После ухода консула Голицын приказал разыскать ротмистра Долгушина. В распахнутом окне светилась сочная синева неба, темнели цветущие липы, по ним, покачиваясь, стекали тени облаков. Голицын сидел в полном оцепенении. Опять все ему стало казаться туманным, зыбким, обманчивым, особенно будущее. Была зыбкой и неясная затея английского консула с поисками кандидата в русские Наполеоны.
- Легко произнести - военный диктатор! А кто станет русским Наполеоном? Борис Савинков? Политика все же дьявольское занятие, она приводит к самым противоестественным союзам. Попробуй вообрази союз русских монархистов с эсером Савинковым, - Голицын поставил на стол локти, положил на ладони голову, закрыл глаза.
Владимир Васильевич Голицын был последним представителем древнего княжеского рода. Старый русский аристократ презирал народ, буржуазию, даже людей своего класса - мелкопоместных и служилых дворян.
После революции Голицын уехал в Тюмень, чтобы находиться вблизи сосланного императора. В Тюмени он тайно помогал монархистам, собиравшимся освободить Николая Второго из красного плена.
Мятеж Чехословацкого корпуса, свергнувшего Советскую власть от берегов Волги до Тихого океана, Голицын воспринял как призыв к гражданской войне и реставрации монархии. Поэтому с радостью принял он командование над сформированной в Тюмени дивизией горных стрелков. Без уязвленного самолюбия подчинился он командующему группой чешских и русских белых войск полковнику Войцеховскому, без звука уступил первенство младшему по чину офицеру, лишь бы захватить Екатеринбург и освободить Николая Второго.
Столицу Урала захватить удалось, но царя уже не было в живых.
Холодная ярость овладела Голицыным: его контрразведка хватала правых и виноватых, по подозрению и без всяких улик. Следователем по делу цареубийц Голицын назначил своего племянника Сергея Долгушина. В ротмистре Голицын ценил ум и решительность.
К остальным офицерам, как к русским, так и чешским, к министрам областного правительства Урала, толпам дворян и помещиков, занесенных революционной бурей в Екатеринбург, князь относился с нескрываемым презрением. Он вел себя надменно, разговаривал пренебрежительно, а после рукопожатий вытирал ладони носовым платком, не замечая обиженных физиономий и оскорбленного достоинства людей, его окружающих. За болезненную брезгливость Голицына ненавидели тихо, но люто.
В кабинет вошел адъютант, и Голицын очнулся от своего оцепенения.
- Ротмистр Долгушин по вашему приказанию…
- Почему такой мрачный вид? - спросил Голицын, широко раскинув руки и заключая в объятия вошедшего Долгушина. Родственные отношения избавляли обоих от ненужных церемоний.
- А потому, что я теперь кровавая собака Урала, - ухмыльнулся Долгушин. - Так величает меня один прапорщик из свиты полковника Войцеховского. Он, видите ли, возмущен, что цареубийцы расстреляны без суда…
- А что же ты ему?
- "Надо же быть кому-то и кровавой собакой", - ответил я и закатил прапорщику оплеуху. Грозится вызвать на дуэль, но это глупости. Досадно, что я сгоряча привлек внимание к контрразведке. Она должна работать в глубокой тишине, если хотим защищать наше будущее, а моя оплеуха нарушает эту тишину.
- Хорошо сказал - контрразведка должна защищать наше будущее, Голицын произнес слово "наше" так, что оно прозвучало как их общее будущее. - Садись, Сергей, и слушай меня внимательно. Может, коньяку хочешь, у меня отличный "мартель".
Долгушин отрицательно замотал головой и повалился в кресло. Взял папиросу, но, не закурив, сломал ее между пальцами.
- Я познакомился с протоколами допроса цареубийц и доволен тобой, продолжал Голицын, желая взбодрить ротмистра. - Но время, Сергей, захлестывает событиями. Мы не можем позволить времени течь поверх наших голов. - Князь по привычке потер ладони. - И у меня есть новое сек-рет-ней-шее поручение. - Голицын растянул и без того длинное словечко. - Но прежде всего - вопрос: ты говорил, что в вашем казанском поместье сейчас живет Евгения Петровна?
- До Совдепии мать жила там.
- Хотел бы повидаться с матерью?
- Рад бы в рай, да грехи не пускают.
- Даю тебе такую возможность. Поедешь в Казань моим тайным эмиссаром, а по пути заглянешь к матери. Будем надеяться, что большевики не тронули Евгению Петровну, если даже и отобрали поместье. А теперь, Сергей, слушай: суть нового сек-рет-ней-ше-го поручения в том, что ты… - И Голицын передал ротмистру разговор с Томасом Престоном.
- Почему союзники вздумали за нас решать, нужен нам военный диктатор или не нужен? - спросил Долгушин и, не дожидаясь ответа, съехидничал: Опасаюсь диктаторов, они быстро делают преступниками собственных друзей.
- Лучше самая страшная диктатура, чем красное безумие, - похоронным тоном ответил Голицын и протянул руку к сейфу, вынул из него две толстые пачки. - Здесь двадцать тысяч рублей. Николаевских. Оружия с собой не бери, достанешь в Казани. Я напишу генералу Рычкову письмо: если его у тебя найдут - расстреляют сразу. Помни об этом!
- Слишком важное предупреждение.
Голицын прикрыл ладонью виски, из-под пальцев проследил за спокойным лицом племянника. Ему понравился твердый, пронзительный блеск его глаз. Огладив бритую морщинистую свою щеку, произнес:
- Вопреки пожеланиям Томаса Престона я облегчу твою миссию. Одно, а не два поручении должен выполнить ты, Сергей. Пока в Казани болошевики всеми силами старайся сорвать эвакуацию из города золотого запаса. Но как только Каппель возьмет Казань - надо немедленно вывезти золото. На Волгу, на Каму, на Урал пароходами, поездами, но вывезти. Государственный запас должен быть в наших руках. И вот еще что, Сергей. Нужно энергично разжигать ненависть к еврейско-немецкому большевизму. Так разжигать, чтобы наш мужик пошел на большевиков с дубиной, с оглоблей, зубами перегрыз бы им горло. И необходимо организовать голод. Голод - большой человек, говорят татары. Междуречье Камы, Вятки, Волги богато хлебом, нельзя допускать, чтобы его вывозили в рабочие центры. Пусть мужики сжигают хлеб, гноят в земле, травят на самогон… - Голицын запнулся, не зная, что еще сказать. - Голод - большой человек! - веско повторил он. - Передай самый почтительный поклон Евгении Петровне, смелая, умная она женщина. Будь и ты достоин своей матери. - Голицын поцеловал ротмистра. - Ну ступай. Нет, погоди! Я хочу знать, как вели себя на допросе цареубийцы?
- Если бы мы имели таких же фанатиков, монархия была бы уже реставрирована. Один из большевиков сказал мне: "Вы хотели сделать Николая Второго знаменем борьбы с революцией. Мы уничтожили ваше знамя". А знамя-то, знамя-то триста лет реяло над Россией. Но, Владимир Васильевич, что бы ни случилось, а я не желаю менять ни богов, ни знамен…
11
Легким зеленым полднем Долгушин сошел с поезда на маленькой станции Высокая Гора. До большого базарного села Зеленый Рой, где было его родовое поместье, оставалось верст десять. В поезде из случайных разговоров ротмистр узнал: Казань все еще у красных.
Успокоительно шелестели травы, речушки ласкали глаза голубым свечением, цветочные запахи наплывали со всех сторон, дубы темными фонтанами взлетали над поспевшей пшеницей.
Проселочная дорога вскидывалась на косогоры, вилась между борками, сползала в травянистые лощины: Долгушину вновь открывались знакомые с детства пейзажи родных мест. Сейчас эти мирные картины не трогали его:
"Застану ли мамашу? Может, большевики выгнали ее из дома? Слова-то какие татарские появились - боль шевик, совдеп, комбед, не слова булыжники! - По неожиданной прихоти мысли он вспомнил военную академию Генерального штаба, своих однокурсников Каппеля и Войцеховского. - Вот ведь как! Каппель и Войцеховский стали полковниками, а я все еще ротмистр. Правда, тот и другой - типичные "моменты", а я не умею ловить удачу за хвост".
"Моментами" в военной академии пренебрежительно величали офицеров, что использовали всевозможные связи и покровительство для карьеры.
"Я что, глупее Войцеховского, бездарнее Каппеля? - продолжал казниться Долгушин. - А Войцеховский командует Сибирской армией и взял Екатеринбург. Взял-то город мой дядя, но уступил честь победы Войцеховскому. А Владимир Каппель? Чем черт не шутит, вдруг этот властолюбивый курляндец овладеет Казанью? Тогда он - белый герой, спаситель Руси от большевиков и немцев. Из каких случайностей возникают военные и политические авторитеты!"
Пшеничное поле вливалось золотистыми затонами в сосновый бор. Ротмистр вошел под высокие медноствольные сосны: сразу повеяло соборной сумеречной прохладой. Он с удовольствием вслушался в приятное стенание желны, вдохнул запах поспевшей костяники. Сизая лужа на дороге четко отразила его силуэт: он наклонился над водой - на него глянуло грязное, со всклокоченными волосами и свалявшейся бородкой, лицо. Долгушин ощупал измятый пиджак, косоворотку, мерзко воняющую потом, проверил зашитое в пиджачной поле письмо князя Голицына генералу Рычкову.
В пяти верстах от Зеленого Роя отдельным хутором жил богатый хлеботорговец Афанасий Скрябин. Он все еще владел амбарами и складами, полными крупчатки, гороха, гречихи, конопляного и подсолнечного семени.
Афанасий Скрябин и Сергей Долгушин были хорошими знакомыми; купец когда-то одалживал ротмистру деньжонок и даже не брал процентов. Долгушин подошел к каменному обширному дому, постучал в ставню. Минуты через две ставня приоткрылась, старческий голос подозрительно спросил:
- Чаво надоть?
- Афанасий Гаврилович дома?
- А зачем тебе Афанаска? - Ставня раскрылась шире, на Долгушина уставилась безбровая замшелая физиономия. - Чаво шныряешь вокруг избы? Иди прочь, не то кобеля спущу.
- По важному делу я к Афанасию Гавриловичу.