Юрий Всеволодович опять развернул коня, поискал взглядом те волжские пески, откуда ход в пещеры. Ведь и это, как Почайна с Подолом, словно бы прямо из Киева перенесено: такой же Печерский монастырь, и как небось порадуется этому владыка Симон! И вся Русская земля рада будет, если здесь, на Дятловых горах, при слиянии двух великих рек поставить новую столицу! И вполне это сбыточно… И ничего не будет в этом необычного… Был изначально главным городом Руси Великий Новгород, но время спустя возник Киев, стал надолго городом стольным. При Юрии Долгоруком старейшинство стало переходить к Суздалю да Ростову, но Андрей Боголюбский сделал престольным городом Владимир, считавшийся до этого пригородом Суздаля. Так что…
Как и судьбы людей, столь же неодинаковы, порой причудливы судьбы городов. Поди знай, по каким законам одному, ничем не примечательному городу суждено возвыситься, а другой, по всем статям, казалось бы, превосходящий его, обречен прозябать в безвестии?
Новгород Низовой земли, поставленный и названный так Юрием Всеволодовичем, не выбился в столицы, но стал неприступной крепостью на окраине княжества. Через семь лет эрзянский князь Пургас попытался овладеть им, но был отброшен обратно в леса сыном Пуреша, который тоже дал присягу великому князю владимирскому и стоял на страже его земель и новых завоеваний. Сам князь Пуреш погиб в том же 1228 году…
На тот год выпало вообще много столь горестных утрат, что Юрий Всеволодович помнил и скорбел о них все время, вплоть до стояния на Сити.
В один и тот же морозный январь умер, успев постричься в схиму брат Владимир в Суздале и Мстислав Удатный в пути из Торжка в Киев.
Двадцатого мая почил в Бозе незабвенный духовник великого князя владыка Симон.
В том же месяце пришла скорбная весть из Мурома. Давид Юрьевич и супруга его Евфросинья преставились купно - в один и тот же час двадцать пятого мая. Как прожили они в супружеской любви и в готовности к самоотречению во имя Божие, так блаженно и упокоились с душами чистыми под иноческими именами Пётра и Февронии. По прошествии времени стали их почитать в народе как покровителей новобрачных.
В беспокойные ночи стояния на Сити, вспоминая всех, кто дорог ему был и кто отошел в Небесную обитель, Юрий Всеволодович, пожалуй, впервые в жизни стал думать о неминучей встрече с ними, которая когда-нибудь настанет, и уж будут они тогда навечно вместе. Через какой порог придется при этом перейти, как это случится? Хоть не робок был и жизнью дорожил теперь мало. Но тайна и неизвестность… Все этой тайне соприкасаются, однако никто-никто не может о ней рассказать… Течет река времени в жизнь вечную. Где начало той реки? Не помним сего. Кто помнит, как родился и где был до рождения… Да разве я был?..
Вечность неподвижна - и все в ней переменяется: рождается, умирает, обновляется. В вечность уходят - из нее же являются. Она страшит своим кажущимся холодом и непостижимостью - она же источник упований наших. Бежим ее и жаждем ей принадлежать. История жизни человеческой и человечества, не есть ли она - история преодоления заблуждений? Преодолев одно, тут же впадаем в другое. Это единственный путь к истине. Избранным она дается в откровении и благодати. Это и есть благодеяние Господне и счастье, Им дарованное. А в общем-то, и добрые дни - мечта, и богатство - сон! - вздохнул Юрий Всеволодович.
Глава третья. Предчувствие
- Лугота, ты зябнешь? - спросил в темноте Леонтий.
- Есть немного, дядя. Борода у меня не растет. С ней теплей.
- Ай вправду? - посмеялся Леонтий.
- В баньку бы! - высказал заветное желание Лугота. - Ополоснуться погорячее, чтоб косточки все сварились и размякли.
- Утресь сбегай к поповне, она тя напарит, - проворчал Невзора и тут же захрапел притворно.
- Обидно, дядя, - шепотом пожаловался младень. - Любишь скукожа, насмешки кругом, спишь крючком, живешь скрюжа.
- Хочешь, выйдем? Я там теплину не загасил. Лапником только прикрыл.
- Давай.
После невидья землянки полуночный мир предстал облистанным. В свете звезд голубые снега искрились сверкающими россыпями.
Жалко было ступать по ним.
- Ангелы слезы сронили с небес, слезки ихние тако блещут, - прочувствованно сказал Леонтий.
- Ангелы? Ты видал, как они плачут? - Лугота поднял лицо, озаренное углями, которые он пытался раздуть.
- Не видал, но сказывали.
- Кто?
- Знающие люди. - В голосе старика послышалось неудовольствие. - Что такое, не горит у тебя? Жениться собрался, а ничего не умеешь.
Но тут пламя из костра выметнуло, заиграло, и Леонтий смягчился. Сел на бревно, протянув к огню руки и ноги. Изношенный кожушок разошелся у него на груди, и виден был седой волос, краснеющий от жара. Леонтий поднял лицо к небу:
- Ни едина звезда не летит. Тихость.
- Нешто они летают? - удивился Лугота. - Они на месте стоят.
- На чем же они держатся? - насмешливо спросил старик.
Лугота подумал:
- На небе.
- Ты думашь, какое небо? Твердое?
- Твердое, как вот земля.
- И как же на нем звезды держатся?
- Они сверху лежат и скрозь него светятся. Какая звездочка сильно блестит, то святая душа, а какая тускла, то, говорят, грешная.
- Ты думашь, это души?
- Которы померли. Они на нас глядят, а мы на них.
- А если звезда падает?
- Это человек помер.
- Дак они уже все померли, которы звезды! - сердясь, воскликнул Леонтий.
- Знающие люди говорят, - лукаво улыбнулся Лугота.
- Ну, а месяц, по-твоему, на чем держится?
- Да на небе, как и звезды. Идет по небу и скрозь него виден.
- А солнце?
- И оно тоже.
- Ну, а вот эта полоса светлая через все небо, это что?
- Это дорога в святые места, в Киев и в Иерусалим.
- А ты, Лугота, оказывается, учен премного!
Отрок хохотнул, довольный.
- Только как это: по небу - дорога?
- Она идет, показывая, куда идти, а супротив ее идет дорога по земле. Она не одна, их много: в иную ночь четыре дороги видны.
- Глазастый ты какой! А далеко ли до неба? Как думаешь?
- Да я забыл, скольки верст гора Афон? Если еще такую гору поставить на Афон, говорят, как есть в небо упрется.
Еловые обрубки весело стреляли искрами в снег. Лугота отпрыгивал, подбрасывал новые, сам разрумянился от костра и не замечал, как неотрывно и печально глядит на него Леонтий, когда-то соколиный охотник, потом ратник княжеский, ныне кормовщик, при котлах состоящий и не состоящий ни в чьей памяти, ни в чьем родстве, ни тем паче в заботе. Единственная его любовь - серо-белый мерин, пяти лет, которого он приводил в каждой своей бывальщине, о чем бы речь ни вели.
- А о радуге чего говорят? - спросил он, только чтоб Лугота не замолкал.
- Говорят, она из тучи выходит, напьется воды и опять в тучу уйдет.
- А дождь откудова берется?
- Ангелы воду льют.
- Земля на китах стоит или на столбах?
- Она висит сама собою в воздухе посреди небесной праздности.
- Представить даже трудно.
- А ты думал! Ученость и хитрость преизрядная.
- Где ж ты премудрости такой набрался?
- А в Григорьевском монастыре. Я там купола крыл, вот один дядя и сказывал.
- Слушать надо только, что попы говорят, боле никого слушать не следовает. Попы плохо не скажут… Аль чернецы… Значит, радуга в туче всегда?
- Всегда.
- А почему она разноцветная?
- Кабы одного цвета была, ее б не видно было.
- Ловко! Слова так и мечешь. Только думаю, пустое все молвишь. - А ты боишься смерти-то? - вдруг спросил Лугота.
- Не боюсь.
- Почему?
- Каждый надеется. Сперва - выжить и победить…
- Я не надеюсь, - перебил Лугота.
- Робеешь? Бой начнется и пройдет с тобой. Когда бьешься, о смерти не думаешь. Так вот сперва выжить и победить, а потом судьба станет другая, счастливая.
- Каждый раз так думаешь?
- Каждый раз! - усмехнулся Леонтий.
- И где ж счастье твое? Видал ты счастливых-то?
- Видал.
- Князи да бояре?
- Не-е… Нет, не они. Како их счастье? Что пиры погуще да порты почище?
- Тогда - кто?
- Монахи.
- Монахи-и? - недоверчиво протянул Лугота.
- А ты посмотри в их глаза.
- И что, глаза?
- Ну, что там?
- Кротость… - помялся Лугота. - Еще незлобие.
- Не токмо, - твердо поправил старик. - Там и сила и радость. Это очеса счастливых человеков.
- Значит, так просто? Монахом надо стать?
- А почему ты решил, что просто? Не каждому дано в послушании быть и в служении.
- Это я понимаю, что не каждому. Я бы не смог подвиг сей нести.
- А кто смог, тот и счастлив. В сокрушении сердца, во слезах, а счастлив. Их путь единственный, на котором смысл бытия постигается.
- И в чем он, смысл?
- В возвышении духа, прирастании духовном. Так думаю, что самая главная дорога для нас - к Богу… Чтоб ближе к нему.
- Ну, коли всем монахами стать, то и род человеческий прекратится, - опять с насмешливым сомнением возразил Лугота.
- А все и не станут. Сам знаешь. Это только как образец, к коему стремиться нужно. А стремиться можно и в миру.
- Я жить хочу!
- Ну, и живи, только всегда - пред очами Господними. Помолчали. Души кротко глядели на них с высоты золотыми глазами, иные помаргивали.
- А чего же смерти бояться, когда ты ко Господу идешь, Отцу своему доброму и Утешителю? Ты боишься, что с грехами идешь. Оттого и страшно. Оттого перед битвой всегда исповедуют и отпускают, - начал опять Леонтий.