- Воистину так! Это похоже на пир во время красной чумы. Ах, господа, - опять заахал доктор, усаживаясь на затрещавший стул. Большевики отменили все человеческие законы, подняли руку на все идеалы. Мысль зарезана, искусство растоптано, культура в развалинах. Свобода, братство, равенство заменены ненавистью, завистью, злобой. Но, как сказано в священном писании, кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила его глаза, потому что…
- Вы, Дмитрий Федорович, известный златоуст, - похвалила доктора Евгения Петровна. - Предлагаю тост за победу белых над красными…
Граве осторожно вытер платочком тонкие, необычно красные губы.
- Мы бы не нарушили первых часов вашей встречи, если бы не важные новости, Евгения Петровна. - Совиные глаза Граве остановились на Долгушиной, спрашивая - можно ли продолжать?
- У меня нет секретов от сына. Я ему уже рассказывала о "Черном орле…".
- Очень хорошо! - Граве быстро поглядел на почерневшие от ночи окна. - Вторая армия красных разбита нашими под Бугульмой. Авангардные части ее бегут в низовья Камы и Вятки. Они могут не сегодня-завтра появиться здесь. Но это не все. Это еще не все. Сообщили мне из Уржума, что по Вятке сплывает флотилия с каким-то Особым батальоном. Этот батальон сформирован в Вятке, в нем полтысячи бойцов, два орудия, пять пулеметов. Командуют батальоном латыш по фамилии Азин и штабс-капитан царской армии Северихин. Куда направляется батальон, пока неизвестно, но он скоро будет в Вятских Полянах. А в Вятских Полянах сейчас ни красных, ни белых анархия полная.
- Куда же делись вятскополянские Совдепы? - спросил Долгушин.
- Разбежались в страхе, перед мятежом.
- Я сегодня утром проезжал Вятские Поляны, там все было мирно и тихо. Никаким мятежом не пахло, - сказал с сомнением Долгушин.
- Ночью должны были выступить мои черноорловцы, но я запретил. Преждевременно! Подождем, пока у ворот Казани не появится Каппель. Теперь, Сергей Петрович, необходим трезвый расчет. Полковник Каппель и генерал Рычков взорвут казанскую Совдепию, мы доконаем ее по уездам. - Граве обвел глазами, приобретшими оловянный блеск, своих собеседников.
- Ах, ах! Если бы нам обойтись без крови. Собраться бы за одним столом красным и белым и тихо бы и мирно бы передать власть Учредительному собранию. Ах, как было бы славно! Я член - самарского Комуча - снова и снова готов продекларировать принципы учредительного собрания: свобода, братство, истина, правопорядок, справедливость.
- Не будьте смешным, Дмитрий Федорович, - резко сказала Евгения Петровна. - То вы негодуете на красных узурпаторов, то готовы сесть с ними за один стол. Где ваша принципиальность?
Граве как-то сбоку глянул на доктора, презрительно усмехнулся.
- Все течет, все изменяется, даже принципы. На этом постулате строят свою философию материалисты. Диалектика - закон железный, с ней ничего не поделаешь, - продолжал Граве. - Так вот, милые мои друзья, по железному закону диалектики в Ижевске и Воткинске на днях пролетарии свергнут диктатуру пролетариата. Ижевским пролетариям помогут офицеры. Меньшевики с левыми эсерами помогут. И мы придем ижевцам на помощь. От вас я немедленно выеду в Ижевск, завтра утром буду там. Если к завтрему еще пойдут поезда, а не пойдут, верхом доскачу. Теперь нам особенно нужны натиск и быстрота. Устрашающая стремительность нужна нам для победы, не забывайте про это, господа.
- Вы привезли чрезвычайные вести, Николай Николаевич! Я пойду запишу, их как можно скорее передадим генералу Рычкову.
Евгения Петровна поднялась со стула.
- А вы допивайте коньяк. Сережа, угощай гостей.
- Ваша матушка - смелая женщина, - одобрительно сказал Граве, когда Евгения Петровна вышла. И повернулся к доктору: - Дмитрий Федорович не закончил своей мысли о принципах. А я люблю слушать до конца, люблю доискиваться истины, хотя она, как и золото, скрыта под слоем песков.
- А истина теперь ясна - Комуч побеждает большевиков! Согласитесь, что добровольцы Каппеля и чешские легионы - это победоносные полки Комуча, - оживился Дмитрий Федорович. - Штандарты Комуча уже реют над Самарой и Симбирском, завтра они вознесутся над Казанью и Ижевском. Через неделю белокаменная Москва встретит наши штандарты малиновым перезвоном. Мы станем правительством мягкого сердца, будем обладать полной свободой действий. Власть без доверия народа ничего не стоит, а свобода - душа всех вещей. Без свободы все мертво. Комуч будет строить свою деятельность на принципах, истину которых не сможет никто опровергнуть, ибо истина неопровержима. Если разум заговорит о необходимости тех или иных социальных перемен, мы прибегнем к переменам. Предположим, что в интересах общества и прогресса нужно допустить какую-то большую социальную несправедливость. Я убежден - несправедливость допустима, если она приносит общую выгоду. Непростительна и вредна только бесполезная несправедливость. Повторяю: Комуч станет правительством мягкого сердца, оно даст гражданам спокойствие духа, происходящее от уверенности в их собственной безопасности. Такого спокойствия, чтобы один гражданин не боялся другого, но все бы страшились нарушения правопорядка, установленного правительством. Ибо, как сказано…
- Прекраснодушнейший Дмитрий Федорович, я не знаю, что захотят левые эсеры от имущих классов. Я пока знаю, чего желают от нас большевики. Они провозгласили: кто был ничем - тот станет всем. Мы отвечаем: что мое - то мое, а что ваше - мы еще посмотрим! Да и думать долго не придется: три аршина земли предостаточно для любого из них. Вот и весь наш разговор с большевиками. Не вижу другого варианта и для левых эсеров, если и они будут болтать о свободе, братстве, равенстве, - Граве засмеялся.
- Простим нашему доктору его цветистые слова, - засмеялся и Долгушин.
Из спальни вышла Евгения Петровна с конвертом в руке.
- Точно ли я все записала, Николай Николаевич?
Граве для чего-то понюхал твердую желтоватую, как слоновая кость, бумагу. Рассмеялся:
- О женщины! Даже военные донесения пишут на бумаге, пахнущей духами. Дивный аромат вербены. Читать не стану, зная вашу память и любовь к точности, Евгения Петровна.
- А что, Николай Николаевич, известно вам о русском золотом запасе? неожиданно спросил Долгушин. - Запас находится в казанском банке, большевики еще не успели его вывезти?
- Пока не успели. Я был в Казани неделю назад, тогда ходили слухи золото будет эвакуировано в Нижний. Фантастическое количество ценностей в Казани, что-то до восьмидесяти тысяч пудов золота, платины, серебра, не считая царских сокровищ, - вздохнул Граве.
- Сердце начинает болеть, как подумаю о драгоценностях царской фамилии, - с темной злостью сказала Евгения Петровна. - Неужели мы не вырвем золото из рук немецких шпионов?
- Не беспокойтесь, Евгения Петровна, с головами комиссарскими оторвем…
Далекий короткий удар прокатился по ночному, дышащему августовской влагой саду. За ним второй, тоже короткий, злой и властный: на эти раскаты жалобным звоном отозвались оконные стекла.
- Гроза приближается, - зябко поежилась Долгушина.
- Это, мама, не гроза, - прислушался Долгушин. - Это похоже на канонаду.
- Не похоже, а совершенно точно. Неужели Каппель у ворот Казани? сказал Граве, все еще не веря своему предположению.
Доктор блеснул золотой оправой очков, Евгения Петровна перекрестилась. Долгушин поглаживал пальцами русую бородку, думая и о золотом запасе, и о полковнике Каппеле.
В саду послышались торопливые шаги, в оконную раму два раза стукнули. Евгения Петровна отдернула гардину: на стекле смутно обозначились толстые губы и приплюснутый нос.
- Воробьев, он из Казани.
Евгения Петровна заспешила к двери. Вернулась с толстогубым и широколобым человеком. Еще с порога торжествующе произнесла:
- Полковник Каппель в семи верстах от Казани. Высадил с Волги десант. Господин Воробьев только что видел генерала Рычкова. Вот он сам расскажет.
- В городе как в сумасшедшем доме, - заговорил Воробьев с выражением недоброжелательства на конопатом лице. - Адмиралтейская слобода захвачена чехами. Краснюки дерутся отчаянно, особенно у банка и на вокзале. Генерал Рычков требует, чтобы мы немедленно сообщили - есть ли части Второй армии красных на Каме под Чистополем, на Вятке под Малмыжем. Предупредил: пока Каппель не овладеет Казанью, мятежа в уезде не поднимать. Сведения надо направить с нарочным, у меня готов паровоз…
- Я могу поехать в Казань, - поднялся со стула доктор. - Меня не тронут ни красные, ни белые. При такой комплекции я смешон, а смешной человек никому не страшен.
- Нет уж, в Казань поеду я, - сказал Долгушин. - Мне и воинский долг повелевает, и к генералу Рычкову надо попасть поскорее.
- Ты прав, Сережа. Хотя мне и не хочется расставаться с тобой, но дело прежде всего. - Евгения Петровна выдвинула ящик комода, достала новехонький маузер. Покачала на узкой ладони. - Для женщины тяжеловат, для тебя в самую пору. Храни тебя, Сережа, господь, но и сам остерегайся. Возьми письмо для Вениамина Вениаминовича.