- Это что же? Выходит, их триста тридцать тысяч на нас?
- Робеешь? - искоса глянул великий князь.
- Коней жалко, - вздохнул стремянный. - Воев бабы еще нарожают, а коней в нашей стороне мало. Их и под седло, и в соху, и в сани. Это у половцев в степи коней видимо-невидимо. Они их и жрут почем зря. А чтоб мы - коня, кормильца своего и труженика!.. Ведь грех это, правда?
- Голод заставит, съешь, - неохотно отозвался Юрий Всеволодович.
Проезжая вдоль линии костров, они всюду видели бодрствующих людей: иные опять что-то готовили в котлах, иные коротали время в разговорах.
Церковь срубили сразу же, как пришли на Сить, обыденкой - в один день: клеть из соснового леса, тесовая крыша с небольшой главой и дубовым осьмиконечным крестом. Два окна заткнуты рыбьими пузырями, иконостас из нескольких образов без алтарной преграды. Скромно, бедно, но все же не часовня - храм с престолом во имя Иоанна Предтечи. Никогда церковь не пустовала. Иеромонах Антоний и пришедшие с погоста Боженка батюшка Савватий с диаконом Провом служили обедни и всенощные, принимали исповеди и причащали многочисленную паству.
Юрий Всеволодович вошел в тот час, когда батюшка с диаконом совершали молебен о ниспослании милости Господа во время брани против супостатов, находящих на ны.
- Яко Милостивец и Человеколюбец Бог еси… - возглашал Савватий.
Стоявшие перед иконостасом ратники опустились на колени. О, сколь же пестро было это воинство! Бояре в беличьих да лисьих шубах и в сафьяновых, подбитых мехом сапогах, дружинники в нагольных полушубках и козловых коротких чоботах, горожане и крестьяне в сермягах, длинных ватолах, обутые в отоптанные лыковые лапти.
- Церковь вопиет Ти, Христе Боже, силою Креста Твоего укрепи верныя люди Твоя, победы дая им на супротивныя, - читал густым басом Пров.
У западных дверей иеромонах Антоний освобождал от наложенных в разное время епитимий:
- Освободи, Владыка, благостью Своей раба Твоего от уз, связывающих его…
Отрешенный от обязанности за некое прегрешение читать сорок дней акафист вместе с вечерним правилом отходит в сторонку, готовясь к причастию, а на его место становится другой провинившийся перед Господом, и его тоже Антоний освобождает от строгого послушания.
Заметив великого князя, батюшка Савватий благословил его, сказал озабоченно:
- Вот сколько грешников-то… Но владыка Кирилл велел, кто на рать пойдет, тому дать причащение.
Был батюшка в холщовой ризе, на которой неумело, торопливо, видно, нашиты были желтые, под стать золоту, кресты.
- Сам, батюшка, ризу шил?
- Сам, - сразу опечалившись, тихо вздохнул Савватий. - Попадья моя милая померла летошний год. Царство ей Небесное. Скоро ли свидимся?
Юрий Всеволодович тоже перекрестился и вышел.
Пятна света от факела плясали на снегу. Сразу стукнуло сердце. Рядом со стремянным, державшим в поводу лошадей, стоял Жирослав Михайлович, веселый и запаленный.
- Ищу тебя, великий князь! - посунулся он к самому лицу.
Юрий Всеволодович невольно нюхнул: не пьян ли воевода?
- Что случилось? - спросил, напрягая строгостью голос, потому что хороших вестей боле не ждал.
- Князь Святослав объявился! - ликуя, вскричал Жирослав. - Ты отчего, думаешь, у меня костры везде? Кормим! Ополчение он привел.
- Сколько? - сразу вырвалось у великого князя.
- Полк!.. Поболе!.. Питать надо. Устали и голодны.
Воевода торжествовал, будто со Святославом уже пришло спасение. Таково уж было его свойство: не терпел Жирослав Михайлович выжидания, бездействия, тосковать начинал и падал духом. А эту ночь он с вечера еще не присел: то Дорожа собирай-провожай, то - нечаянная радость! - князя Святослава встречай, на ночлег ополченцев и дружинников его пристраивай. Воевода колыхался на седле в неверном свете факела, будто Александр Македонский какой.
Святослав был любимцем большого гнезда. Тихий голос и тихая улыбка, вьющиеся редеющие волосы над высоким лбом, незлобивость - все это вроде бы приметы человека робкого, неуверенного. Но не таков он был на самом деле. Легко загорался гневом, правда ненадолго, в спорах любил верх, в битвах был отважен и упрям. На Липицу кинулся без раздумий, юнош пламенный, на Константина восстал, справедливости взыскуя, города, еще не завоеванные, с братьями делил, бражничал на равных, побитый, ускакал вместе с ними, кровь и синь, на челе знаки багровые имея, а потом первый же стал смеяться над этой сварой, не переживая неудачу и не кручинясь о жертвах. И Константин на него даже не крепко серчал, только глядел при встречах с укором. Но Святослав старался не часто ему на глаза попадаться. Был младший брат умен и ни к чему сильно не привязан. Мог человека приветом сердечным за самую душу уцепить, а мог оттолкнуть внезапно, резко и больше не вспомнить о нем никогда.
Сейчас его трудно было узнать. В расстегнутой шубе, без шапки, с прилипшими волосами, он не смог даже спрыгнуть с коня - свалился на руки подоспевшего конюшего. Выглядел он не просто усталым - изможденным. Обнять Юрия Всеволодовича намерения не изъявил.
- Не боялся обраниться, допрежь битвы прискакал? - спросил тот, скрывая радость за нарочитой грубостью.
- Я последним пришел? Но не опоздал ведь? - говорил Святослав чужим, медвежьим голосом.
- Две ночи и день в седле, - попытался вступиться сотник за своего князя. - Сперва на Углич полем шли, свернули на Ростов, в нем два дня пробыли и, уж минуя Ярославль, ступили на волжский лед, по нему до Мологи, а тут и до Сити рукой подать.
- Что поостереглись и не напрямую ринулись, это умно, однако чего в Ростове-то потеряли?
- Для роздыху остановились.
- На целых два дня?
- О том князя Святослава пытай, - уклонился сотник.
Юрий Всеволодович в самом деле не понимал, что можно было делать два дня в Ростове, в котором он был самолично совсем недавно, забрал племянника Василько с дружиной и все имевшееся в городе оружие и броню, а кроме того, много продовольствия, оставив жителям лишь самое необходимое.
- Я ведь в Ростове, кажись, все уладил?
- Да? - Святослав вскинул хмурый взгляд.
- Ну, что? Говори уж сразу?
- Пошли в шатер, брат. Прикажи мне укропцу в кадушке горяченькой развести. Ноги я стер в мозоли.
Он и в самом деле не только хромал, но и шел враскоряку. Он привел, собрав по разным городам, отроков боярских, которых, в отличие от дружинников и гридней-мечников, называли пасынками. Пришли также вооруженные горожане и сельские жители, те, кто в мирное время, по своему достатку, обязаны были давать лошадей для конницы.
Пар клубами исходил из укропницы, заполняя шатер до потолка.
- Холодно у тебя, - сказал Святослав, опуская ноги в кадушку и морщась от боли.
- А ты думал, как у тебя в горнице? Гласы гусельные да писки органные и всякое веселие неизбывное? - Юрию Всеволодовичу хотелось бранить брата, всю муку свою за последние дни на нем выместить. - Ты пошто так задержаться посмел? - удерживая голос, заговорил во гневе, едва они остались одни. - Я тебе сызмалу вместо отца. Как посмел ослушаться? Ты что, брат? В такие миги жизни медлишь, вопреки велению моему?
- Причина была, - устало ответил Святослав, растирая ладонями впрочерно искусанное ветром и морозом лицо.
- Аль еще что случилось? Что важнее сейчас может быть, чем спешить ко мне с родственною помощию?
- Книгохранилию Константинову прятал.
- Книги? Ты меня изумляешь, брат. То полезно и похвально, в тишине и благоденствии обретаясь, мудростию ум наполнять. Но сей час, когда речь об отечестве и наших жизнях! Ослушание в такое время предательству подобно.
- Оставь, Гюрги! - тихо сказал Святослав. - Прибыл я и перед тобою. Чего ж еще? А пергаменты не мог бросить. Если возьмут город, сожгут. Возможно ль? Ценность великая.
- Сожгут? - тупо переспросил Юрий Всеволодович. - Ты полагаешь, произойдет?
- А ты не допускаешь такого? - непонятно поглядел Святослав.
- Могут, по-твоему, Ростов взять?
- А по-твоему? - странно улыбнулся брат.
- Но там укрепы! Валы земляные, стены рубленые, башни! Что значит, возьмут? Чай, не плетень вокруг погоста?
Брат молчал, закрыв глаза и откинув голову.
- Ты спишь? - окликнул его Юрий Всеволодович.
- Я устал, - не открывая глаз, ответил он.
- Что же ты сделал с книгами?
- Перетащил их в монастырские склепы.
- Я и сам подумывал, да торопился. Церковную утварь, сосуды дорогие, образа схоронили на случай, если татары нагрянут. Да и то сказать, рази поймут татары, какой толк в этих книгах?
- Сожгли бы…
- Два дня таскал?
- Два.
- Что же так долго?
- Каждую книгу в кожу обернули.
- От сырости? Это умно, да. Но удивляюсь я, что в такое время думал ты об этом.
- Гюрги, все прейдет - это останется. Царство Небесное Косте нашему, что он такую книгоположницу обустроил. Василько сохранил. Владыка Кирилл продолжил собирание книжного дома… Василько с тобой?
- И владыка тоже. Ехал из Белоозера со свитой, решил с нами быть до битвы и победы.
- Победы? - с прежней странной улыбкой спросил Святослав, все также смежив веки.
Юрий Всеволодович привстал, вгляделся в лицо брата.
Огонек светильника, плававший в конопляном масле, уже догорал. Черный остов согнулся крючком, и пламя, упираясь в него, едва приметно вздрагивало, колебалось.
- Думал, хватит до утра… Нет, не хватит… Видно, придется сменить.
Святослав не отозвался.
- А ты… это… книжницу-то надежно упрятал? Не найдут вражины?
Святослав опять промолчал.