Вечерняя суета в Хаджиговшане улеглась. Точнее, она переместилась в низину Екедепе, неподалеку от села. Там было шумно. С одной стороны холма подростки играли в аланянны , с другой - резвились девушки: устраивали догонялки, качались на качелях, пели ляле . Они были иногда задорными, шутливыми, эти припевки, невесть кем сочиненные, а чаще грустные.
К спелой дыне люди подошли,
Оторвали дыню, унесли.
Затерялся милый мой, подружки.
Где-то он скитается вдали.
Друзья остановились, вслушались в чистые, звонкие девичьи голоса. Может, и Менгли здесь, подумал Махтумкули. Ему даже показалось, что он узнает ее голос. И снова зазвучала припевка, она закончилась взрывом смеха. Они смеялись легко, беззаботно, от души, и Махтумкули позавидовал им.
- Иметь бы сейчас орлиные крылья - полетел бы куда душа зовет. Хоть на один миг почувствовать себя свободным.
- Да еще вместе с Менгли, - не удержался Мяти. - Или у тебя уже другая на примете?
- Не будь безжалостным, - невесело попросил Махтумкули. - Подумать только, как нелепо устроен мир: до поющих девушек всего несколько шагов, дорога ровная как ладонь, а напрямик туда не пройти - будто горная гряда между нами. Желание бурлит словно родник, а ноги запретами спутаны. Настанет ли когда-нибудь свободная, без цепей, не стреноженная жизнь? Чтобы идти можно было, куда хочешь, встречаться с тем, к кому сердце льнет, мысли свои безбоязненно высказывать…
- Говорят, загробная так устроена. Живи праведно, совершай благодеяния…
- "Загробная жизнь!.." Надо сперва эту прожить по-человечески. Кому довелось побывать в загробном мире, тот не вернулся, чтобы рассказать, каково там.
- Согласен с тобой, Махтумкули. Мне бы получить свою долю на этом свете, а там пусть хоть в ад отправляют… Во расшумелись парни наши! Пойдем поближе, посмотрим.
Они подошли к играющим в гушакгапды и тоже включились в игру: Махтумкули - в одной партии, Мяти - в противной. Один из юношей сразу же вручил Махтумкули скрученный в тугой шар кушак.
- Ну-ка, поэт, кидай подальше, только в Хиву не забрось.
Махтумкули метнул изо всех сил. Соперники кинулись ловить. Шум, гам, смех. Кто-то споткнулся, кто-то упал. Но схватить кушак налету не удалось никому. Проигравшие подошли, подставили согнутые спины. Мяти подставил свою спину Махтумкули.
- Садись быстрее! Поскачем, от других не отстанем!
Поэт хлопнул друга по плечу:
- Считай, что я уже сижу верхом.
Мяти с шутливой угрозой предупредил:
- Если выиграем мы, я уж на тебе прокачусь! Не говори потом, что не предупрежден!
- Посмотрим, - сказал Махтумкули.
На этот раз кушак бросал Мяти. Так постарался, что тряпичный шар перелетел через холм, на сторону девушек. Парни бросились за ним. Девушки с визгом разбежались. У Махтумкули дрогнуло сердце - показалось, что вновь узнал голос Менгли.
Он не ошибся, это действительно была она. Девушки побежали к селу, а Менгли и ее ближайшая подружка Набат - почему-то к реке. Так уж само собой получилось. Спрятались за стогом сена, малость отдышались.
- Сон мне дурной приснился, - пожаловалась Менгли. - А сегодня…
Она замолчала. Пояснений не требовалось. Многим уже было известно о сватовстве Адна-хана. Набат сочувственно шмыгнула носом, вздохнула:
- Лучше быть заживо погребенной, чем выйти за этого вдовца. Подумаешь - хан!
Пропади он пропадом вместе со своим ханством, тьфу! - отплюнулась Менгли и жалобно сказала: - А Махтумкули уезжает. Одна остаюсь…
- Скажи ему, пускай и он останется, - посоветовала подруга. - Скажи…
Неподалеку в сером жемчужном полумраке бесшумно возникла фигура того, о ком они говорили. Он двигался медленно, но уверенно, словно знал, где его ждут.
- Идет! - жарко шепнула Набат. - Не забудь моего совета! Я побежала…
Отвернувшись, словно ничего не замечает, она проскользнула мимо Махтумкули. Он понял ее деликатность и поспешил к стожку.
Сердце Менгли билось так, словно выскочить из груди хотело. Руки ее леденели в горячих руках любимого, а тело было охвачено оцепенением - даже головы не поднять. Вероятно, и он испытывал нечто похожее, потому что долго они стояли как единое целое, долго не могли прийти в себя.
Махтумкули опомнился первым.
- Моя Менгли… взгляни на меня…
Она не шевельнулась, стояла замерев.
- Я все знаю, моя Менгли… я слышал все… Крепись, моя милая… не позволяй топтать свою судьбу…
Пальцы девушки дрогнули в его руках.
- А ты уезжаешь? - тихо прошелестели губы. - С Човдур-ханом?
- Нет… я должен ехать в медресе…
- Не уезжай… не бросай меня одну…
Махтумкули замешкался с ответом - ему было нечего сказать.
А она ждала, и душа ее ныла и плакала от этого страшного ожидания. Она догадывалась, каким может быть ответ, но верила, что он будет другим. Представился отвратительный для нее облик Адна-хана - и словно холодной водой окатили. Ледяной водой! Все внутри затряслось и сил больше не было.
Менгли всхлипнула, глотая застрявший в горле ком. Он мешал дышать, мешал говорить. Он жить мешал!
Горький отчаянный шепот:
- Не уезжай!.. Прошу!..
Она выдернула руки из его ладоней и стремглав побежало к селу.
Махтуллкули еще не успел сообразить, что делать, как откуда-то выскочил мальчишка и попытался улизнуть. Поэт словил его за шиворот.
- Подслушивал, чертенок!
- Нет, нет… клянусь могилой… - заверещал пойманный. - Святым Кизыл-имамом клянусь! Ничего не слышал, ничего не видел!
- Ну, беги, коли так.
Отбежав на почтительное расстояние, мальчишка приостановился.
- Слышал! Все слышал! Все видел!
Но в ушах Махтумкули звучал другой голос: "Не уезжай! Не бросай меня одну!" И свои собственные слова звучали, сказанные брату Абдулле: "Не уезжай, брат…" Общее заключалось не только в их звучании.
Отца дома не было - уехал за покупками в Куммет-Кабус. Мать угомонилась, уснула. А Менгли не спалось. Она ворочалась с боку на бок, корила свою судьбу, сетовала на беспечность Махтумкули. Знает же, что Адна-хан не ограничится одной попыткой! Знает - а все равно собирается в свою Хиву. Или ученье для него дороже, чем любимая? Менгли гнала подобные мысли. Она свято верила в любовь, верила в искренность чувств. Во имя любви она готова была бросить себя в огонь! И все же… почему так спокоен он? Почему оставляет ее одну на растерзание Адна-хану? Верит в ее силы? А у нее ведь так мало их, сил этих…
- Не смогу я одна! Останься! Помоги! - не помня себя закричала она.
Подхватилась испуганная Огульгерек-эдже:
- Менгли-джан?.. Что случилось, доченька? Сон дурной приснился?
Менгли расплакалась. Она так захлебывалась слезами, что встревоженная Огульгерек-эдже, то и дело поминая аллаха и милости его, зажгла светильник, подсела к дочери, приподняла ее, обняла, ласково коснулась рукой залитого слезами лицо. Она-то знала, почему дочь плачет, но прикидывалась незнающей - так было лучше.
- Успокойся, доченька… успокойся, ягненочек мой., все уладится, все будет хорошо… дурные сны не всегда в руку…
Менгли судорожно прижалась к матери:
- Гоните их, мама! Гоните!
- Кого гнать, доченька?
Менгли упала на подушку, бурно зарыдала.
- О, всемогущий, оглянись на нас, неужели злой дух попутал! - продолжала лукавить Огульгерек-эдже. - Убереги, господи, от дурного, овцу во имя твое жертвую…