Максим согласился с ней несколькими небрежными словами. Она велела ему прийти вечером. Всё-таки она устала. И только войдя в спальню, в свою спальню, поняла, что она наконец-то дома! Заснула, будто полетела быстрым летом камешка в огромную темноту. Проснулась, выбрала платье, давно не надёванное, потому что не брала это платье в Рим; надела радостно. Пошла к сыну, поиграла с ним. Удивилась его ребяческой силе; он, казалось, вовсе не устал. Спрашивала его, вспомнил ли он свою детскую и внутренний дворик своих покоев; ей показалось, что теперь он вполне понимает её вопросы. Он ответил серьёзно, что ему кажется, будто он помнит, но, может быть, это только кажется! Она сказала Хармиане, что пора начинать учение царевича. Хармиана заметила коротко, что мальчик ещё совсем дитя!
- Оставь! Антос - не простое дитя! Он - будущий правитель. Чем раньше начнёт он учиться, тем лучше!..
Собственные слова послышались напыщенными и тривиальными. Но ведь и возражение Хармианы было не менее тривиально!.. И снова Хармиана смотрела настороженно, говорящими большими глазищами... Они всё же хорошо понимали друг дружку...
- Что? - спросила Маргарита. - Что? Не пускай её ко мне!.. Ничего с ней не делай, только не пускай её ко мне!.. - Лицо Маргариты детски, плачуще скривилось. - Понимаешь, мне жаль её... - проговорила быстро...
Обе знали: речь идёт о Татиде!
- Это всё римлянин, - сказала Хармиана сухо и зло. И обе знали, что речь идёт о Марке Антонии. - Это всё римлянин. Ты похоже заразилась от него фальшивой жалостью! Это он бегал по городу и кричал: "Цицерон убит, порвите проскрипционные списки!" А потом при тебе делал вид, будто знать не знает, ведать не ведает, как его фурия Фульвия ругается над головой Цицерона!..
- Он знал и не скрыл от меня... - Маргарита понимала, что возражает неуверенно.
- Не скрывал, когда ты его к стенке припёрла!.. - Хармиана примолкла на мгновение, будто ждала возражений, но Маргарита молчала как-то так основательно. - Это фальшивый человек, - продолжила Хармиана, - он сначала совершит жестокое деянье, а после зальётся слезами жалости. И ведь не притворяется!..
- Тогда почему фальшивый? - перебила наконец Маргарита.
- Потому и фальшивый!
- Потому что способен пожалеть?
- Оттого что ты сейчас пожалеешь её, разве ты не прикажешь мне совершить с ней то, что ты прикажешь мне совершить с ней?
Маргарита невольно раскрыла рот широко, по-детски, судорожно, и не могла крикнуть. Но знала, как смотрит сейчас, так страшно смотрит страшными глазами, страшными зелёными глазами!.. И быстрыми шагами больших своих ног вышла Хармиана. И Маргарита легла навзничь на ковёр, чуть ли не упала. И всё было правильно. И она опомнилась и прикинула, что скажут в городе об исчезновении Татиды, если Татида исчезнет... Спасибо Цезарю! Этой самой партии Татиды, Египетской партии, уже ведь не существует! Но сначала всё-таки придётся встретиться с Татидой. Надо выгнать из своей души глупую жалость. Хармиана права. Нечего думать о том, что Татида несчастна. Татида потеряла мужа и обоих сыновей... И не надо было выглядеть такой весёлой... Но я была так рада вернуться в Александрию!.. И не сравнивать себя с Татидой! Не сравнивать!..
Узнала от Максима ещё кое-что неприятное. Покамест не было её в Египте, начальники римских легионов получили приказ взыскивать долги Птолемея Авлета...
- ...у меня не было выхода. Никак нельзя было связаться с тобой, царица.
- Казна пуста!
- Я бы так не сказал! После смерти Цезаря пришёл другой приказ, отменяющий первый...
Она поняла, что об этом другом приказе позаботился Марк Антоний и благодарила его мысленно, одновременно чувствуя к нему какие-то брезгливость и неприязнь...
Казна опустела не совсем, и тем не менее и Максим и Клеопатра сознавали, что начало экономического упадка медленно и очень верно переходит в крайнюю степень этого самого экономического упадка. О чеканке золотой монеты можно было забыть, выпуск серебряных монет предстояло сильно сократить. И даже в бронзовом чекане вес каждого номинала должен был уменьшиться примерно на три четверти.
- ...Ну, не в первый раз! - говорила царица решительно. - Ты же читал об этой "скрытой девальвации" при Эвергете? "Скрытая девальвация", да? Одни монеты полновесные, другие пониженного веса, но с виду такие же в точности, как полновесные!..
- Теперь этот номер не пройдёт, - возразил Максим в своей обыкновенной манере вяловатого говорения.
- Ладно. А какой пройдёт? - Она держалась спокойно, уверенно.
- Скажем, такой: запретить в Египте обращение всех иностранных монет. Все иностранные монеты должны обмениваться на египетские в специальных обменных пунктах, по твёрдо установленному государственному официальному курсу. Вся чужеземная валюта поступает на перечеканку...
Она слушала внимательно, невольно вздохнула с облегчением. Потом сама заговорила:
- Вот ещё что! Нужен указ о трауре. Пусть в городе будет объявлено о смерти царя...
- Какие обстоятельства? - спросил Максим равнодушно... Она подумала, как же ему удаётся притворяться таким равнодушным? Или он совсем и не притворяется? Тогда тем более, как это ему удаётся?.. Обстоятельства смерти подростка-царя он уже знал. Клеопатра уже рассказала ему, то есть рассказала, что мальчик был убит рабом, принадлежавшим Аммонию, раб ухитрился бежать и потому и остался ненаказанным... Какие ещё слухи и толки дошли до Максима, Клеопатра не знала и спрашивать не собиралась!.. Она, конечно, понимала, о чём спрашивает Максим! То есть он спрашивал, не надо ли ещё какие-то обстоятельства придумать и, соответственно, объявить народу! И она ответила спокойно, по-деловому:
- Прикажи объявить в городе правду. - Она знала, что он, конечно же, верно поймёт её! Это самое "объявить правду" означало именно рассказать версию о рабе Аммония... И тотчас, молниеносно даже, она узнала, что должно произойти с Татидой!..
Траур был объявлен. Только теперь она поняла, какую ошибку допустила! Надо было привезти в Александрию урну с прахом. Известие о том, что прах царя захоронен в римском колумбарии, выглядело подозрительным и бросало тень на царицу! Кроме того Татида изменила своей обычной сдержанности; из её покоев расходились по всему городу слухи о её отчаянии. Это было понятное человеческое, женское, материнское отчаяние, понятное горе! Жизнь царицы Клеопатры была темна; и в сознании её подданных, в этом "коллективном бессознательном", как позднее изъяснялся некто Юнг, эта темнота, эта тьма наполнялась рыкающими чудовищами! Жизнь Татиды, потерявшей мужа и сыновей, была ясна, понятна... А Хармиана таращила говорящие глаза. А Клеопатра ничего ей не приказывала. Носила траурную одежду. Выразила своё сочувствие Татиде. Появлялась с мрачным выражением лица на площадях главных. Все видели. Она всё делала правильно, хотя и знала, что ей ничто не поможет, никакая правильность её поведения! Потому что все полагают её дикой, хищной, гадкой, жестокой! А сами будто не жестоки и не злы?! Только они злы и жестоки в мелочах своих мелочных, мелких жизней, а ей приходится совершать крупные жестокости, потому что её жизнь - большая, крупная, жизнь правительницы!.. И когда Татиду вдруг обнаружили повесившейся, когда она висела в своём спальном покое, с высунутым языком, обгадившаяся, как это и должно быть, и, конечно, все заподозрили... то есть ведь это же было вполне естественно, то есть то, что несчастная одинокая мать, потерявшая мужа, старшего сына, стольких близких, а теперь и последнего сына, покончила с собой! Но если бы даже она была столетней старухой, едва дышащей, и умерла бы, всё равно все, решительно все заподозрили бы царицу Клеопатру! Её и теперь подозревали. Но она ведь ничего не приказывала Хармиане, потому что Хармиана умела исполнять невысказанные приказы, не облечённые в слова!..