- Так, отдадите? - едва слышно переспросил Адольф.
- Не сейчас. После, - так же мрачно, но внятно ответил Лей.
- Хорошо. После. А… правду скажете?
Правду… Это только Маргарита тешит себя тем, что знает ее. Кажется, она даже предлагала рассказать Юнити… Все-таки напрасно он тогда не спросил.
Роберт поморщился ненужным мыслям.
- Чтобы любить вас, нужны силы. Она их в себе не нашла. Вот правда, - твердо ответил он. - Девочка просто испугалась.
Гитлер медленно повернулся. Его взгляд, нацеленный на Лея, должно быть, прожег деревянную спинку скамьи у того за спиной.
- Вы… так думаете? Вы убеждены?
- Она сама мне сказала. Когда мы с ней искали в тот день художника, она сказала, что не хочет причинять вам боль, потому что любит слишком сильно. Она сказала, что любит так, как нельзя любить в этом мире. С художником же все проще. С ним она ходит по земле. Она собиралась бежать с ним. Они даже уехали в машине Гесса. Но вернулись. Она вернулась, я думаю, потому, что и в этом простом мире ощутила себя чужой. Она как будто потерялась между двух миров. И испугалась, бедняжка.
Лей говорил скорее равнодушно, устало, как о само собой разумеющемся, давно понятом и несложном деле, хотя и печальном. Он сразу выбрал эту тональность и не ошибся. Адольф жадно слушал, подавшись вперед и сгорбившись; сведенные судорогой губы подрагивали.
"Вот на этом бы и закончить", - размечтался Лей.
По всей Вене третий день гудели колокола; гул и звон хорошо были здесь слышны. Они напомнили Роберту о том, что этот напряженный, ушедший в себя человек, уязвимый для воспоминаний о надежде на счастье с женщиной и, по-видимому, уже навсегда одинокий, все-таки не только кумир, на которого молятся миллионы… И Роберт не то чтобы устыдился, а внутренне придержал себя, подумав, что на сегодня солгал достаточно.
Он встал и несколько секунд постоял у спрятанной под цветами плиты. Потом кивнул фюреру и пошел прочь. За воротами рядом с его машиной стояла машина Гитлера. Лей подождал немного. Гитлер медленно шел к выходу по усыпанной мраморной крошкой кладбищенской аллее, шел устало и тяжело, но уверенно.
- Вы куда сейчас? - спросил он Лея. - Хотя, у вас ведь здесь семья.
- Маргарита с детьми в опере, - ответил Роберт. - Вы сегодня обедали?
- Рудольф поручил вам за мной присматривать? - усмехнулся Гитлер. - Кажется, мы что-то ели в посольстве.
- Это было в одиннадцать часов. Может быть… На площади, у оперы есть ресторан. Меня там ждет один славный малый с интересной информацией, предназначенной для Рудольфа… Но, думаю, он и с нами поделится.
- А этот славный малый меня не испугается? - снова усмехнулся Гитлер.
Они вдвоем сели в машину фюрера. Гитлер легко понял, кто ждет Лея на оперной площади, и с какой информацией - тоже догадался. "Островная активность" Гесса (так он называл контакты с англичанами) всегда его настораживала, и более всего тем, что Рудольф неохотно рассказывал о ней. Но теперь, видимо, решился посвятить своего фюрера в английские дела и попросил Лея свести его, при возможности, с Альбрехтом Хаусхофером, который и ждал сейчас Роберта в уютном кабинете дорогого венского ресторана.
По дороге Гитлер задал Лею вопрос, который его интересовал пока чисто по-человечески. Он уже задавал этот вопрос Геббельсу и Герингу и был поражен тем, как сошлись в ответе эти антиподы.
- Скажите, Роберт, чем вам неприятен Борман? Что вы имеете против него?
- Ничего не имею. Идеальный функционер, - ответил Лей.
("Прекрасный исполнитель", "администратор на все времена", "надежен, как смазанный механизм", - варианты уже дававшихся ответов.)
- Но за что вы его не любите?
- У Мартина много достоинств, полезных для дела, а его недостатки - продолжение этих достоинств.
- Это все слова… - Гитлер нетерпеливо поморщился. - Если не хотите, не отвечайте.
- Что вы сделаете с человеком, который нечаянно наступил вам на ногу? - вместо ответа спросил Лей.
- Да ничего… Отойду от него подальше.
- А с тем, кто наступил нарочно?
- Ну, может быть, и отвечу… чем-то в том же роде.
- А Борман в обоих случаях поступит так, как вы во втором. И без "может быть".
("Ничего не забывает, в прямом и переносном смысле", - Гесс. "Если его птичка сверху обпачкает, он ее непременно выследит, отловит и голову свернет", - Геббельс.)
Гитлер усмехнулся:
- У вас есть доказательства?
Доказательств у Лея было предостаточно, но начни он их перечислять, это, пожалуй, совсем бы уж стало дурно попахивать.
- Вы помните, что произошло вчера? - ответил он снова вопросом. - С Борманом, я имею в виду?
- Да… Он был какой-то встрепанный. А! Ему же пришлось с трибуны говорить! - Гитлер засмеялся. - Для Мартина это тяжкое испытание.
- Так получилось, - объяснил Лей. - Мы с ним вчера одновременно оказались в Академии права: я там должен был выступать, а он в архиве рылся. Но неожиданно позвонил Гиммлер - нужно было срочно ехать. К кому же еще мне было в такой ситуации обратиться, как не к товарищу по партии, который находился ближе других?! Речь была формальной, из общих мест, текст я ему оставил.
Гитлер все смеялся.
- Так вот, я убежден, что старина Мартин при первой же возможности устроит мне какую-нибудь публичную пакость, непременно эффектную, у всех на виду, - подытожил Роберт.
Оперная площадь была ярко освещена оранжевыми и зелеными огнями. Это придавало ей особенно праздничный, карнавальный вид. Венская опера три дня подряд воодушевляла публику вагнеровскими шедеврами, а сегодня давали "Аиду".
Свита фюрера, подражая вкусам своего вождя, пришла послушать Верди для развлечения, однако отчего-то именно сегодня все, имеющие эсэсовские чины, явились в черных мундирах.
Альбрехт Хаусхофер не был шокирован появлением в кабинете ресторана Адольфа Гитлера. Он даже особенно и не удивился, прекрасно зная, что Гесс рано или поздно посвятит фюрера в самые сокровенные из своих замыслов. А любимым замыслом Рудольфа был вечный мир с Англией.
Гесс любил эту страну. Его чувство проявлялось даже в том, что он постоянно совершенствовал свой английский и теперь говорил на нем так сложно и "литературно", что (по выражению одного из его британских друзей Джеффри Шекспира) "не всякий простой британец смог бы его понять".
Рудольфа совершенно не удовлетворяли формальные успехи визитов на остров Геринга и Розенберга. Его не порадовало даже то, как ловко его друг Альбрехт инициировал скандальное англо-германское военно-морское соглашение, под предлогом ограничения роста германского флота до одной трети британских ВМС. Наивные английские адмиралы оказались под стать "традиционным" европейским политикам, с их сохранившимся чувством "честной игры"!
Страны, конечно, сближались, но очень уж медленно. И настроения на острове менялись в пользу немцев, но не так радикально, как хотелось бы. Как всегда бывает в политике, больше было надежд на личные связи. На торжественном обеде, устроенном Гитлером в новой рейхсканцелярии в честь нескольких знатных англичан, Альбрехт познакомил Рудольфа с маркизом Дугласом Клайдсдейлом, будущим герцогом Гамильтоном, членом парламента и известным авиатором - "летающим маркизом", как его называли в Европе, и другом Черчилля.
Рудольф был замкнут. Новых имен среди его друзей давно не появлялось. Однако с этим молодым человеком он довольно быстро сблизился. "Летающий маркиз" тоже чувствовал к Гессу особую симпатию, как он признался Хаусхоферу, не то что к Герингу, который рассыпался перед ним в любезностях и хвастался новинками и секретами люфтваффе.
Советуя Гитлеру назначить министром иностранных дел Риббентропа, Гесс учитывал один недостаток этого назначения: новый министр недооценивал британских политиков, считая их косными и недалекими, а после отречения Эдуарда VIII вообще потерял к ним интерес. Англичане в ответ иначе как "Риббенсноб" германского министра не называли.
- Но как можно вообще доверять англичанам?! - хмурился Гитлер, сидя напротив Альбрехта Хаусхофера в венском ресторане. - Весь их остров пропитан еврейской и масонской заразой! Все они - порождение ядовитого тумана. Кстати, наш Руди, как мне помнится, даже их демократию назвал "свинорылой".
- Внутренние ощущения Рудольфа часто далеки от того, что он говорит. Но действует он, всегда исходя из внутренних ощущений, - заметил, глядя в тарелку, Лей.
- Да, это так, - согласился Гитлер. - И это меня беспокоит. Хорошо, давайте говорить прямо. Мне понятны опасения Риббентропа. После отречения Эдуарда я тоже ни в чем не уверен. В ноябре я заверил военных, что в начале "аншлюса" Британия станет помалкивать, что мы и наблюдаем, но - дальше, дальше-то?…
- Покидая остров на прошлой неделе, я подарил моим друзьям атлас, точнее - два: на первом просто обвел кусок Чехословакии, на втором этой страны вообще нет, - сказал Хаусхофер. - Клайдсдейл при мне показал оба Галифаксу. Видели бы вы его физиономию! Так смотрят на лакомый кусочек, который у вас на глазах отправляет в рот ваш vis-à-vis. По-моему, наших друзей британцев следует почаще звать в гости, чтобы у них сохранялось ощущение присутствия за столом.
Гитлер широко улыбнулся:
- А на старика Ллойда я произвел-таки впечатление, а?! Да, но… - Гитлер снова озаботился. - Все-таки Чемберлен такая бестия!
- Чемберлен тяжело болен. Врачи дают ему год-полтора, - сказал Альбрехт.
- Вы это точно знаете? - встрепенулся Адольф.