-батюшка, сердится…
Ямщик, услышав слова Павла Петровича, весело отозвался: