Ни Роберт, ни Маргарита не видели, что у приоткрытой боковой двери, ведущей в смежные помещения, в пижамке и босиком, стоял мальчик - их сын - стоял все время, с первого до последнего слова отца.
Пятнадцатого вечером всем собравшимся поздравить Лея с днем рождения самим виновником торжества был преподнесен сюрприз.
Когда после поздравлений и ужина еще не вполне очнувшийся, рассеянный Гитлер беседовал с канцлером Австрии, а гости, попарно и группами, усиленно изображали непринужденную болтовню, рейхсляйтер Борман неожиданно попросил всех пройти в соседний зал и первым направился туда вместе с Леем, который без каких-либо объяснений уселся за стоящий у стены большой концертный рояль.
Знавшая о сюрпризе Юнити сумела проследить за реакцией Адольфа, и, по ее наблюдениям, он лишь к середине увертюры начал узнавать произведение, которое сочинил за одну ночь, но после переделывал месяцами. Переделки не пошли на пользу. Не знавший о них Лей интуитивно вернулся к первоначальному замыслу, при этом вложив в него собственное неистовство. Лей доработал произведение, своеобразно выстроил финал.
Впечатление было сильным, но странным. Позже слушатели поделились возникавшими у них ассоциациями. Они оказались похожими. Геббельс увидел гигантское пламя, бьющееся среди океанских волн. Пламя, разгоравшееся в глазах Адольфа, наблюдала и Юнити.
Гитлер, оживший, сосредоточенный, натянутый, как струна, слушал с жадностью; на скулах загорелись два красных пятна, побелевшие пальцы впились в подлокотники кресла. Казалось, Адольф вот-вот вскочит, ринется на невидимого врага. "Браво, Роберт, - мысленно одобрял происходящее Геринг. - Это то, что ему сейчас нужно".
Выстраивая финал, Лей, похоже, подумал и о другом человеке.
…Как будто сбили точным ударом что-то округлое и летящее-штраусовское, - а после вдавили каблуком в пол. Впечатление было мгновенным; оно судорогой прошло по лицу австрийского канцлера… Или это только привиделось впечатлительному Геббельсу, с любопытством наблюдавшему за обреченным политиком уже не существующей на немецких картах страны?!
…Ах, как желал бы Йозеф оказаться сейчас на месте Роберта Лея!
Все его душевное состояние располагало к такому нервическому, артистичному позированию для коллег и дам. Успевая наблюдать и анализировать, Йозеф постоянно видел при этом соблазнительную картинку: себя - на месте Роберта и Лиду, свою любовь, - глядящую на него с изумлением и нежностью. Вот именно таким сочетанием чувств возлюбленная еще ни разу не одарила его, хотя их роман подошел уже к той точке вскипания, когда нужно или выпустить пар, или погасить пламя.
Только что, накануне, Лида сказала ему, что согласна с ним остаться, но не в Германии. Он это и сам понимал. Ей, "неполноценной славянке", не было достойного места в новой Германии, значит, предстояло выбирать. Но выбор - всегда потеря. Йозеф же находился сейчас в той счастливой ситуации жизни, когда терять не хочется ничего. И он страстно желал оказаться в поле какого-нибудь напряжения, где, как шаровые молнии, родятся алогичности, порой выводящие из тупиков. Увы!.. увы!.. Все счастливые "алогичности", как и прежде, доставались не умеющему ценить их Лею. Сейчас Йозеф был убежден, что от сочинения самого фюрера в психопатическом по обыкновению исполнении Роберта не осталось и трети.
16 февраля стало ясно, что план "Отто" можно считать наполовину выполненным. Под вдохновенным напором Гитлера австрийский канцлер согласился на назначение Артура Зейсс-Инкварта министром внутренних дел с правом неограниченного контроля над полицией. Гитлер потребовал также немедленного освобождения всех австрийских нацистов, и прежде всего убийц бывшего канцлера Дольфуса. Шушниг, естественно, отказался. Гитлера эта "мелочь" так раздражила, что он сам отдал приказ новоиспеченному министру - немецкий фюрер уже распоряжался на своей бывшей родине как хозяин.
Семнадцатого в Берлин возвращался Гесс, а девятнадцатого там ожидали Гитлера.
Из Бергхофа разъезжались, точнее разлетались, в течение одного дня. Самолеты поднимались один за другим, "точно птенцы из гнезда", по выражению кого-то из наблюдающих. В горах не смолкало эхо; по южным склонам кое-где зловеще стронулись пласты снега, угрожая вскоре сойти лавинами.
Гитлер улетал последним: он всю последнюю ночь работал над речью, которую ждали от него в рейхстаге 20 февраля. Гесса рядом не было; Бормана он послал в Берлин; приходилось писать самому.
Адольф расхаживал по кабинету, то и дело выходил на веранду, где температура была нулевая, и вскоре почувствовал боль в горле.
В доме к этому времени оставались из женщин лишь Юнити, Маргарита и Ева Браун, а из мужчин - адъютанты, доктор Морелль и доктор Лей, который, узнав от двойняшек, что "мой фюрер" ругается с тетей Юнити из-за какой-то "горькой травки", предложил собственное средство, состоящее из разбавленного спирта и некоторых специй, их он предпочел бы не перечислять. Дети как раз забежали к отцу попросить тоненькую голубую книжку с названием "Пятая колонна", которую Адольф случайно увидел у Маргариты. Убрав книжку подальше в стол, Роберт пошел вместе с двойняшками к Гитлеру и, объяснив в двух словах, о чем пьеса, предложил свое полоскание. Адольф не возражал.
Один из адъютантов фюрера, державший поднос с приготовленным снадобьем, стал свидетелем этой сцены, к участию в которой женщин Лей не допустил. Фюрер, набрав полный рот "средства", прополоскал горло и глазами поискал, куда бы выплюнуть… В этот момент Лей резко скомандовал: "Глотайте!" Гитлер проглотил. Минуту он стоял, шатаясь и с таким выражением, вынести которое без смеха адъютанту позволили лишь его тренированные нервы. Еще несколько минут фюрер пытался отдышаться и, наконец, жалобно спросил Лея: "Что это было?"
- Когда я в двадцатом сидел в плену у французов, меня там так вылечил один бельгийский доктор, - объяснил тот. - Средство сердитое, но не дает ожога. Через четверть часа вы почувствуете себя очень хорошо. Здесь важен был и эффект неожиданности. Извините.
Гитлер, как мог, улыбнулся. Он и в самом деле начал ощущать приятное умиротворение. Адъютант придвинул еще одно кресло; Гитлер положил на него ноги и прикрыл глаза… Открыв их, он потянулся и спросил Лея, прошло ли уже четверть часа. Роберт ответил, что прошло четыре с половиной.
Лей за это время позвонил в Берлин, и Гесс продиктовал для фюрера почти полный текст завтрашней речи. Рудольф находился в приподнятом настроении, чего с ним давно не бывало. И речь вышла такая же - бодрая, в меру решительная. Гитлер, прочитав ее, сказал Лею, что рад за Гесса, чувствуется, что тот встряхнулся наконец.
- Все-таки… это выражение… "пятая колонна" довольно точное, - заметил Гитлер. - Нельзя ли нам использовать его?
Лей пьесы не читал и кто такой Хемингуэй тогда не ведал. Он просто догадался, что речь идет о той самой, пятой - помимо четырех наступавших на республиканский Мадрид - колонне, состоявшей из испанских нацистов, желавших с помощью немцев захватить власть. Как это всегда бывает, свои к своим оказались особенно жестоки. Именно испанцы из пятой колонны расстреливали поголовно всех пленных испанцев, которые попадали к ним в руки. А как это описал американский журналист, можно было понять по тому, что книга оказалась у Маргариты. (Скорее всего, ее прислала Джессика, младшая сестра Юнити.)
На вопрос Гитлера Лей хотел ответить, что для сочетания предательства и жестокости всегда можно найти эффектное слово, но уж лучше переправить его в арсенал секретных служб Гиммлера, а не в словарь национального вождя. Но он вовремя сдержался.
- Боюсь, что ассоциации еще не устоялись, - рассеянно произнес он.
Гитлер понял. Тень прошла по его лицу, не изменив общего довольного выражения. Чувствовал он себя прекрасно, горло больше не беспокоило.
Этот вечер был последним накануне "второго скачка" (первым была рейнская операция), который потребует от него напряжения всех сил. Сегодня еще можно было позволить себе расслабиться и отдохнуть в обществе красивых женщин и чистеньких воспитанных детей.
Предприимчивая Анхен предложила поиграть в "исторические карты". Игру придумала для детей Маргарита; масти в ней обозначались историческими эпохами - античность, Средневековье, буржуазные революции, а фигуры - действующими лицами известных событий: полководцы, императоры, революционеры… Эти карты было интересней разглядывать, чем в них играть. В "античной" масти, например, Маргарита королевой сделала Кассандру, а в "революционной" королем Франсуа Бабефа, о котором в немецких учебниках теперь вообще не упоминалось. Наполеона же заменял у нее валет.
- Ваша мама - историческая шутница, - смеялся Адольф, изучая карты. - Или уж отделять историю от литературы, или не отделять! Я бы, впрочем, не разделял. А германскую историю ты знаешь? - спросил он Генриха.
- Только до Барбароссы, - с готовностью ответил тот. - Папа говорит, что нужно читать хроники, а не… не… - Мальчик забыл слово, которое отец употребил для характеристики некоторых современных историков-германистов.
- Да, я понял, - снова засмеялся Гитлер. - Хорошо, давайте играть. Разделимся на команды! Кто хочет в мою?
- Я! - тут же вскочил Генрих.
"Ну, мы им покажем", - подмигнула Юнити Анхен, которая с некоторым удивлением посмотрела на брата.
- Ты заметила, как меняется мальчишка? - шепнул довольный Роберт на ухо Маргарите. - Ему нужно мужское общество, а не твои парижские феминистки. Дай время, и наш сын возьмет свое! Будет волевым и крепким парнем. Только не разлучай нас надолго.
- Мы поедем с тобой в Австрию, - тихо сказала Маргарита.
Он ушам своим не поверил. Это была нежданная большая радость - показать детям предстоящий триумф.