По мере того как мужики, сделав свое дело, уходили - заявлялись бабы ли, девки ли, все одной породы, чухонской, скуластой. На мужиках это было не так заметно - усы, бороды да прочее власье все скрывало. Бабы нет - мало, что без бород, так и головы подвязывали, чтоб шейку там, ушко открыть. А того не соображали: вместе с тем открывается и вся их чухонская сущность. Носишки приплюснутые, глазишки от рождения припухлые, мордашки что вдоль, что поперек. Не сразу и возраст обличается.
Этим уже дело пятое-десятое: полы скрести, потолки обметать, стены промывать. Тесом обшиты только две последние комнаты, спальня да кабинет, а в остальных бревна из-под струга потемневшие. В старой, закорелой копоти.
Тоже хотели так-сяк мокрыми тряпками повозить, но Карпуша по одной, по другой заднице прихлопнул:
- Линда! На руку покрепче налегай.
- Элма! Ножищ своих не жалей, а то я юбицу-то твою, смотри, спущу!
- Так спусти, чего ж, Карпуша. Управитель-то, поди, не про нас?
Имена, как и у мужиков, чухонские, а по-русски говорили довольно сносно: три десятка лет под короной. Новая поросль с Карпушей собачились не хуже каких-нибудь рязанских баб.
Чтоб не слушать досужую балабонь, Алексей вышел во двор. Нелишне еще раз оглядеть свое хозяйство.
Так, дорога с большака на отворотку к Гостилицам наторена, они с Карпушей десяток раз сани взад-вперед прогнали. Двор расчищен широко, разметисто. В каретном сарае, освобожденном от всякого хлама, хоть десяток саней загоняй. Полы и мебеля отремонтированы. Печи исправлены и побелены. Жинки грязь уберут и все подмоют. Что еще?..
Что-то было упущено, но он никак не мог вспомнить. Карпуша надоумил - вылетел на крыльцо как оглашенный:
- Мать честная! А баня?..
Даже не одеваясь, к берегу реки полез. Алексей - за ним, по сугробам. Баня была в каких-то пятнадцати саженях, по-над рекой, но туда ни проезду, ни проходу. Карпуша на первых же шагах в снегу застрял. Алексей в одиночку дальше полез. Страсти Господни! Баня топилась, конечно, по черному, копоть обметалась лишь перед самым мытьем. Это - если по-людски, не говоря, что по-царски. Но Карпуша-то сам мылся-парился от одной лени до другой лени; на вершок сажи накопилось. Каменку жаром ли, морозом ли - разворотило, водогрейный медный котел вверх дном закоптелым перевернут. Парильные полати прогнили, да и пол тоже.
"А ну как ей вздумается?.."
- Карпуша? - взметывая снег, вылез он на чистое место. - Надо вернуть плотника и печника. Дорогу - пожалуй, и сами лошадью промнем. Кто поедет вдогон?
- Я, Алексей Григорьевич. Тебе не найти; теперь они пьянствуют. Зря ты им денег дал.
- Не твое дело, Карпуша!
Так голос прорвало, что Карпуша опрометью бросился в сарай - запрягаться. Алексей устыдился, пошел помогать.
- Оденься, - напомнил. - Возьми мою шубу.
- А как же, в шубе теплее, - принял Карпуша это негласное извинение.
Ему удалось остановить работных людей еще до того, как они в кабак на большой дороге забрались. По лыжному следу и нашел. Прямо с крыльца в сани покидал.
Сердитые возвернулись работнички. У Алексея уже мало оставалось припасов, но поднес для начала. Еще и пообещал:
- Как кончите, самолично к кабаку отвезу.
Льстило, что за спиной переговаривались:
- А барин-то ничего!
- Для пущей ласковости потребно ему девку на ночь привести.
- Э-э, такого добра-то!..
Прямо спину стыдом опалило. Чтоб поостыть, он гонял да гонял лошадь от двора до бани и обратно. С разворотом вкруг. Так что и сама баня на четыре бревна из снега вылезла. Дальше уж лопаты в ход пошли: он да Карпуша, да две жинки, освободившись в доме, к ним пристали. Мужики-то в бане толклись; предбанник, кроме того, пришлось чинить.
Алексей от такой работы разделся до нижнего кафтанчика. Глядь, и жинки шубейки поскинули. Невелик был мороз, пред оттепелью, а народ здесь привычный. Да и не было уже после лошади сугробов, не пришлось юбицами мести. Разве что Карпуша - разыгрался. У той, что помоложе, - чего там, девчурки еще, - как-то изловчился юбицу задрать - и снегу целую лопату туда… А куда? По зимнему времени одна, другая юбка, а больше ничего, - так и засветило голым на белом снегу!
- Ах ты, старый хрыч…
- Кулы нога…
В отместку у Карпуши и у самого порты сдернули, снегом то же самое место опалили.
На визг и хохот мужики из бани повылезали.
Алексей оставил их разбираться, в баню пошел.
Споро работали мужички, но ведь и день короток.
- Не покончить сегодня?
- Сего дня - никак нельзя, барин. Переночуем в бане, а уж завтра доладим.
- Не замерзнете?
- Каменку-то, почитай, наладили. Протопим. А если ты еще, барин, подсогреешь…
- Да, да, - поспешно согласился Алексей, уходя.
Не мог он привыкнуть к этому слову - барин. А как им называть управляющего?
Карпуша, возвратясь из снежной купели, зверски посмотрел:
- Балуешь их, Алексей Григорьевич. А нам-то?..
- Тебе осталось, Карпуша, - успокоил немного.
Не о своем животе печаль - какое-то смутное предчувствие подгоняло: вдруг господыня и в самом деле нагрянет? Но короток день, при лучине немного наработаешь. Попробовали, да бросили. И сделанное-то попортить можно.
- Отдыхайте, мужики, я пришлю того-сего.
- Сего! И того! - заржали покладисто.
Каменку уже затеплили, помаленьку разогревали. Круто нельзя: мерзлый камень, опять рвать начнет. Соломы из сарая притащили, вокруг постелили. Одно заботило: женщинам-то куда? На хутора отправлять - поздно, в господских отмытых покоях - следить не хотелось…
- Ты не сумнись, барин, - поняли его замешательство. - Бабы при нас и прилягут. Глядишь, потеплее будет. Сам-то ты не замерзнешь?
Тоже не пустой вопрос: после мытья все горницы были в мокроте. Когда-то Карпуша просушит такие хоромы?
Распорядился, что отнести мужикам, и присмотрел себе лавку в передней. При закрытых на чистую половину дверях здесь было тепло.
Туда, в господские покои, был ведь из сеней отдельный вход. Успели двери отодрать да промыть.
На счастье, предчувствие не сбывалось. И на следующий день подъездная дорога оказалась пуста.
Оно и к лучшему. Недоделок-то, недоделок!
Горницы, казалось бы хорошо промытые вареным щелоком, кой-где по выскобленным стенам пустили грязные разводы. От сырости ли, от нерадения ли. Парадные двери, открывавшие путь в обход Карпушиной берлоги, все-таки плохо закрывались, Алексей ночью замерз. Значит, опять подгоняй. Топчи грязь зимними чунями. После то мой, то суши половицы чистыми тряпками.
Портрет властелина этих мест - и тот был изгваздан сажей. С дурных рук мыли той же водой, что и стены.
Занавеси над спальным пологом, хоть и постирали их, в стыд вводили. Сопревшее старье, оно на тряпки только и годилось. За неимением другого лучше было вовсе снять.
Над крылатым голопузиком, пускавшим стрелы, явно посмеялись: тряпицу на злачное место приклеили. Пришлось вразумить:
- Вы рисовали? Вы эту картину сюда вешали?
Освободил телеса крылатого лучника от бабских тряпок и кулаком пересмешницам погрозил: не сметь здесь свои порядки наводить!
К концу следующего дня с самим домом худо-бедно разобрались. Но баня-то?..
Тут никто ничего не мог сказать. Все вроде бы промыто, в предбаннике, просторном и теплом, даже новые лавки настлали. Но ведь что главное?.. Сама баня, сколь ни утешай себя внешним видом. Как она себя поведет? По царски ли, по-чухонски?..
- Надо ее, Алексей Григорьевич, попытать, - к следующему вечеру решил всезнающий Карпуша.
- Такой оравой? Загрязним опять.
- Зачем орава? Протопим как след, а ты, Алексей Григорьевич, один и пытай.
Спорить не приходилось. Дело-то серьезное.
Пока Алексей, уже затемно, при волчьем вое, еще раз гонял лошадь до большака, на что-то надеясь, пока в раздумье стоял там на раздорожье, пока то да се - готова баня! Пробуй.
Все убрались, вероятно, в Карпушину берлогу, а он чин чинарем разделся в предбаннике - и прямо в первый жар. Душу так и выворотило паром! Тут все как след быть обустроили. И шайки новые, липовые, из кладовок принесли, и веники березовые, дубовые, вересковые, и квас даже у старого солдата нашелся. Алексей копоть от лучины не пускал, свечу запалил. Жарким ветром огнистый язычок от каменки прямо в слуховое оконце тянуло. Того и гляди, задует.
Алексей и раз, и другой после пара выскочил в предбанник, а потом и на снег, - с удовольствием покатался в сугробе.
Пока хлопал дверями, свечу-то и задуло. А огниво и не помнил, куда засунул. Решил впотьмах ополоснуться да и до хаты, как говорят. Баня-то все-таки не чухонская, с хорошим оконцем, куда и луна как раз подсвечивала.
В шайку воды не самой горячей намешал и только поднял ее, немаленькую, над головой, как ему вдруг с визгом подмышки с заднего обхвата ощекотили. Куда шайка, куда он сам прянул!
- Айна?!
Она, самая молодая, чьей-то бабы девчонка. Не слепой ведь, два дня все они там в горницах толклись.
- Ты чего?..
- Так не в сарафане ж до парильцы, - был вполне праведный ответ.
- Неяк дивчина ж?..
- Девка, а как же.
- А если я тебя осрамлю? Ты подумала? Что матери скажешь?
- Чего говорить. Мать сама и послала. Уважь, говорит, барина-управителя.
- Уважить?..
- А как же. Видно, что ты уважистый. Поди, не обидишь меня.
- Не обижу. Айна… Ой, в грех меня вгоняешь! Так в жар и бросило!..
- Меня-то в ознобь… По сугробью-то бегая!
- Гольем?..
- Не, шубницу накинула. Да нараспашку же…