Махтумкули и сам был непрочь погрузиться на минуту в бурлящий поток своих лирических переживаний. Мяти не ошибся: он действительно думал о Менгли, он разговаривал с ней, он сгорал в пламени ее прекрасных глаз. Стихотворение, прочесть которое просил Мяти так настойчиво, было посвящено ей же и было оно продиктовано самой чистой, самой возвышенной любовью. Совсем не так следовало читать его, как это попытался сделать Мяти!
Махтумкули заложил руки за кушак, оборотился лицом в сторону Хаджиговшана. Голос его зазвучал негромко и проникновенно:
Только солнце ниспошлет на поля лучи-клинки,
Их встречаешь, как луна свысока, красавица.
Исфаганский лук тугой, что так ценят знатоки,
Плащ пенджабский ты, чья ткань, так легка, - красавица.Трудно кончики шнурков вкруг косы твоей стянуть.
Трудно дом твой обойти, раз к нему приводит путь.
Знай, твой рот - родник Земзем, может к жизни он вернуть.
Ты же - влага из того родника, красавица.Красный, белый, алый цвет, - все тебе, краса, идет.
В Индостане - сахар ты, в Булгаре - душистый мед.
Знай, Юсупу с Зулейхой ты розня, твердит народ.
Приоткрывшийся бутон ты цветка, красавица…
И само стихотворение, и вдохновенная, выразительная декламация Махтумкули пришлись по душе парням. Они воскликнули в один голос:
- Молодец!
В этот момент из-за поворота ущелья рысью на ишаке выехал подросток. Еще издали завопил во всю мочь:
- Бушлук , Ягмур!.. Поздравляю! Сын родился у тебя!..
Добрая весть пришлась как нельзя кстати. А радости Ягмура вообще предела не было. Женился он в прошлом году, и вот теперь у него родился ребенок. Сын родился! Последние дни слово "сын" не сходило с его уст, все помыслы, все надежды его были связаны с сыном. Если бы родилась дочь, он не радовался бы так, как сейчас. Он насупился бы от обидной вести, он сожалел бы, прикусив губу, и никто не подумал бы его поздравлять, подтрунивать бы стали. Сейчас же друзья так радуются, будто у самих сыновья родились!
Вестник спешился, подошел к Ягмуру, лукаво постреливая глазами:
- Что подаришь за хорошее известие?
Ягмур озадаченно почесал в затылке:
- В самом деле, что же тебе подарить? Разве что ослиный вьюк травы? Вон какая трава роскошная.
Парнишка обиделся:
- Зачем мне твоя трава! Тому, кто первый тебе весть о сыне принесет, ты свой кожаный ремень обещал. На другой подарок я не согласен!
- Правильно, не соглашайся, Караджа, - поощрил подростка Махтумкули, посмеиваясь. - На его месте я бы тебя хивинским халатом одарил.
Ягмур махнул рукой:
- Эх, так и быть - твой ремень, Караджа!
Парнишка обрадовался. Проворно вскочил на ишака и, усердно шпоря его босыми пятками, помчался в село - хвастаться перед друзьями редким подарком.
Махтумкули глядел вслед, и бледная усмешка плавала на лице поэта.
- Как он возликовал! У него есть ремень… Теперь он пожелает иметь халат и сапоги. Затем потребуется конь и оружие, скот, разное добро… Такова человеческая суть: желания начинаются с малого, а кончаются тем, что не хватает целого мира, чтобы насытить их…
Он говорил тихо, он словно сам с собой разговаривал.
А Ягмур все упивался своей радостью.
Мяти положил ему на плечо свою крепкую, тяжелую руку:
- Молодец твоя Бостан - с сына начала семью пополнять.
- Тебе того же бог даст, - расстроганно отозвался Ягмур.
- Ай, не знаю, - с сомнением качнул головой Мяти. - Прежде жениться надо. А там сын родится или дочь - одному аллаху ведомо.
- Это и нам определить не сложно, - вмешался Махтумкули; в глазах его опять прыгали веселые искорки. - Дай-ка свою руку.
Мяти понимал, что друг шутит, но руку протянул со всей серьезностью:
- На… Авось угадаешь, не даром ты мулла.
Махтумкули долго, с преувеличенным вниманием, разглядывал широкую ладонь Мяти, потом торжественно заявил:
- Твой первенец - сын. Но похож он будет не на тебя, а на мать.
- Лишь бы на кого-нибудь из нас, - согласился Мяти. - А то ведь бывает рождаются на соседа похожими.
Все трое переглянулись и расхохотались.
Ягмур отсмеялся первым и вдруг задумался.
Снова зацокали копыта по каменистой извилине ущелья. Из-за поворота показался всадник.
- Адна-хан пожаловал, - узнал Махтумкули. - Кто-нибудь из вас возьмите для приличия его коня под уздцы. Пусть попыжится.
Всадник приблизился. Это был крепкий джигит в красном шелковом халате и ладно сидящей белой папахе; ноги в черных сапогах уверенно опирались на стремена. За кушаком всадника торчала белая костяная рукоятка ножа, по конскому крутому боку похлопывала сабля в узорчатых ножнах, над плечом виднелся ствол ружья.
Ягмур проворно подбежал, с почтительностью взял коня гостя под уздцы, так же почтительно предложил спешиться. Но Адна-хан, видимо, понял, что над ним собираются подшутить - натянул резко поводья, заставив коня высоко задрать голову, и рука Ягмура сорвалась.
- Чай пьете?
- Точно, - ответил Мяти. - В промежутках борьбой занимаемся. Если имеешь желание, сойди с коня, испытай свою силу.
Адна-хан хмыкнул, презрительно сощурился, постукивая рукоятью плетки по луке седла.
- Вижу, у вас терпежа нет, чтобы силой своей почваниться. Момент подходящий - можете в поход собираться. Только что состоялся большой совет. Аксакалы приняли решение: отправлять джигитов в Кандагар на следующей неделе. - Адна-хан покосился на Ягмура, тронул глазами Мяти, остановил взгляд на Махтумкули. - Между прочим, твои старшие братья тоже едут. И Мамедсапа и Абдулла - оба едут.
- Мои братья еще не сошли с ума! - резко отпарировал Махтумкули, бледнея. - Ни Мамедсапа не поедет, ни Абдулла!
- Это почему же?
- Ты сам едешь?
- Я еду в Астрабад. Оттуда двинусь дальше, в Тегеран.
- А твой отец?
- Отцу нездоровится.
- Тогда скажи ему, Адна-хан… отцу своему скажи, чтоб не мутил воду, не толкал людей на кровавую авантюру! Они и так живут кровь глотая. Пусть откажется от нелепой затеи - не получится из Ахмед-шаха народного покровителя!
- Из кого же получится? - скривил губы Адна-хан. - Может, на тебя наденем шахскую корону?
- Не мели глупостей, когда речь идет о серьезном деле! - горячился Махтумкули. - Жизнь дорога всем, а вы… вы с отцом только о собственной выгоде заботитесь! Отцу не здоровится, тебе в Астрабад приспичело. А они? - Махтумкули кивнул в сторону Мяти и Ягмура. - Их жизнь для вас… - он нагнулся, поднял с земли травинку, - их жизнь для вас дешевле вот этой сухой былинки! Думаешь непонятно, почему никто из вас не едет в Кандагар? Потому что опасно, а вы - дрожите за собственную шкуру!
Адна-хан смотрел в упор, наливаясь черной кровью гнееа.
- Ты, дивана! .. Ты, развеявший по ветру свой жалкий рассудок в Хиве!.. Ты… подонок…
Не закончив, он задохнулся собственной яростью, рванул поводья. Их перехватила железная рука Мяти.
- Ну-ка, повтори свои слова еще раз!
- Что сделаешь, если повторю? - ярился Адна-хан.
- Повтори. А потом увидишь, что сделаю!
- Оставь его, Мяти, - оборвал инцидент Махтумкули, - не связывайся с глупцом, отойди.
Адна-хан хлестнул коня плетью так, что тот присел.
- Я вам, олухам, покажу еще, кто глупец! Я вам…
Топот жеребца, рванувшего с места в карьер, заглушил последние слова угрозы. Адна-хан помчался в Хаджиговшан.
- Ха-ха-ха-ха… - неуверенно засмеялся Ягмур и замолк.
А Махтумкули долго глядел вслед Адна-хану. Тот уже скрылся за поворотом, а он все смотрел, и грудь его вздымалась, как меха кузнечного горна.
- Он тоже вышел во владыки, это ничтожество… О бренный мир! Кого возвышаешь? Кому даешь львиный облик?..
О создатель, смущен я твоими делами -
У достойных ты отнял священное пламя,
Ты вонючих лисиц сделал вроде бы львами…
Правишь судьбами мира ты наоборот!
И такая горечь прозвучала в голосе поэта, что Мяти с Ягмуром невольно поежились, переглянулись и дружно взялись за серпы.
Заходящее солнце коснулось вершины Кемерли, и гора вспыхнула алым отблеском. Дневной зной постепенно отпускал, свежел воздух, легче дышалось. Но Махтумкули не ощущал прохлады - буквально истекал потом, он копнил и копнил траву, сжатую за целый день. Он торопился покончить с сенокосом, ибо призывно ждал его берег Гургена. Заветный берег.
Закончив копнить, он разогнул ноющую поясницу, сгреб краем ладони обильный пот со лба. Сумерки сгущались. Темный силуэт тянущихся с запада на восток и уходящих в сторону Хорасанской низменности гор тускнел, сливался с небом. Горы сплошь поросли деревьями и кустарником, но сейчас их было не различить. Надо поскорее собирать траву во вьючные вязанки, пока еще хоть что-то различают глаза.
Из темно-синих сумерек донесся оклик Мяти:
- Ахов, Махтумкули!.. Поехали, что ли?
Смочив пересохшее горло из небольшого кувшина, Махтумкули крикнул по направлению голоса Мяти:
- Поезжайте! Я скоро двинусь следом!
И Ягмур и Мяти знали подоплеку уклончивого ответа - они были понимающие ребята. Поэтому настаивать не стали и дожидаться - тоже. К чему медлить и задавать ненужные вопросы в ясном деле?