От жара душевного он воды в шайку, видно, холодноватой навел - когда шалостью выплеснул на Айну, она вскрикнула:
- Оюшки, барин! Морозить меня, что ль, решил?
А какой мороз? Даже нижний полок прокалился. Когда он уложил Айну и все от той же шалости веником по брюшку детскому прошелся, она разнеженно потянулась всеми косточками:
- Горяченький-то какой…
Пойми возьми - кто! Веник ли огнистый, он ли сам, совершенно подгоревший. Может, и луна еще ярью в оконце палила…
Ага, луна. Она, окаянница.
Жаль, крики и визг полозьев вспугнули луну.
Еще ничего не понимая, Алексей в един миг оделся и выскочил вон. Во двор заворачивали двое саней, впритык друг к дружке. Факела смоляные роняли огнистый дождь. Карпуша с крыльца об одном валенце бежал - другая нога деревяшкой отсвечивала. Свечи зажженные по окнам запрыгали. Бабий визг в доме, который и в сени выбивался, а оттуда на крыльцо. Ошалелые кучера на два голоса перекликались:
- Тпру-у… не напирай, Ванюха!
- К теплу ж бежить… тпру-у тебя, нежеребая!
Карпуша, подскочив, почитай, на одной ноге к передним саням, в поклоне сломался:
- С прибытием, ваше высочество… гостюшкой желанной в Гостилицы!
- Хозяйкой, - послышалось в ответ. - Где Алексей Григорьевич?
- Здесь я, господыня-цесаревна, - пришел и он в себя. - Баню топил, господыня…
- Баню?.. И хорошо ли истопил?
- Добре, господыня. Сам опробовал.
- Баня… Ишь ты! Дуська, Фруська! Разгружайтесь и белье соберите. Пока в доме располагаетесь, глядишь, и попарюсь. Что столбом торчишь, Алексей? - даже прикрикнула. - Провожай.
Плохо все происходящее соображая, Алексей подал руку и вывел Елизавету из саней.
- Сколь времени я тут не была? - высчитывала она, идя за его рукой как бы в поводу. - Года два, поди. Сгнило все небось?
- Как можно, господыня! - в азарте возразил Алексей. - Все отремонтовали. И баню, и дом. Баню-то, так наособицу, под добрый жар.
- Ну-ну, посмотрим, - все в той же дорожной шубе вступила Елизавета в предбанник. - Вздуй огонь.
Алексей вспомнил, что кресало у него в кармане кафтана. Да и свечи, числом три, были в еловых расщепах по стенам укреплены. Первая от входа свеча с хорошего березового трута быстро запалилась, осветив чистый, обшитый тесом предбанник, выскобленные лавки, одежные, тоже еловые, крюки по тем же стенам… и овечью шубейку, сарафанец… Тут он только и вспомнил про Айну. Что, голышом убежала?..
Но Елизавета на чью-то убогую одежку не обратила и внимания. Опускаясь на лавку, опять прикрикнула:
- В бане вздувай. Иль потемну?..
Алексей, опять словно ошпаренный, только сунулся в набрякшие от пара вторые двери, как оттуда вихрем оголтелым взметнулась лохматая, визжащая ведьма, вышибла головой наружные двери - и оглашенно покатилась по оснеженному скату к реке.
- Та-ак, - услышал он в спину. - Баню проверял?! Сгинь с глаз моих! Дуську зови.
Даже и парную дверь не затворив, Алексей вылетел вслед за визжащей где-то внизу ведьмой, понесся в другую сторону - к дому.
- Дуська! Фруська!.. - начал звать еще на дворе да с тем криком и в дом вломился.
- Что стряслось? Что?.. - с охапкой белья в руках набежали из задних комнат все сразу понявшие горничные. - Зовет?
- Призывает…
Дуська убежала, за ней Фроська, а он через другие двери прошел в прихожий угол Карпуши. Там уже сидели оба кучера, прихваченный из саней горлач в четыре руки с кляпа снимали. Карпуша их останавливал:
- Погодите-ть, лошадей прибрать надоть.
С неохотой поднялись кучера, сердито позыркали на раскупоренный горлач.
- Ладно уж, я сам… - Алексей вызвался.
Кучера с удивлением обратно присели. Верно, подумали: молод новый управитель, не привык еще к своей власти.
Ничего подобного: привык!
К властвованию… над лошадками хотя бы… Одну и другую выпряг, в сарай завел, сена дал, рогожей мокрые спины прикрыл. Видать, сильно гнали. Чего их, на ночь глядя, несло, чего?!
Алексей вроде как оправдывался. За дверями, из этой черной прихожей выводившими в чистые горницы, слышался топот оставшихся горничных и голоса, не тихие. Одна удивлялась:
- И чего государыню-цесаревну прямиком в баню понесло?..
Другая отвечала:
- А то не знаешь! Баню-то кто топил? Алешенька, свет ненаглядный…
Его дрожь колотила от этих переговоров. Ни Карпуша, ни кучера тем более ничего, конечно, не слышали, с горлачом под свои же голоса беседовали, а он-то хребтом чувствовал женские пересуды.
- Не наше с тобой дело, а все ж чудна любовь-то…
- Чай, и лучше бы нашла!
- Да зачем лучшего? Не в замужество с ним ититъ?
"Ваша думка, сарафанницы… можливо, и моя", - с отрешенным сознанием подумал Алексей и кивнул Карпуше:
- Возлей, друже.
Карпуша, видать, давно к нему присматривался. Налил чуток да еще и упрекнул:
- А что я тебе говорил, Алексей Григорьевич? Держись от здешних чухонок подальше! Догадалась?
- Как не догадаться, - уже самолично пригнул Алексей горлач. - Ведьма голозадая ее чуть с ног не сшибла…
- Плохи твои дела, - все понял Карпуша. - Выгонят тебя. Может статься, и под кнут…
- Можливо…
- Вот я и говорю, я говорю! А ты не пей, тебе теперь не до питья. Чего доброго, эти же кучера и отдерут, - без злости кивнул он на собутыльников. - По единому, ежели, слову!
Кучера мало что в их разговоре понимали. Не вникали вовсе. Разве что друг перед дружкой бубнили:
- Если б не наши добрые лошадки…
- Да-а, не унести бы ног…
- Мушкеты! Что мушкет!.. Раз стрельнул, а уж перезарядить не успеешь…
- Когда успеть! Волчары нынче свадьбы водят, в большие стаи сбиваются. Я уж и крест с шеи вытянул, поцеловал на прощанье…
- А все лошадки-спасители! Как горлачик первый усидим, надо им хорошего овсеца задать…
О лошадях думали, а сами все пригибали да пригибали полуведерный глиняный горлач. И Алексей за ними тянулся, в свою очередь думая: "Она-то на ночь глядя ко мне пустилась… чуть волкам в зубы не попала… а я-то, окаянец несчастный!.." Слезы глаза заливали. Кучера сами ослезились при упоминании о волчьей погоне, ничего не замечали. Но Карпуша хоть и пил, но все примечал. В очередной раз придержал руку:
- Тебе нельзя, Алексей Григорьевич. Ну как к ответу призовут?..
Как бы подтверждая его прозрение, набежала долго пропадавшая Дуська:
- Зовут!
Тоскливо посмотрел Алексей на всезнающего Карпушу, с которым успел сдружиться, и побрел вслед за Дуськой.
В предбаннике горели уже все три свечи. Откуда-то взялось небольшое настенное зеркало. На столике, придвинутом к угловой скамье, были разложены гребенки, какие-то банки-склянки, полотенца, чепчики. Алексей медлил идти дальше и тупо рассматривал все это. Уже Дуська в спину подтолкнула:
- Иди, чего стал?
Он вошел, покаянно скидывая шапку:
- Простите, ваше высочество, окаянца…
Была ли здесь свеча да была ли и другая горничная - он ничего не видел. Только голос услышал, с верхней полки:
- А что, моду такую взяли - в шубах париться?
Он не мог вынести этого спокойного, вроде бы и незлого голоса. На колени бухнулся, лбом прямо на полок, и от рыданий не мог слова сказать.
Его сверху нешуточно лупили по спине, по чуприне скатавшейся, но что веник! Кнут требовался, кнут плетеный…
И совсем его доконала рука, свесившаяся с верхнего полка на его разом взопревшую голову. Рука перебирала свалявшиеся волосы; рука пахла весенней разогретой березой и еще чем-то очень знакомым, сейчас как раз и карающая своей ненужной лаской.
- Уж лучше бы, государыня-цесаревна…
- Я сама знаю, что лучше, что хуже!
Рука дернулась вверх, не мешая ему биться лбом о мокрые, еще от прошлого веника навощенные доски.
- Ну, хватит! - требовательно, но помягче, упал на его голову верховой голос. - Ду-уська! - еще воззвал; когда хлопнула дверь, уже яснее: - Раздень недогадливого мужика. Видать, забыл, как в баню ходят!
В предбаннике раздевали ли, сам ли разделся - все истинно в банном пару. Дверь-то ведь оттуда, из нестерпимого жара, настежь распахнулась, хохочущая светлая тень метнулась к холодным дверям и дальше, в сугроб, все с тем же ошалелым зовом:
- Дуська! Фруська! Держите меня!..
Видно, держали, видно, всем скопом несли обратно, потому что голая оснеженная пятка, лягаясь, пребольно саданула ему в лицо.
- Готов ли мужик-то? - уже глухо, из самого пара, который через открытую дверь смешивался с паром морозным.
Дуська ли, Фруська ли прихлопнули холодную дверь. И ему в спину наддали:
- Шевелись у нас!
В самом деле, шевельнулся, всамделишно в хохочущий пар, зажмурясь, напролом попер.
- Да открой ясны глазыньки-то, - вроде с издевкой, а вроде и с одобрением.
Свеча-то, хоть и единая, все-таки подсвечивала с подоконной полицы. Он это уразумел, как жернов поворачивая голову. Все круче и круче…
- Государыня-господыня, какая ты…
- Какая же? - с новым одобрением приподняли за чуб его голову.
- Такая… как Богородица!..
- Ну-у, Алешенька-плут! Не смей сравнивать. Уж лучше скажи - грешница. А еще лучше - ничего не говори. Видишь, промерзла в снегу. Попарь… да хорошенечко, плут мой окаянный…
Поднимаясь с первого полка на второй, а там и на третий, он взял было в руку подвернувшийся веник, но его с тем же блажным хохотом повлекли выше, под самые банные небеси… Вот и вышло, что веник-то ни к чему.
Веник, он только мешал подниматься на это ясное, ласковое небушко.