Они находились сейчас в конференц-зале венской мэрии, где руководители австрийских профсоюзов, включенных в состав ГТФ, собрали тысячу человек для получения инструкций о "поведении рабочих кадров рейха вне границ рейха". Юнити не смогла отказать себе в удовольствии тоже послушать.
"…Немецкий рабочий - самый счастливый рабочий в мире…. Партия твердой рукой ведет немецкого рабочего к еще большему счастью - быть хозяином на всей земле. …Счастливый немецкий рабочий должен готовить себя к этой великой роли и излучать счастье на весь мир". Иными словами, счастье на лицах немецких рабочих нужно периодически вывозить (вместе с лицами) за границу, чтобы приучить мир к грядущему счастью, когда немецкий рабочий станет его хозяином…
Послушав четверть часа, Юнити ушла из зала. Она дождалась Лея в машине и спросила, чем это он только что занимался?
- Проповедовал, - ответил Роберт. - Здесь, в Австрии, мы в кратчайшее время должны создать такие же храмы труда, как в Германии.
Она уточнила, что он именует "храмами труда"?
- Улицу, клуб, площадь, плац… Любое место, где молятся.
- Что ты называешь молитвой?
- То, что разделяет разум и волю. "Господи, помилуй…", например, или "Зиг хайль!" - любые повторы, лишь бы многоразово. Для детей - речевки… А что? Хочешь написать об этом? Так не стесняйся.
Статья Юнити для "Дейли Ньюс" была почти готова, однако условие, которое она себе поставила, - рассказать всю правду о технологиях воздействия на массы - не могло быть выполнено без учета того, что она только что услышала. Но до такого цинизма еще никто из вождей не доходил. Как его переработать для цивилизованного читателя?!
Юнити попросила дать ей полный текст речи. Лей усмехнулся - никаких текстов он не писал.
- Постой, а в Академии права у тебя ведь был текст, - припомнила Юнити. - Тот, что за тебя читал Борман.
Лей снова усмехнулся. Юнити догадалась:
- Так ты его решил повоспитывать?
- Просто дать почувствовать. Чтобы не забывался. А то он одного себя мнит полезным фюреру, а всех прочих - болтунами.
- Борман не забудет, - заметила она.
Машина остановилась на вокзале (решено было возвращаться в Берлин поездом, чтобы продлить триумф). Проехать по перрону оказалось уже невозможно: весь он и площадь вокруг были забиты военными и гражданскими чинами, провожающими, сопровождающими и проч. Части австрийской армии вперемежку с частями рейхсвера и СС, в парадном строю, со знаменами вытянулись вдоль поезда, украшенного огромными венками из лапника и красных гвоздик.
Увидев подобную "аранжировку", Лей предложил Юнити пройти в его вагон, к Маргарите, а сам отправился распорядиться, чтобы срочно убрали эти "похоронные венки" хотя бы с вагона фюрера.
Гитлер прохаживался по перрону в обществе президента Австрии Микласа, канцлера Зейсс-Инкварта, Гиммлера, Вильгельма Штуккарта и еще целой свиты функционеров, угодливо ловивших каждое оброненное слово вождя, каждый его улетевший в сторону взгляд.
Встав ногами на диван, маленькая Анхен долго глядела из окон вагона на эту прогулку толпы взрослых вокруг Гитлера и наконец спросила тетю Юнити, что сейчас делает "мой фюрер"? Юнити ответила, что ей не видно, а предложение тоже влезть на диван и посмотреть отклонила. Но девочка была так заинтересована, что, взяв за руку зашедшего по делу Геббельса, подвела его к дивану с тем же вопросом и тоже предложила взглянуть.
Геббельс, бывший с Анхен почти одного роста, снял ботинок, встал здоровой ногой на диван и таким образом понаблюдал минутку со стороны. Если бы его сейчас попросили изобразить свое впечатление, он нарисовал бы орла, ступающего по земле с прицепленным и широко раскрытым павлиньим хвостом, а вокруг - стаю умильных псов, поводящих носами в ожидании подачки. Но как выразить подобное впечатление словами?!
Все же, слезши с дивана и надев ботинок, он что-то шепнул Анхен на ухо под строгим взглядом Юнити и ушел.
- Что сказал дядя Йозеф? - спросил сестру Генрих, подпрыгивающий у окон и очень удивленный тем, что дядя влез с ногами (с ногой) на диван - ему самому, как мужчине, такое делать запрещалось.
- Он их воспитывает, - раздельно произнесла сестра.
- Канцлер просто прощается, - сказала Маргарита, писавшая за столиком в углу письмо родителям в Александрию.
Отец с матерью в конце апреля собирались приехать в Мюнхен повидать детей и внуков, которых было уже пятеро: двое у Альфреда, двое у Маргариты и один, самый долгожданный, у Рудольфа.
Поезд наконец тронулся. Чтобы занять детей, Маргарита дала им акварельные краски и предложила нарисовать свои "венские впечатления", а затем послать их с письмом дедушке и бабушке. Анна сразу принялась рисовать сцену из "Аиды", а Генрих задумчиво уставился в занавешенное окно.
Роберт зашел сказать Маргарите, что фюрер зовет их к себе ужинать. Заглянув в рисунок Анхен, он поправил в нем что-то.
- Папа, я не знаю, что рисовать, - сказал Генрих. - Мне понравился парад и еще - как мы ехали в машине по Марияхильферштрассе, прямо по цветам… Но у меня еще плохо получаются люди и машины.
- А ты не думай о деталях, - ответил Лей. - Просто вспомни - звуки, цвет, свои чувства…
- Я… так… умею рисовать только музыку, - вздохнул сын.
- Малыш, да ведь это и была музыка! - воскликнул Роберт. - Увертюра!
Было около семи часов вечера. Поезд, весь в лапнике и гвоздиках, шел по живому коридору: по обочинам цепочкой растянулись провожающие с цветами. Множество женщин и девушек стояли с большими букетами и бросали их в открытые окна вагонов. Многие были уверены, что видели германского канцлера, махавшего им из окна рукой. Только несколько вагонов шли с плотно занавешенными окнами - как раз те, в которых и находился сам Гитлер или кто-нибудь из вождей.
В одном из таких вагонов ужинали с шампанским, по-семейному, около двух десятков человек. Сам Гитлер говорил мало, в основном с дамами, и совершенно не походил сейчас на орла с павлиньим хвостом, "воспитывающего" австрийских собак. (Сюжет для Дали!) Маргарите он признался, что смертельно устал за эту весну и теперь размышляет, как бы ему напроситься к Гессам, в их новое имение Харлахинг, под Мюнхеном, на недельку, числа с двадцать первого по двадцать седьмое. А еще лучше - с двадцатого, то есть со дня своего рождения хотя бы по двадцать шестое - день рождения Рудольфа. Там бы и отметить все эти глупые праздники.
- Почему ты дни рождения называешь глупыми? - спросила Юнити. - Я понимаю, если родился дурак, а если гений?
- Дни рождения нужно отмечать в детстве и юности, - махнул рукой Гитлер, - когда они еще что-то прибавляют! А после - только отнимают да отнимают. Вот сейчас мне сорок восемь, а через месяц будет сорок девять. На год меньше жить. Чего же тут праздновать?
Юнити тоже махнула рукой:
- Все зависит от настроения. А настроение - от результатов. А они таковы, что тебя пожелает поздравить вся нация.
- Нет, нет, никаких торжеств! - запротестовал Гитлер. - Я заранее всех предупреждаю! На пятидесятилетие… там уж никуда не деться. А это - чтоб прошло тихо. И вообще… Я предпочел бы заняться делом, - вдруг повернулся он к Фридриху Тодту. - Я смотрел по карте - мы где-то будем переезжать новый участок автодороги, не так ли? Если он еще не открыт…
- Еще не открыт, - тут же уточнил Борман.
- Отлично! Достаньте мне лопату.
Все присутствующие сидели с серьезными лицами, напряженно соображая, откуда свалилась на Адольфа эта прихоть - открывать автобан, еще не доехав до Берлина, где все готово для торжественной встречи и празднования свершившегося великого события?
Вернувшись после ужина в свой вагон, Лей тоже пошутил по поводу желания фюрера помахать лопатой… Видимо, чтобы снять напряжение?
Маргарита не ответила. Она стояла у столика, за которым недавно рисовали дети, и рассматривала что-то. Роберт тоже подошел.
Перед ними лежали два листа: один с умелым изображением пирамиды, двух сфинксов в основании колонн и между ними женской фигурки в костюме жрицы Изиды - все в серо-алых тонах. Другой - в черно-красных. Большое, продолговатое, темное пятно, несколько смазанное, как будто в движении, - справа, а под ним и за ним - что-то, похожее на множество клякс, посаженных красными чернилами, - целая дорога.
Родители переглянулись. Оба не нашли что сказать. Но, кажется, впервые за многие годы, глядя на это "впечатление" их маленького сына, они испытали одинаковое чувство.
Снимая напряжение на открытии первоклассного автобана, Гитлер так простудился, что во всех торжествах по поводу "австрийского триумфа" участвовал только формально. На первый план опять выдвинулся Геринг: принимал парады, произносил речи, блистал на балах и приемах. Он с видимой радостью взял на себя также и часть обязанностей Рудольфа Гесса, который много времени проводил с приехавшими родителями, женой и малышом.
"Мой неутомимый Герман", - поощрял Геринга Адольф и с удовольствием болел. Юнити тоже была довольна. Она выжила ненавистного Морелля и сама опекала больного фюрера. Дальнейшее также пошло, как Гитлер хотел: 20 апреля отметили в Берлине неутомительно, а двадцать первого он уже уехал к Гессам под Мюнхен, в их чудесное, уютное поместье, полное семейного тепла, как гнездо - пуха.