- Но, Василий Константинович, - почтительно обратился владыка, желая примирить стороны, - у дедушки твоего, окромя умерших, еще шесть сынов оставалось, всех надо на кормление в уделы посадить, городами наделить. Удивительно ли, что крамола стерегла их?
- А ты, владыка, во все стороны раскидист, - неожиданно вызверился сивый боярин, проливая мед в бороду. - Вы всегда при властях кружите и угождаете.
Юрию Всеволодовичу было видно, как бес уже пристроился у пьяного на груди и любовно разбирает слипшиеся волоски.
- Вам, епископам, князья десятину дают от доходов своих, а еще села, слободы и города, и с них - еще десятина идет. Вам всякий князь гож.
Юрий Всеволодович ожидал, что владыка взовьется от сих дерзких и злых глаголов, а Кирилл ничего не изъявил, никаких чувств, будто не заметил неподобающего непочтения.
- Десятины эти идут на украшения церквей, на лечебницы, училища, - сказал он. - А мы приставлены в Русской земле от Бога, чтобы удерживать вас от споров и усобиц. Еще в прошлом веке свидетельствовали, что подвиги монахов сияют чудесами больше мирской власти и вельможи преклоняют головы перед ними. Сколь многие бояре являлись к подвижникам, сбрасывали к ногам их свои богатые одежды и давали обет нищеты и духовного труждания!
Тут бес сочно поцеловал пьяного в уста, и тот залаял с новой силой:
- Обличаешь, владыка, что мы обетов не даем? Да мы завтрева, может, животы положим! Не важнее ли обетов? Ты вот не снисходишь даже осерчать на меня, что, мол, возьмешь с хмельного, а сам в монастырях по ночам крадешься, слушаешь, не пиют ли по келиям монахи! Личит ли это сану твоему?
- Блаженны, воздержание от многопития имеюща, пианство отнюдь ненавидяща, ризы же смиренные любя, - кротко успел вставить владыка.
Но спорщик не унимался, даже погрозил ему пальцем:
- Помолчи! Аль мы не знаем? В Белоозере тебе тетеревину на трапезу принесли, так ты велел переметать их через тын вон! Красно ли? Возносишься над низкими, а перед князьями сам преклоняешься!
Бес сидел уже на самой жаровне и внимал, согласно кивая, глазки у него горели и проблескивали среди шерсти, а в трехпалой лапе он держал клок сивой бороды боярина и обмахивался.
Юрий Всеволодович вскочил. В голове у него помутилось. Сей час же все лица оборотились к нему с задушенным ахом удивления:
- Сам князь здеся-я!..
- Да что ты, владыка, не впечатаешь кулаком по роже этой непотребной?
Тут бес плеснул с живостью в ладоши и уронил волосы боярина на жаровню, отчего они изошли седым дымком, потом уставился одобрительно и выжидающе на Юрия Всеволодовича. Епископ тоже встал, не показывая никакой обиды:
- Если на кого хочется погневаться, то бей в уста собственные, говоря: я научу вас помалу кротость и молчание иметь.
Василько сказал с облегчением:
- Вот и устыдил ты нас, владыка. А ты, батюшка, не гневайся. Прими чашу, на-ко, и не призывай к кулакам биению.
Юрий Всеволодович взял чашу с медом из рук племянника, но не сел, продолжал стоять, и все, затихнув, ждали.
- Слушайте, бояре! Вы не столько слуги княжеские, но трудники его в общих делах. Вы можете спорить с его решениями, если он принял их один, вы можете отказывать ему в содействии, но помните и не забывайте, что перед ним вы именуетесь смердами. Но не духовенство, бояре! Ни один поп, ни один монах - не смерд перед князем. Они служат иному Наставнику. А тут, вижу, среди вас бес обретается!
При этих словах иные усмехнулись, а иные с покаянным усердием начали креститься.
Бес же ловко плюнул сивому в бороду и выметнулся наружу. Юрий Всеволодович возвратил, не пригубив, чашу племяннику.
После ухода великого князя все сидели пристыженные.
- Кабы жив был Мстислав Удатный! - после молчания со вздохом проговорил Жидислав.
- Аль он помер? - откликнулся молодой княжеский мечник.
- Ты что? Девять лет, как отошел ко Господу. Пусть поможет нам с воинством небесным. Ни на Руси, ни в иных странах не было князя храбрее его. Где ни появится, с ним - победа! За старину стоял, за предание. Когда Юрий Всеволодович со старшим братом за престол схватились, он ведь был на стороне твоего отца, Василько. Мстислав Удатный, сын Мстислава Храброго, битвами славен. У него и прозвище было: сильный сокол.
- А дядя Ярослав тоже бился против моего отца, - сожалеючи сказал Василько.
- Лучший человек был Мстислав, - опечалился сивый пьянец. - Славу отца своего наследовал по праву.
- Шуба на сыне отцовская, а ум свой, - наставительно заметил Жидислав. - Он, конечно, занял сторону Константина и способствовал ему на Липице, обычаи родовые чтил. Но ведь Всеволод Большое Гнездо сам престол меньшому Юрию отдал!
- Так дедушка сам права старшинства не соблюл! - горячо воскликнул Василько. - Сам ввергнул меч между сыновьями!
- Не так. Осердило его своевольство Константиново. Дай-де мне и Владимир, и Ростов к нему. Не по воле отцовой хотел.
- А он хотел Ростов - Юрию?
- Так и хотел. А достался, вишь, Ростов тебе. Но, Василько! Калку-то мы помним?..
- Помним, помним, - мрачно подтвердили старшие годами бояре.
- Мстислав, конечно, лучший меж князей был. Но Калка-то на нем? Иль не так, бояре?
- На нем… Калка на нем! - закивали бояре и поникли головами.
- Ты пошто идешь за мной, владыка? - не оборачиваясь, спросил Юрий Всеволодович.
- Иду сам по себе, и все, - ответил бодрый голос Кирилла.
- Ну, что там? Выкинули дурня сивого на снег?
- Не знаю. Я там после тебя не оставался. Да Бог с ним. То не он речет, а хмель медовый.
- И предерзость злая!
- Не думай про то, князь. Не гневи себя. Миролюбию предайся вполне. Пост ведь. Полезнее поругану быть, чем самому наносить оскорбления.
Некоторое время шли молча, взрывая наметенный пушистый снег.
- Владыка! - сказал наконец Юрий Всеволодович. - У тебя бывали видения?
Кирилл, как всегда, готовно улыбнулся:
- Аль у тебя видения?
- Душа болит, владыка. Болит и болит.
- Прозреваешь что али как? - осторожно спросил епископ.
- От ожидания и неизвестности.
- Пошли сторожу, пусть разведают окрест.
- Ночью Дорож выступит. Я уже распорядился.
- Вот ка-ак? - протянул Кирилл, соображая, что ему предстоит этой ночью, если вдруг битве быть. - А ростовские сидят, ничего не знают?
- Узнают потом. Ярослав Михайлович все готовит. Есть ли тут монахи, владыка?
- И премного. Иконописцы и золотари, моляры, сусальщики и терщики красок. Со мной в Ростов возвращаются. - И мысленно добавил: "А попадут во царствие небесное…"
- Слыхал, в Суздале Евфросинья чего-то напророчила?
- Мы остерегаемся, не исследовав долгим рассуждением, принимать пророчества и чудеса.
Уклончив ответ, но утешителен. Юрий Всеволодович не стал рассказывать про слухи ходячие, самому верить в них не хотелось. И Кирилл не настаивал узнать, что там Евфросинии прибредилось. Духовные лица ведают, сколь значимо их слово, и спыха не произносят.
Расставаться с князем Кирилл явно не торопился. Сочувствие было в его взгляде, затаенный вопрос, желание говорить еще о чем-то важном не только для них двоих, а для всех, кто уже месяц терпел с ними в снегах звериное житье. Казалось владыке, что если сейчас они обсудят в открытую будущее, решат, что стоит предпринять немедля, то что-то изменится.
Владыка держал в руке янтарный крестик, подаренный ему в Белоозере. В прозрачной смоле, как в густом меду, тысячу лет назад утонула хвоинка и крыло с лапкой некоего жучка. Говорили, что такой янтарь бесценен. Владыка хотел отдать его великому князю, но счел, что не ко времени, и оробел.
Юрий Всеволодович кивнул ему сухо, устало и скрылся в своем шатре.
Он бросился на деревянное ложе, крытое войлоком и волчьими шкурами, ударил кулаком по подушке и затих.
Лежал без мыслей, испытывая лишь изнеможение. Мало погодя простонал:
- От тины страстей и глубин падений мя воздвигни!
Никогда еще с такой силой не подступали к нему раздумья и воспоминания. К старости времена сближаются. Юноше год за век кажется, старцу и полвека - не срок. Оставит тебя молодость, сила, желания, облик изменится к худшему, как и не ждал, исчезнут родные и предадут друзья, обманет надежда, но неправота твоя, грехи и ошибки все чаще, все явственнее скалятся на тебя в ночи, мучая сердце раскаянием. Все меньше просьб в твоих молитвах, все больше слез.
Но слез-то облегчающих и не было. Это ведь тоже дар ниспосылаемый.
Подушка из мешины - особо мягкой коки вишневого цвета - грела щеку, золотой глазок свечи, внесенной слугой, то поникал от неслышной струи воздуха, то становился прямо, трепетно тянулся вверх. Юрий Всеволодович долго щурился на огонек, как любил, бывало, делать в детстве, и вдруг так ясно увидел его в пламенном разливе заката, сильного сокола Мстислава. С непокрытой головой он стоял на высоком крыльце своего терема, напряженно вглядываясь в даль, тяжелые волосы относил за плечи ветер, бугристая мощная рука заложена за пояс. Из степи несло черную тучу пыли, несло голоса отчаяния, рев скота и визги женщин. От этого клубящегося облака отделился старик в редкой бороде, одна нога была у него босая, и пал на ступеньку лицом вниз перед Мстиславом.