"Пожалуй, еще года два назад этот человек едва ли позволил бы себе со мной подобную… иронию, - отметила Маргарита. - Быстро же он набирает вес".
- Итак, господа, судя по тому, что папки по-прежнему две, я делаю вывод, что единое решение вами не выработано, - послышался резкий голос Гитлера почти от самых дверей: видимо, фюрер по-привычке расхаживал по кабинету. - Я дал вам сутки! Даю еще три часа! Три часа, Йозеф! - Голос отдалился. - И попрошу не выходить из моего кабинета до тех пор, пока папка не останется одна!
Гитлер вышел в гостиную, по дороге переменяя сердитое выражение на озабоченно-гостеприимное. Поддев под локоть, заставил ее подняться и вывел прочь. Они очутились в просторной комнате со стеклянными дверями, выходящими на обширный балкон.
- Здесь легче дышится, - пояснил Гитлер. - Ну, здравствуй, детка.
Он по привычке поцеловал ее в щеку.
- Только не наскакивай на меня, прежде не выслушав. Сейчас кофе выпьем.
Он позвонил, велев принести кофе и "что-нибудь для фройлейн Гесс". Последние два слова он произнес так, что Маргарита насмешливо поджала губы.
- Итак, ты прямо из машины с кучей упреков ко мне, - продолжал Гитлер, сделав глоток - Да, я пошел на маленькую хитрость. А как иначе было тебя домой выманить?
- Написать как есть.
- Как есть… ты сама знаешь. Вы шесть лет фактически в браке, у вас двое детей! И шесть лет он разрывается между тобой и делом. Сколько это еще может продолжаться?!
Она, вскинув глаза, посмотрела на него прямо. Он впустил в себя этот взгляд, как в наполовину открытые двери:
- Да, да, детка, ты правильно поняла. Но… все же прости мне мою бесцеремонность.
Маргарита спокойно доела бутерброд.
- А что мы скажем Рудольфу? - Еще один ее испытующий взгляд.
Гитлер поморщился:
- Неужели ты думаешь, я не предупредил его, что напишу тебе?
- Что он сказал?
Гитлер пожал плечами. Излишний вопрос. Рудольф, конечно, не сказал ничего.
- У меня был с твоим братом достаточно откровенный разговор. На крестинах крошки Эдды. Я сказал ему: полюбуйся на Геринга. Четыре года упирался, как баран, а вот же - женат и доволен! Теперь еще и отец! Благодаря моей… бесцеремонности. Это ведь я заставил его жениться на Эмме. Да, да! И я сказал Рудольфу: ты должен также заставить и свою сестру. Если же у тебя не хватит воли, так это снова сделаю я. Погоди усмехаться. В слово "заставить" я вкладываю иной смысл. Я рассуждаю так: ты и Роберт - оба хотите брака, но условия ставишь одна ты. Условие, по сути говоря, абсурдное, детка, - не жить вашей семье в Германии. Потому что тебе здесь все нехорошо! Каков же вывод? Не заключать брака? Не жить в Германии? Вздор! Решение может быть только одно - сделать так, чтобы… дома… тебе стало хорошо! Как это сделать? Берлина ты не любишь, Мюнхен для тебя "потерял обаяние", Нюрнберг ты обругала "шутовской погремушкой"… - Он поднялся и подошел к стеклянным дверям.
- Взгляни сюда. Завтра утром вон над теми вершинами взойдет солнце, и это будет такая красота! Бергхоф чист и непорочен, как новорожденный.
Маргарита подошла и тоже стала глядеть на резко обозначившиеся в сумерках силуэты гор.
- Я запретил Борману продолжать строительные работы. С завтрашнего дня здесь установится тишина. Я скоро уеду. Рудольф еще останется, до февраля. Но потом и твоему брату придется поработать. Ты еще не знаешь, что произойдет! Об этом знают лишь единицы, но тебе я скажу. Мы вступим в Австрию. Красиво и мирно. О, нас ждет великая весна! Как видишь, не так уж я и слукавил, написав, что ты нужна Эльзе. После родов ей полезно пожить здесь. Вы будете практически одни. Ну, еще Ева. Но она тихая. А как хорош этот воздух для детей!
Он сделал паузу:
- Хотя, конечно, все это имеет смысл, если… - он запнулся и снова замолчал.
- Что? - вздохнула Маргарита.
- Если ты… любишь по-прежнему.
Он резко отвернулся, прошел в глубь зала, взял телефонную трубку, подержав как будто в нерешительности, положил.
- Что же ты молчишь? (пауза) Позвонить Рудольфу?
Маргарита кивнула, не отрывая взгляда от фиолетовых гор. Здесь и впрямь как-то само собою возникло у нее ощущение отстраненности и… чистоты.
Через пять минут вошел Гесс. С сестрой он не виделся около года.
Но последние шесть лет вообще промелькнули, как шесть дней. Что этот последний год мог добавить или отнять у них!
- Вот, Руди, Грета выполнила мою просьбу, - сказал Адольф.
Брат с сестрой поцеловались.
- Эльза еще не знает, что я здесь? - спросила она.
- Еще нет, - ответил он.
Все трое снова сели к столу. Маргарита налила мужчинам кофе.
Рудольф выглядел сосредоточенным; взгляд тревожно перебегал с предмета на предмет. Эльза должна была родить со дня на день, и одна мысль о предстоящих ей страданиях, а может быть, о чем-то еще худшем, вызывала у него панический, тошнотворный страх. Он как мог пересиливал себя. Но час назад Эльза осторожно сказала ему, что впервые ощутила внизу живота слабенький прилив боли…
- Как решилось у Геббельса с Риббентропом? - спросил Гесс.
- Никак не решилось. И не решится, - отвечал Гитлер. - Я посадил их на три часа, как тараканов в банку. Видишь ли, - пояснил он Маргарите, - они все не могут договориться, кому и как вести пропаганду в Англии. Пакостят друг другу, как два школьника.
- Риббентроп не желает признать, что пропаганда - это хлеб Йозефа, - заметил Рудольф.
- Скоро я его утешу, - кивнул Гитлер. - Как ты мне советовал, заменю им фон Нейрата. А чтобы грызня не продолжилась в европейских масштабах, сегодня же продиктую компромиссное решение, и пусть только попробуют самовольничать!
- Полезно было бы добавить к этому приказ, запрещающий раз и навсегда приходить к тебе с разными мнениями, - сказал Гесс.
- Отличная идея! Пусть Борман подготовит текст.
Маргарита в недоумении посмотрела на Адольфа: неужели он не понял шутки? Гесс заметил этот взгляд. Он поставил чашку и поднялся:
- Я пойду. Не хочу надолго оставлять Эльзу. Ты со мной или хочешь отдохнуть? - обратился он к сестре.
- Я не устала, - ответила она.
Простившись с Адольфом до ужина, Гесс привел Маргариту в свой кабинет, велел сесть и молча послушать его две минуты.
- Я с некоторых пор опасаюсь твоих визитов - ты это знаешь, - начал он, - но сейчас, конечно, очень рад тебя видеть. Это первое. Второе. Почаще напоминай себе, что ты не в Париже: здесь тонкий галльский юмор не в ходу. Третье. Ты подумала о том, как Роберт истолкует твой приезд?
- Сначала ответь, для чего на самом деле меня сюда вызвали? - попросила она, пристально глядя ему в глаза.
- Разве Адольф тебе не объяснил?
- Он объяснил свою первую ложь. Может быть, ты объяснишь… вашу вторую?
Гесс досадливо поморщился:
- Никакой лжи не было. А правда заключается в том, что ты нужна всем нам. Нужна здесь, дома. Адольф… просто хочет помочь.
- Он меня с Герингом спутал. - Маргарита встала. - Давай сделаем так: я сейчас повидаюсь с Эльзой и сегодня же вылечу обратно. Ты дашь мне самолет?
Рудольф как будто не слышал. На его лице оставалось то же досадливое выражение.
- Руди! - напомнила она.
- Да, я понял. Самолет я тебе дам. Но… Может быть, тебе все же следует знать… Кстати, сколько вы с Робертом не виделись?
- Четыре месяца. Но он обещал побыть с нами на Рождество.
- Значит, четыре месяца назад вы расстались, как обычно?
- Не совсем. - Она опустила глаза. - Я сказала ему, что, скорее всего, больше не вернусь в Германию.
- "Скорее всего" или "не вернусь"?
- Я не помню точно… А что?
- А то, что у него, похоже, как раз в июле, появилось это новое развлечение - лично испытывать свой "народный автомобиль". Результаты, нужно сказать, впечатляющие. Восемь сломанных ребер за один только ноябрь.
"…Хочу сделать "Фольксваген" настолько безопасным, чтобы за руль можно было посадить даже подростка…" - писал ей в Париж Лей.
Но ей и в голову не приходило понять его намерение так буквально!
- Он в больнице? - тихо спросила Маргарита.
- Уже нет. Или еще нет. Только не восклицай: как это мы допустили! Плевал он на всех.
Рудольф, наконец, посмотрел на сестру. Грета стояла перед ним, немного подавшись вперед; тонкие руки бессильно висели. Это бессилие и какая-то безнадежность во взгляде вызвали у него лишь новый приступ досады.
Шесть лет… Шесть лет упрямого бабьего сопротивленья, тупого нежелания смириться, принять!.. Шесть лет упреков, обвинений, непрерывной борьбы с теми, кто дорог и любим! Скитания по Европе, истерические отъезды, судорожные встречи, письма, в которых страсть и боль!..
При всем неприятии поведения Лея, Гесс не мог не сочувствовать ему.
Рудольф поднялся, обняв сестру за плечи, легонько встряхнул:
- Пойдем к Эльзе. Я думаю, в любом случае, ты едва ли улетишь сегодня. По-видимому, нас всех ждет трудная ночь.
Ночь оказалась хоть и трудной, но радостной. Роды у Эльзы Гесс начались около двух часов утра, а в восемь довольный Карл Брандт положил на руки Рудольфу крупного крикливого мальчишку, синеглазого и круглолицего.
Пожалуй, никогда еще многочисленные зеркала бергхофского дома не отражали столько улыбок, как в то утро, 18 ноября 1937 года.