- Жиреют бояре, мнихи тоже не знают забот, купцы набивают сумы, а про то не мыслят, что едва обороняется юг от половецкой напасти, умывается русской кровушкой. Придет время - окровавится восход и над Ильменем, и волей своей новгородцы не похвалятся: порубят ее кривые мечи, пеплом развеют древнюю лепоту … Отсель далеко смердит: Андрей тож натерпелся от бояр, от них вся смута расползлась по Руси. Жить хотят сладко и без хлопот.
Не ведомо, однако ж, было ни Михалке, ни Всеволоду, что в ту же пору, стоя на крыльце Владычной палаты, Лука говорил Полюду:
- Вся беда у нас от князей приключилася: не живется им в холе и достатке, а ведь в вотчинах у них всего хоть отбавляй. Да нет же, свое-то под боком, никуды не денется, а пялят глаза на чужое. Узду бы на них боярскую - небось присмирели бы, небось поостереглись. В нашем-то Новгороде какой ни князь, а шибко не разгуляешься!..
- То верно, владыко, - вторил ему Полюд, - но узды такой еще не изготовили, чтобы каждому в пору пришлась. Покуда и умишком своим худым, и хитростью пробавляемся, а то и в ножки поклонимся - про то ты и сам ведаешь.
- Ведаю, - сдвигал на переносье брови Лука. - И то ведаю: новгородская вольница и Андрею суздальскому и Ростиславу киевскому все равно что кость поперек горла. Им только послаби - мигом очистят наши скотницы . А мы, как пчелки, - резану к резане, гривну к гривне - и так-то всю жизнь: что дед, что прадед… Ох-ох. И молодые князья, как смекнул я, тож в ту сторону глядят. Польги нам от них не сыщется никакой.
А Порфирий тем временем принимал на боярской усадьбе гостя. Не знатный был гость, а такой, без которого мужики на вече все равно что стадо без быка: коровы мычат, да не телятся.
У боярина - свои людишки во всех новгородских концах . Оттого ему и послабленье от Боярского совета, оттого и не засадили еще в поруб , а надо бы.
В конуре у Порфирия под красным крыльцом - дубовые лавки вдоль стен, в углу, на иконах, святые угодники десятками глаз пялятся на гостя сквозь желтые огоньки лампад.
Неторопливы речи Порфирия, губы служки растянуты в ласковой и страшной улыбке:
- Не туды поворотился, Кухта. Тебе наказ от боярина был: сбивать людишек против Святослава. А ты как рассудил? Боярские денежки-де далеко, когда еще возьмешь, а на дорогах купчишек что гусей на лугу - один другого жирней да податливее… Не все тебе ножичком-засапожником играть - индо все и по-другому обернется: как бы тогда тебе не умыться кровавыми слезами, Кухта. Полюд правду любит. За верность щедро одаряет казной, за ложь - карает. Где твоя черная осиночка, Кухта, - плачет не наплачется, зовет не назовется?.. Аль позабыл уговор? Аль память медами отшибло?
- Не позабыл я наш уговор, - уставившись глазами в землю, неохотно отвечал Кухта, - людишки мои свое крикнут. Вече-то, чай, не впервой на нашу сторону поворачивать. А про купчишек сказывают тебе, Порфирий, зря - не мое енто дело…
- Перечить не моги! - подскочив на лавке, будто рассерженный петух, сорвавшимся голосом прикрикнул Порфирий. - Днесь прибег в Боярский совет кончанский староста от суконщиков: взломали-де амбары, недосчитаемся лучшего сукна, а к воскресенью должны прибыть гости от немцев, по уговору менять сукно на мечи. Куды дел краденое, сказывай?
Кухта молчал. Порфирий загнул палец:
- Нынче Перенег, златокузнец , едва ума не лишился, да и есть с чего: пришли ночью зверообразные люди, взломали лари, над дочерью надругались, самого Перенега били палками по животу, пытали, где прячет золото и каменья…
У Кухты потная капля повисла на кончике носа. Порфирий гневно постучал сухим костистым кулаком по столу:
- Кару на твою голову, тать! И кабы не снадобился ты ныне боярину Полюду, велел бы тебя вязать, да с каменьями в мешок, да на дно Ильмень-озера. Туды тебе и дорога. Но, видать, родила тебя счастливая мамка, коль сидишь ты в боярском тереме…
Совсем уже извелся Кухта, тесный зипун прилип к влажной спине - не отдерешь, ноги отяжелели от страха: а что, как кликнет Порфирий своих людей да велит бить Кухту за все его грехи неисчислимые?.. Случалось такое на усадьбе Полюда, ходили о том страшные слухи по Новгороду. Сказывали и про то, как выжигал боярин своим холопам глаза, вырезал языки, а после топил замученных в озере - не зря проговорился Порфирий про мешок с каменьями: небось он-то и вершил расправу.
- Ты уж меня прости, Порфирий, батюшка, - заговорил Кухта онемевшим языком, - вели не казнить, а миловать. И про что сказывал ты, про то мне ведомо, но не все моих рук дело. Кончанский староста - то моя работа, а Перенега в глаза не видывал, зря коришь. Что же до боярина, кормильца нашего, то все, что повелит, тем же мигом исполню…
- Ишь, какой покорливый стал, - смягчился Порфирий. - Аль испужался?
- Боярский суд короток…
- И то.
Совсем помягчал Порфирий, велел даже медов принести, стал угощать Кухту, а между чарами говорил, как надобно ходить по дворам и тайно склонять новгородцев против Святослава.
- Владыко про то проведает, еще хуже не сносить мне головы, - осторожничал Кухта.
- Перед владыкой не ты в ответе, - довольно попугав, успокаивал его Порфирий.
Дело было сделано.
А Святослав тем часом, вернувшись с охоты, беседовал в терему со своими людьми. Знал он уж о возвращении с чужбины Андреевых братов и послал своего меченошу на Полюдов двор кликнуть их к себе в гости на Городище , но не успел меченоша и порога переступить, как попятился от двери и в сени вступили сами князья.
Встал Святослав со стольца , облобызал истово Михалку и Всеволода и просил князей сообща разделить трапезу.
Меды и брага лились рекой, гости хмелели, но приметили молодые князья, что сам Святослав почти не пил и средь общего веселья нет-нет да и бросал в их сторону встревоженные взгляды.
Когда все ушли и слуги, неслышно скользя между столами, быстро убрали остатки яств, князь угрюмо сказал:
- Про то не ведаю, о чем вели с вами беседу владыко с Полюдом, но хочу вам сказать, чтобы не верили вы ни единому их слову. Не други они вам, а враги заклятые и для того только сманили в Новгород и принимали со всею честью, чтобы усыпить Андрея…
- Не верим и мы Полюду, - ответил Святославу Михалка, - и не для того возвратились мы на Русь, чтобы гневить своего брата.
- Истинно вы Мономашичи, - обрадовался Святослав. - Дедова мудрость не даст вам прельститься щедрыми дарами новгородцев, ибо зрите недостойные дела, творимые владыкой и Боярским советом.
Тогда поведал Всеволод о тайной встрече Полюда с Кухтой.
- Значит, правду сказали мне, дабы поостерегся я, ибо не знаю всего коварства, на кое способен владыко, - грустно проговорил Святослав.
Потрескивали щедро расставленные по всему столу свечи, на дворе, позвякивая оружием, прохаживались вои, а князья все сидели и думали свою думу.
Поздней ночью ехали Михалка со Всеволодом на Полюдов двор. Не хотелось им возвращаться к боярину, слушать его льстивые речи, за улыбками прятать истинные свои мысли, благодарить за приют и за яства. Ехали не таясь, а самое время было бы поостеречься. Не достигли они еще и Волхова, где пролегал их путь, самое темное было место, как пропела у Всеволодова уха стрела и впилась острым жалом в шею Михалкова коня. Вскинулся конь, рухнул наземь - едва выбросился князь из седла. А от черного сруба метнулась за угол сгорбленная лохматая тень.
Не ушел тать от Михалки, настиг он его у Полыньи . Тут и Всеволод подоспел. Связали они брыкающегося людина , приволокли на Полюдов двор.
- Ахти мне! - вскрикнул, размахивая руками, Порфирий. - Наказывал боярин не пущать вас одних, нынче не оберусь греха. Да как же ты, тать, посмел руку поднять на князей?! - накинулся он на людина, но приметил Всеволод, что гнев его был притворен.
И людин, видать, глупый попался. Упасть бы ему князьям в ноги, молить о пощаде - ан нет: стоит себе, глядит на беснующегося Порфирия да подмаргивает черным глазом.