Сделав несколько глубоких вдохов, Лей позвонил советнику Леонардо Конти, занимавшемуся "смежными проблемами", стараясь говорить помедленней. Но проклятое заикание, видимо, привязалось крепко. Медик Конти, хорошо знавший Лея еще по работе в Прусском государственном совете, с первых же фраз догадался, что рейхсляйтера что-то сильно зацепило во всей этой истории с малолетним идиотом, уже отправленным, должно быть, в Зонненштейн или Хадамар - клиники, где начинала разворачиваться программа "легкой смерти" или "облегчения умирания обезболивающими средствами". Проблема состояла в том, жив ли еще этот ребенок, и Конти попросил дать ему время на "выяснение обстоятельств".
- Перезвоните, я жду. - Лей положил трубку. Прохаживаясь по кабинету, он чувствовал, как у него горит лицо, особенно жар ощущался возле глаз; ему чудилось, что он даже может сейчас дохнуть жаром, как сказочный двухголовый змей. "Это, пожалуй, не грипп, а еще что-то. И боль какая-то странная, - размышлял он, продолжая прохаживаться. - Пожалуй, со мной такого еще не было". Что-то нужно было делать и с приступом заикания - выступать в таком состоянии он не мог.
Конти перезвонил. Ребенок по фамилии Штольманн Ганс, восьми лет, привезенный в Зонненштейн, был отобран для "экспериментов", которые с ним еще не проводились.
- Этого ребенка доставить в Берлин, родителям. Под вашу ответственность, - перебил его Лей.
- Его доставят самолетом сегодня же. Мне вам перезвонить?
- Не нужно. Все! - Лей положил трубку.
Конти еще несколько секунд держал ее возле уха. Услышав гудки, выругался в нее. Что бы там ни было, Лей, по его мнению, не имел права вести себя таким образом. Верно Штрайхер говорит - все они там, в теплом "орлином" гнездышке удобно устроились: только они все за всех решают, а доведись отвечать, вымоют руки, перчатки наденут, еще и самих себя уверят, что не знали ничего.
…Из письма епископа Лимбургского в имперские министерства - внутренних дел, юстиции и по церковным делам (1941 год):
"Примерно в восьми километрах от Лимбурга, в маленьком городке Хадамар, на холме, возвышающемся над городом, имеется здание, которое прежде использовалось для различных целей, но теперь оно является инвалидным домом. Это здание было отремонтировано и оборудовано как место, где, по единодушному мнению… осуществляется предание людей "легкой смерти". Этот факт стал известен за пределами административного округа Висбаден… Несколько раз в неделю автобусы с довольно большим числом жертв прибывают в Хадамар. Окрестные школьники знают этот автобус и говорят: "Вот снова идет ящик смерти".
После прибытия автобуса граждане Хадамара видят дым, поднимающийся из трубы, и с болью в душе думают о несчастных жертвах, в особенности когда до них доходит отвратительный запах.
В результате того, что здесь происходит, дети, поссорившись, говорят: "Ты сумасшедший, тебя отправят в печь в Хадамар"".
А таким был ответ Гиммлера, посланный им партийному судье Буху:
"…Если эти мероприятия становятся столь публичными, как явствует из вышеизложенного, значит, в их проведении допускаются ошибки".
Лей вернулся в приемный кабинет. Он отсутствовал двадцать минут. Фрау Штольманн он сказал следующее:
- Прошу прощения, срочные дела. Но я обдумал ваш случай. Видимо, произошла ошибка. Я говорю только о вашем ребенке. Каждый случай нужно рассматривать отдельно. Медицинские работники, увозившие вашего мальчика, обязаны были разъяснить вам гуманную цель государства облегчить родителям уход за инвалидами. В случае же вашего твердого решения взять все проблемы по уходу на свою семью они должны были предложить вам написать соответствующее заявление, подтверждающее это решение. Вы писали такое заявление?
- Я писала… Я хотела объяснить, что мы сами…
- В таком случае, вам не о чем… волноваться, фрау Штольманн. В этом случае вашего сына забрали… на профилактический осмотр. Сегодня или завтра его вам вернут. Вот телефон моего секретаря. Если завтра у вас возникнут вопросы, позвоните.
Лей встал. Она тоже вскочила. Ее лицо все светилось надеждой. Если бы не разделявший их дубовый стол, она бы к ногам его бросилась. Но рейхсляйтер, кивнув, снова сел и взял какую-то бумагу. Она вышла на цыпочках, боясь помешать ему…
Приступы заикания рейхсляйтер все же преодолел и говорил с фрау, споткнувшись лишь два раза. Самочувствие между тем продолжало ухудшаться. Прием он закончил по плану. Первое выступление тоже прошло более или менее благополучно. Однако во время второго Лей порой с трудом понимал, что говорит. Язык работал по привычке, сам по себе, отдельно от остального организма.
Закончив говорить, он спросил сопровождавших его секретарей, что осталось у него на сегодня. Оказалось, до визита в министерство - еще открытие школы "Эстетики и Ремесла" и Детского театра на Линден.
- Быстро достаньте мне аспирина, побольше, - велел Лей.
Открытие школы (конечно, его имени) - это с утра собранные дети, нервное ожидание родителей, толпа районного начальства, живые цветы… Из-за жара, должно быть, он вдруг пожалел именно цветы. Он вообще не любил срезанных цветов: они его чем-то беспокоили. А детский театр - еще сложней. Настоящий, со специально выстроенным репертуаром для малышей от трех лет до подростков шестнадцати. Сколько нервов ему стоило не подпустить к этому делу геббельсовских "интеллектуалов"! Сам рейхсминистр до сих пор еще не успокоился и продолжает источать яд. Хотя и догадался, конечно, отчего Лей так стойко "держит оборону". Впервые в серьезном деле приняла живейшее участие Маргарита: составляла репертуар, писала инсценировки, знакомилась с актерами… Геббельса пригласили на торжественное открытие, и сейчас Лей вспомнил об этом с большим облегчением: можно будет хотя бы помолчать.
- Шеф, давайте я вас подменю, - решительно предложил Рудольф Шмеер. - Вам нужно ехать домой.
- А ты откуда здесь? - удивился Лей.
- Мне звонил Ширах. Сказал, что вы… - он запнулся, - не в форме и лучше в школу вам… - Он снова запнулся, не желая подставлять имперского руководителя молодежи Бальдура фон Шираха, который, также собираясь посетить торжественное открытие школы "Эстетики и Ремесла", пожаловался заместителю вождя ГТФ, что его шеф настолько пьян, что…
- …что для работяг это, может быть, и приемлемый стиль общения, но для детей, Руди, согласись…
- Не говори вздор! - резко оборвал его Шмеер. - Я сейчас приеду.
Он приехал и, понаблюдав Лея, решительно предложил ему ехать домой.
- Ты-то хотя бы веришь, что я не пил? - пробормотал Лей с полным ртом таблеток аспирина. Свита стояла тут же, в ужасе от такого варварского способа самолечения, но никто, конечно, и пикнуть не посмел.
- Вы больны совсем, - печально отвечал Рудольф.
- Да, болен и не пойму чем. Ладно, в школу отправляйся сам. А чтобы ничего не отменили - пусть будет имени фон Шираха. Так и объявишь. Будет ему сюрприз. Только "фон" не забудь.
Шмеер улыбнулся. Вождь Трудового Фронта сделался уже настолько популярен в рейхе, что добавить популярности ему могла теперь лишь скромность.
Через полчаса Рудольф Шмеер (недаром помимо прочих должностей он занимал также пост руководителя имперских съездов) произнес эффектную речь, в конце объявив, что школе присваивается имя Бальдура Шираха, а пока тот приходил в себя от удивления, рассказал аудитории о том, как маленький Бальдур любил литературу и театр, как он участвовал в домашних спектаклях, сочинял стихи и проч. и проч.
В это время мокрый, как мышь, Лей сидел на залитой софитами сцене и вместе с переполненным залом слушал Геббельса, произносившего речь. Пригоршня аспирина сделала свое дело - жар резко спал, упало и давление; в голове сделалось настолько невесомо, что все мысли словно впервые рождались. Одна такая "новорожденная" сообщила ему о том, что вдохновенно болтающий Йозеф Геббельс и тупо безмолвствующий Роберт Лей, в сущности, самые большие здесь неудачники, потому что славное любопытное дело проходит мимо них, не увлекая как остальных, не позволяя расслабиться… А что же увлекает, что заставляет "расслабиться" до потери здравого смысла? Он вспомнил, как смотрела на него Маргарита, там, в горной гостинице, когда он рассвирепел из-за какой-то интриги Геринга. Вторая мысль у него родилась как вопрос: а что хорошего приносит реализованное честолюбие? Если и приносит, то этому малому хорошему все равно не пробиться сквозь заросли плотских желаний, вечного нетерпения, злости, иронии над собой, жажды власти…
Власть! Власти у него теперь, как у алкоголика, сидящего перед винным морем… Выпей море, старина Бобби, выпей море!
Сколько таких морей, и перед каждым свой "алкоголик"… и пьет, пьет… Геринг, тот вообще скоро лопнет.
Он невольно усмехнулся и - о, ужас! - вслед за ним постепенно улыбнулся весь зал. Геббельс, в эту минуту говоривший о патриотизме, этой плавно растекающейся улыбки не понял, но тоже улыбнулся. Настроение у Йозефа было превосходным: Лида, его любовь, ждала в уютном особнячке на окраине Берлина, и он стремился к ней всею душой.
Для открытия театра был подготовлен спектакль по сказкам Ганса Христиана Андерсена (инициатива и инсценировка Маргариты), и Лей некоторое время смотрел его вместе с залом, пока свита ни начала топтаться вокруг и покашливать, мешая всем. Из министерства экономики позвонил свирепеющий Геринг и сказал Лею, чтобы заканчивал свои "культпоходы" и ехал немедленно.