Поднятый с постели Мартирий был неразговорчив. Сидя, как сыч, на просторной лавке, он перебирал четки, зевал и почесывал поясницу.
Что мог он сказать Мирошке? Сам-то еще пребывал в неведении, хотя и пытался изобразить на лице приличествующее сану глубокомыслие. И сонливость его была личиной - на самом деле Мартирий еще с вечера знал о прибытии Словиши, долго не мог уснуть и Мирошку ждал - вздрагивал при каждом шорохе и стуке в сенях. Когда же посадник прибыл, выйти к нему не спешил, нарочито громко стонал, охал и покашливал в своей ложнице.
Нездинич хитрость Мартирия разгадал. Не верил он, что владыка ничего не ведал о приезде Словиши. Куды уж там, глаз у посадника наметан: ему ли было не заметить, как шныряли во дворе вокруг да около простоватые мужички с повадками владычных служек…
Быстро ли, коротко ли, а беседа понемногу склеивалась.
- Князь Всеволод мудр, - говорил, прикрыв глаза темными веками, Мартирий. - О Словише еще покойник Илья сказывал: умен и коварен. Да и на твоей памяти то было, Мирошка: прибыл он в Новгород с обозом Владимировой жены Пребраны; много бед в ту пору мы от него натерпелись. Нынче снова он у нас. Смекаешь ли?
- Тут и смекать нечего, - подхватил Мирошка. - Тут и так все ясно. Опять же будет прочить нам Всеволод в князья свояка Ярослава Владимировича.
Владыка пристально посмотрел на посадника: взволнован Мирошка, по лицу видать. Да и есть от чего: мерещится ему великая смута. Не крепко под ним, захваченное лукавством и хитростью, высокое место. Свергали новгородцы до Мирошки и Завида Неревинича, и Михаила Степановича. Родного-то брата Завида, Гаврилу, сбросили с моста в Волхов, да и Михаил Степанович едва избежал той же участи, когда свергнут был Мстислав Давыдович и бояре снова послали к Всеволоду просить к себе на княжение Ярослава. Помнит Мирошка и то, как разъяренная толпа забила до смерти отца его Незду - и за что? Все за то же: за приверженность к смоленским Ростиславичам.
Теперь сам Мирошка меж двух огней. Не прими он Ярослава - разгневается Всеволод, не прими Мстислава - разгневаются Ростиславичи, а вместе с ними и те бояре, которые заодно с Михаилом Степановичем. Промахнись он - и быть ему на дне Волхова, подобно Гавриле Неревиничу.
Тяжкая дума опечалила Мирошку Нездинича.
"Нелегко ему, - мыслил про себя владыка. - Но не время нынче предаваться скорби". Мирошка выкрутится - и это больше всего беспокоило Мартирия. Покоряться Всеволоду он не хотел, ибо видел в том начало великих бед. Дошли до него слухи, будто собирается ростовский епископ Иоанн встретиться с Ефросимом, коего обманом не выбрали во владыки. Ефросим не смирился, чернь новгородская за него - терпенье ее иссякло: частая смена князей несет с собою смуту и нищету. Мартирий же лелеет давнишнюю мечту: смирить Боярский совет, самому безраздельно утвердиться в Новгороде как великому князю - тогда бы наступили на обетованной земле мир и благоденствие. Тогда бы и чернь была за него, тогда бы и Всеволод был ему не помеха - хоть и длинные руки у владимирского князя, но до Новгорода не дотянутся. Однако Боярский совет был своеволен и строптив, а Ефросим, глаголя с паперти Никольского собора, сотрясал бурливое вече. Так в чьих же руках истинная власть, кто истинный хозяин Великого Новгорода?..
В Мирошке покуда видел Мартирий союзника. Но и боялся его, опасался выдать посаднику свои мысли. Время еще не приспело.
- Ты, Мирошка, Словишу-то попытай, - посоветовал он Нездиничу. - Ты его потряси - авось что и вытрясешь. Тоже ведь человек. Плоть немощна, а душа грешна. Гузица-то при тебе ли?
- А где ей еще быть? - догадался о помыслах владыки Мирошка.
- Вот и поговори с ней, с голубицей-то, - проворковал Мартирий, вспоминая с истомой, как прислуживала она ему за столом в избе у посадника.
- Грешно сие, - сказал Мирошка.
- Грех сей я прощаю. Не о себе пекусь - то тебе ведомо.
Знал бы Мирошка, с чем прибыл к нему Словиша, не ездил бы к Мартирию, не выслушивал лишний раз его наставлений, не хитрил бы и не изворачивался, не подпалял бы Гузицу, чтобы вскружила голову Всеволодову послу… Упрям был Всеволод. Не послушался он Иоанна, сына своего дать новгородцам не согласился.
- Не захотят сами принять Ярослава, - говорил он рассерженно, - посажу силою. И Мирошка пусть не бодается. Ведомо мне, что стоит он за Мстислава, но тому не бывать.
- Принял бы от тебя Мирошка Ярослава, да боится своих бояр, - ровным голосом вразумлял Всеволода Иоанн. - Не враг он тебе - руки у него связаны. Скинут его новгородцы, другой посадник кликнет другого князя, а ежели Ярослав им не по душе, то почто не посадишь сына?
- Сегодня им Ярослава уступлю, завтра придут ко мне скликать вече.
- Почто так говоришь, князь? - удивился Иоанн. - Сам знаешь: правит Новгородом не вече…
- Бояре им прикрываются. И поступлю в Новгороде, как у себя в Ростове. А тебе, Иоанн, тако скажу: не звал меня Микулица к смирению. Теперь же оглянись-ко: встало владимирское княжество над всею Русью. Так отступлюсь ли от содеянного…
Иоанн побледнел. Впервые говорил с ним так Всеволод - сверлил безумным взором, подавшись вперед, сжимал подлокотники стольца.
- Воля твоя, княже, а я свое слово молвил, - сказал епископ и вышел.
Вечером делился он со Словишей невеселыми думами. И, слушая его, вспоминал дружинник о своей встрече со Звезданом. Неужто прав был боярский сын, неужто и впрямь возгордился князь, ежели не пожелал иметь беседу с Иоанном?..
Но мысль эта только мелькнула в его голове, и он тотчас же ее забыл. Да и полно: ему ли судить князя? И не о Русской ли земле печется Всеволод денно и нощно?..
3
Не надолго опередил Вобей Звездана - всего на день, а коней уж успел продать, хоть и не за бесценок, а дешево, но о том не жалел: и золота и серебра при нем было много - до конца дней, почитай, хватит. Однако не о спокойной жизни мечтал Однооков конюший.
Про то никто не знал, не ведал - ни боярин, ни сын боярский: пришел Вобей во Владимир не из Двинской земли, как сказывал, а из Новгорода. И не по своей воле, а с умыслом - бежал от неминуемой расплаты за содеянное. Служил он в ту пору при дворе Завида Неревинича, за ловкость свою жалован был посадником в доверенные, ездил с его поручениями и в Киев, и в Смоленск, и в Чернигов, подговаривал на вече темных людишек кричать то Владимира Святославича, то Мстислава Давыдовича, но раз позарился на богатый куш: предал своего хозяина, переметнулся к Незде, звал Ярослава в Новгород, брата Завидова, Гаврилу, топил в Волхове.
Тайное и страшное то было дело. Тихой ночью звал его к себе Незда, угощал медами и брагой, говорил свистящим шепотом:
- Золотом тебя награжу, Вобей, дорогими каменьями. Где много воды, там больше будет. Избу поставлю тебе на Славенском конце - заживешь припеваючи. И девку в жены сыщу - первую красавицу новгородскую. Только сполни все, как велено.
- Отчего ж не сполнить, боярин, - сказал Вобей и бухнулся Незде в ноги: - Не оставь только меня, сирого. Не дай кончанам на растерзание.
- О том и не печалуйся, - пообещал посадник, обласкивая Вобея ясным взором.
Мягко стлал Незда, приятные сказывал речи, да по-иному все обернулось. Завсегда не верь боярину велеречивому.
Не сразу понял это Вобей, а той ночью, сгорая от нетерпения, отправился к верным своим дружкам: Ряпухе, Лыню и Влазню. Все они были первыми крикунами на вече. Но выкрикивать на вече то, что кончанам любезно, совсем другое дело. Порешить же человека страшно показалось Вобеевым дружкам. Стали они упираться и набивать себе цену.
- Ладно, - сказал Вобей. - Про то, что сказывал я вам, забудьте и никому ни слова. Поищу в другом месте приятелей. В другом-то месте посговорчивее будут.
Признаться, так и ему было в первый-то раз не по себе, но виду он не подавал, держался молодцом. Выхлестнул одним духом чару крепкого меду и хотел уходить. Дружки его остановили.
- Скороспелка до поры загнивает, - молвил за всех Ряпуха. - Согласные мы. Да не обманет ли нас боярин?
Вобей заверил их, что боярин не обманет. Сдались мужички.
Утром отправились на вече. В суете-то среди посадских были они как все. И не громче других кричали, и на Великом мосту дрались, как все. А только свистнул Вобей, как было условлено, стали его дружки, размахивая кулаками, оттеснять Гаврилу с закадычным его приятелем Ивачем Свеневичем к перилам.
- Наших бьют! - закричал Гаврила, заметив, что оказался по другую сторону моста.
Тяжелые у него были кулаки. От его кулаков у Вобея звон стоял в ушах. Ряпуха покатился по настилу и чуть не угодил в реку, зато Влазень так приложился Гавриле по скуле, что у того глаза закатились от боли. Ивач Свеневич, тот уж висел над водой, вцепившись в решетину моста, и рыжий Лынь, утробно рыча, бил его по пальцам острым засапожником.
Пожалел Гаврила своего друга, кинулся к нему на выручку, а зря: и другу не помог, и сам подставил Вобею затылок. Ударил его Вобей по голове свинцовым грузилом - пошатнулся Гаврила, выпрямился, побледнел и вместе с перилами обрушился в реку. Ивач до него еще отправился в Волхов - одолел-таки его напористый Лынь.
Черное дело было сделано - и пустились дружки наутек. Явились к боярину.
- Ах вы зипунники-оборванцы! - встретил их разгневанный Незда. - Почто явились ко мне на двор? Аль и я грязный вор и тать?! Почто убили друга моего Гаврилу?..
Опешили дружки от такой неслыханной наглости. Стали меж собой перепираться.
- Это ты во всем виноват! - накинулись они с кулаками на Вобея.
- Почто обижаешь, боярин? - отбиваясь от дружков, кричал Вобей. - Служил я тебе верой и правдой. А нынче хочешь ты меня наказать без вины.