Аким не успел слова молвить, как на весь вокзал, заставляя народ содрогнуться, прогремело - и революция потеряла еще одного борца за свободу трудового народа.
- Провокатор, - объяснил председатель ревкома, - провокатор и бандит.
Зал гудел потревоженным ульем, пассажиры возвращались на свои места.
Над товарищем Акимом склонились.
- Готов, - сказал партизан.
- Готов! - весело отозвался широкоплечий.
Тужурку на груди Акима расстегнули, нашарили, пробитый пулей мандат.
- Подделка, - потряс в воздухе бумажкой комиссар.
Народу в зале немного, но все ж нашлись такие, что не были согласны с убийством.
- То, что он здесь болтал, - абсолютная и вредная контра! Он хотел заманить и отвлечь нас от революционного плана. - Комиссар с красной лентой у уха, приосанился. - Я не имею права обнародовать план - это военная тайна! Но уполномочен заявить: "золотой эшелон" никуда не уйдет!
И тут убитый Аким повел рукой, дернулся ногой, приподнялся. Лицо мертвенно бледно, но взгляд осмыслен. Даже пытался улыбнуться. "Ребята, а чего это я?" - говорил его, утративший революционный пафос, взгляд.
"Ангел- хранитель уберег", - прошелестело по залу.
- Очухался? - кажется, и комиссару с лентой было в радость воскресение самозванного революционера. - На, держи свой пачпорт! - и выпала такая счастливая минутка, что прорезался звонкий хохоток. - Только не суй боле нос в "золотой запас" - прищемим!
И Аким улыбнулся своей простоватой улыбкой. Революционный сатанинский пафос соскочил с него как-то вдруг и бесследно.
- Без сопливых обойдемся, - припечатал красный комиссар.
Аким остался один…Он понимал, что для него революция как-то незаметно, в одну минуту кончилась. И уже не хотелось никого ловить и вести за собой в светлые дали. Добраться бы до дому на окраину покрасневшего Омска. До родного завода Рендрупа. Да продолжать клепать плуги.
- Туда идут?
- А? - не расслышал дед.
- Идут в ту сторону?
Дед поморгал красными веками.
- Каки бороны?
Аким отвернулся, сунул руку под тужурку, грел ладонью пулей ушибленное место. Не пробила. Только контузила. И выпала на пол. Какая-то скособоченная, стесанная, маленькая - а могла и убить. И чья молитва сохранила его - Бог знает. Положил пульку в карман. Стал терпеливо ждать.
На запад в этот день поезда не пошли…
ГЛАВА 19
Анна Васильевна раскладывала карты: что было, что будет? Выпадала долгая дорога. Это значит - до Владивостока. А, может, и дальше. Не обманул Жанен, все сделал для спасения. Ну, вот и хорошо. И дай ему Бог здоровья за это. Владивосток Анне понравился еще в прошлом году. Красивый, теплый, с прекрасной гаванью. Дом губернатора, магазины Чурина, Бриннера, гостиница "Версаль". И неизвестно, насколько заболела Россия краснухой. Может, скоро начнется жизнь такая милая, свободная, богатая - как до революции!
Но вот над трефовым королем сгустились пустые хлопоты. Удар! И казенный дом. Уж не заболел бы Александр Васильевич. Он в серой своей шинельке прислонился спиной в уголок - а желваки по скулам так и катаются. Пришло известие о гибели десятков тысяч при бесплодном штурме Красноярска. Святые люди, печальники и бойцы за Россию. Голодные, холодные, обмороженные, часто безоружные!
Колчак слабо потянулся и зевнул, не размыкая губ - только ноздри округлились, побелели.
- Устали, Александр Васильевич?
Взглянул своими большими карими глазами. Он понимал, что Анна хочет подбодрить, растормошить - да бодриться-то уж выше всяких сил. Сегодня он слышал голос матери: "Саша! Саша!". И весь день нет-нет, да и повторит в душе ее голос. Зовет. Значит, недолго осталось. И такая нежность поднималась из груди к давно умершей матери.
Иногда подолгу мурлыкал какой-нибудь мотив и притопывал подошвой. А то влетала в голову "тетушка Аглая". Это озвучить стеснялся, только иногда, по забывчивости - и вздрагивал, и косился на Анну. А она уже шептала в самое ухо, щекоча дыханием:
Безвольно слабеют колени,
И, кажется, нечем дышать.
Ты - солнце моих песнопений,
Ты - жизни моей благодать!
И рука обнимала ее упругий, податливый стан, она припадала к груди - и плевать на всех соглядатаев мира!
- Александр Васильевич, мы рискуем обнажить свои чувства, - и опять напоминала молоденькую пучеглазую кошечку - игривую и дерзкую!
- Слава Богу, что есть вы! Все исчезает, как дым, и только вы с каждым днем прекрасней и дороже!
- Сказал благородный кавалер, сверкая глазами!
Он нахмурился и прикрыл глаза. Вспомнил что-то больное. Софью Федоровну? Нет. При мысли о ней - поджималась нижняя губа. Сейчас меж бровей легла глубокая, как шрам, морщина. О солдатах конвоя, бросивших его! До того дня он верил, что армия пойдет с ним до конца. Этого не случилось. Солдаты изменили. И офицеры остались не все. А теперь и вовсе - горстка. Анна тоже закрыла глаза. Со стороны могло показаться, что чета безмятежно дремлет под стук колес.
Вошел Занкевич. Кашлянул.
- Александр Васильевич, - теперь он обращался с Колчаком, как с близким, родным человеком. - К нам подсадили каких-то бандитов.
Колчак открыл один глаз.
- Боюсь, как бы не было худо.
По лбу Колчака пробежала рябь морщин, открыл второй глаз.
- Партизаны там, Ваше Высокопревосходительство - сущее зверьё. - Присел на лавку напротив. - Здесь стоит японский состав, - понизил голос до шепота. - Надо эвакуироваться. К ним.
Лицо Колчака окаменело. Неприятно, что люди устраивают его судьбу, в то время как сам давно уж вручил ее Богу. Но не мешал - наверное, им так хотелось. Совесть заставляла что-то делать. Пусть хлопочут - но оставят в покое. Не бояться же ему, в самом деле! После всего, что случилось. Да и куда пойдешь за гранью бытия? К нему. К солнцу любви. О чем же еще беспокоиться?
Он на их месте поступил бы иначе: сначала договорился обо всем с японцами - а уж потом бы сюда. И все бы получилось, будьте уверены! Вздохнул и замер, обозначив на фоне окна свой аскетический профиль. Империя с прекрасным именем "Россия" была религией его жизни. А побег к японцам, пожалуй, в чем-то ей вредил.
Генерал Занкевич ушел. Анна и Колчак остались в тревоге: выследили партизаны!
- А помните, Ваше Высокопревосходительство, трактир? На Морской!
- На Морской "Франция", - свел брови Колчак.
- И трактир. Вы заказали мороженый пунш из морошки.
- Да?
- А на жаркое - каплун, перепела и дрозды!
- И все это съели?
- Так сколько ж мы там усидели!
И Колчака непреодолимо потянуло смять ее в объятиях!
- Белужина с хреном, красным виноградным уксусом, - вкусно чмокнула Анна Васильевна. - И, помните, подавали курительные трубки со съемным аппаратом из гусиного пера.
- И вы кашляли, как старый дед - помню, как же. А на первое? - входил в азарт и он.
- Да вот, - повела в воздухе рукой, - наверное, раковый суп с расстегаями.
- Как же вы умеете нагнать аппетит, дорогая Анна Васильевна!
- Но, увы, не имею возможности его утолить, любимый Александр Васильевич, - рыжей лисичкой ластилась Анна.
- А что мы пили?
- Да известно, "Лампопо" - наполовину квас и шампанское - мы же с похмелья зашли! - и оба засмеялись молодо, озорно.
Вошел бледный, перепуганный Занкевич.
- Не пускают, - развел руками.
- Кто не пускает?
- Партизаны не пускают.
Начальник штаба, кажется, жалел, что остался с "преступным адмиралом". Кому ж охота умирать? Впрочем, как-то никто не хотел верить в трагический исход. Надеялись, что Жанен пересадит в спальный вагон, и благополучно прокатят до милого города Владивостока. С его роскошной улицей Светланской. "Там тень моя осталась и тоскует".
Колчак опять откинулся спиной к стене и выговорил слово "растяпа". Не то, чтобы надеялся укрыться в японском вагоне, но досадно за честного, благородного Занкевича - что же все такие неумехи? Ну, взялся сделать что-то, так и делай! Кровь из носу, а намеченное надо выполнять!
Аннушка опять ластилась нежной кошечкой. Колчак отодвинулся в угол. Она заметила и уже тянула за рукав, чтоб самой залезть в глубину промороженного угла. И опять толчки и смех. К добру ли? Вздохнешь да оцепенеешь, как на приеме у дантиста. Интересно, красные будут пытать? Не хотелось бы.
- Давайте, в дурака! - Стасовала колоду. - Кто круглый дурак? - плутовато покосилась на любимого Колчака. - Карта не обманет, она все видит!
Вышел на тормоз, покурить. Да, в тамбуре ребята. Вид разбойничий. А, вообще, похожи на слесарей с орудийного завода, где когда-то начинал свой путь Колчак.
- Жмёт? - поежился.
- Маленько есь! - отозвался заросший дурным волосом партизан. Брюнет, но от осыпной вши кажущийся блондином.
- Тебе бы в баню сходить.
- Сходим! - оскалился блондин, - дело сделаем - и сходим.
- Паперёска не найдется? - подвернулся совсем еще молоденький бандит.
Колчак протянул портсигар - и грязные, в болячках, неловкие пальцы, натыкаясь друг на дружку, полезли за "паперёсами".
- Из благородных - сразу видать, - усмехнулся партизан. - А то прыгай! - приотворил дохнувшую снегом дверь. - Прыгай!
- Нам только один и нужен, - прогудел простуженным голосом блондин, - ихний главный кровосос.
- Колчак?
- Он самый.
- А это я и есть! - выговорил твердо. Партизаны взглянули - и не поверили.
- Тот, наверно, в собольих шубах ходит. - Но все ж насторожились и прыгать с вяло бегущего вагона уж не предлагали.