…Я голоден, я прыгаю в сад, поедаю зеленые плоды, спрятавшись за простынями, хлопающими на ночном ветру на веревках, натянутых над сверкающими камнями, луна убегает за облаками; с простыней стекает мыльная вода, я присаживаюсь на корточки, на мои мокрые ягодицы опускается рука, бережно, как птица, севшая, чтобы снова взлететь; рука скользит по ягодицам, поднимается по ляжкам; на горизонте, за лесами, встает, как крыло, как плавник, гигантская тень; рука говорит: "Все кончено, они победили. Умрем".
Рука опрокидывает меня между ног сидящего на корточках высокого офицера, я отбиваюсь, отталкиваю локтями его колени:
- Я не хочу умирать. Три дня и три ночи я искал кого-нибудь, чтобы умереть с ним.
Он прижимает меня к груди, я качаю головой, его ладонь опускается на мой живот:
- Но прежде я хочу выебать тебя.
Я ощущаю на ягодицах его член, встающий под тканью штанов, я опускаю голову, мои волосы спадают на его ладонь, я впиваюсь в нее зубами, он отпускает меня, я вырываюсь, на моем затылке сохнет его слюна, я бегу, натыкаюсь на колючую проволоку, кричу: пальцы ног, колени, пупок расцарапаны в кровь, высокий офицер преследует меня, я отталкиваю шлагбаум, закрываю его за собой, он бежит следом, его медали, галуны, пряжки блестят под луной; кобура пистолета бьет его по бедру, я ненавижу цвет его униформы; мама говорила: "Они убивают детей, бросают их в огненные рвы".
Папа говорил: "Я люблю моего вождя, эти дети хуже бездомных щенков".
Один из солдат - его глаза завязаны, руки покрыты мехом - находит Мариан, лапает ее живот, папа подходит, прижимает ее к стене, говорит: "Не бойся, это не страшно".
Мама и Ганс зарезаны в свинарнике, солдат удерживает мои связанные за спиной руки, папа расстегивает штаны, Мариан дрожит, я кричу, вырываюсь, на мои ноздри, на голую грудь, брызжет пена: "Не делай этого. Мариан, задуши его. Убей его, Мариан". Она тихо стонет, дрожит, ее ноги корчатся в грязи, солдаты вокруг смеются, их светлые волосы залиты вином; голова Мариан опускается на папино плечо, он выпрямляется, голова подскакивает; высокий солдат с выщербленным стаканом в руке заходит за папину спину, вынимает из-за пояса саблю, я молчу, горячие слезы брызжут из моих глаз, стекают по щекам на руки держащего меня солдата; высокий солдат поднимает саблю и вонзает ее в папину спину, он заводит руку назад, пытаясь оттолкнуть пронзающую его саблю, клинок протыкает Мариан и гнется, упершись в камень; два тела падают, увлекая за собой сжимающего саблю солдата; горят тополя, между стволов визжат свиньи, солдаты расстреливают их в упор, животные подпрыгивают, натыкаются на стволы; пепел и горящие головни падают с веток на их бока; деревья разгораются, ветки пылают, верхушки рушатся, солдаты хватают их, раздувают, бросают на свиней; свиньи горят до вечера, солдаты цепляют туши вилами, волочат их по зеленой траве, разрубают на части и пожирают горячими, выплевывая не прожаренные куски; трава усеяна обугленными костями; я пьян, они открывают мне рот, заталкивают в него мясо, гладят меня по губам, по плечам; мои веки опалены, они напяливают мне на голову каску и бьют по ней саблями и прикладами винтовок; в отсветах пламени я вижу, как пьяный солдат волочит за ноги вокруг костра тело моей матери; тополя рушатся в ледяную воду пруда, пепел рассыпается по траве, я протягиваю ладони к огню, солдат обнимает меня под мышками за грудь, мама поворачивает голову ко мне; ступни и колени Ганса торчат из свинарника; мамина голова подскакивает на камнях; горит куст сирени у свинарника; огонь подступает к воде, облака плывут к морю: "Не мсти, живи, люби, люби…", солдат толкает ее ногой в огонь, ее плечо шипит под головней…
…"Иди ко мне, погрейся, иди".
Я иду к двери, поднимаю руку, мой кулак осыпает штукатурку, в зеркале я вижу свой потный лоб, она тянет ко мне руки, я бросаюсь на нее, пожираю ее, мой покрытый известкой кулак раздвигает губы ее влагалища: "Сколько мужчин пожирают тебя днем и ночью?..", я бью ее по лицу, кручу ее соски, пригибаю к ним ее голову, вдавливаю пальцы в ее живот: "Ты любишь меня потому, что я одинок, потому, что я пахну ветром", потом я люблю ее, мы любим друг друга среди неподвижных вещей, оконное стекло заглушает шум водопада, ее живот, груди, плечи подо мной, рыбы в золотистом поту: "Потому что у меня нет ничего, что ты могла бы любить, кроме моей кожи, моих глаз, моих волос, моей спермы".
Ах, я ползу к морю, я горд тем, что нахожусь рядом с капитаном, наши волосы соприкасаются; сидя в джипе, я ем печенье, в синем небе - красная кремниевая крошка, цветы и растения испускают млечный сок, трава, по которой катали изумруды, кишит скарабеями; моя ладонь лежит на раскаленном стальном листе, пальцы вцепились в красный катафот, взрываются пыльные вишни, щека лейтенанта забрызгана, кровь намочила воротник рубашки, но он улыбается, разговаривает с шофером, оборачивается, улыбается мне, говорит со мной, его губы шевелятся, в уголках блестит слюна:
- Господин лейтенант, вы не ранены?
Я горд, джип мчится по колышущейся пшенице, по мантиям коронации, стыд объемлет меня, как кровь. Выше стыда - моя слава; в траве пылают трупы, полдень взрывается бензином; в темных, прохладных глубинах аллеи птицы сбиваются в стаи, они поют, когда сжигают трупы; виселицы, телеграфные столбы, блоки срываются в огонь; по снежному склону пробегает солнечный луч, солдаты сжимают нам горло: "Смотрите, что вы сделали"; за огненным кольцом, скорчившись, лежит на траве детский труп с обугленной ногой; я стою за спиной высокой женщины в пальто, я опускаю глаза на ее бедра, она смеется, ее бедра дрожат: из пламени показывается длинная тощая нога, потом рука, женщина смеется взахлеб, солдат с весенними листьями на каске, стоящий рядом со мной, бьет ее прикладом винтовки в плечо, женщина падает головой в костер; ее руки вспыхивают с бумажным шелестом, пепел кружит над телами, объятыми пламенем, как рой хмельных насекомых.
Я стою перед огнем, солдат берет меня за плечи, разворачивает, проталкивает сквозь толпу деревенских; офицер в джипе смотрит карту, он поднимает глаза, берет меня пальцами за подбородок, на железном сиденье рядом с ним сидит молодая женщина, она выходит из джипа, подходит ко мне, солдат отдает честь:
- Пойдем, Филипп, этот запах ужасен.
Офицер бережно подталкивает меня в руки молодой женщины.
- Надо, чтобы они видели.
Она прижимает к себе мое маленькое дрожащее тело, мои глаза закрываются на цветах ее платья:
- В Бандере, во дворе лагерной лаборатории, мы нашли триста детских трупов, кастрированных и исколотых шприцами; в Соссело, вдоль шоссе - пятьсот детей - солдат, повешенных за дезертирство.
Она берет меня на руки, поднимает в джип:
- Они внушали ужас, теперь, отрезвев, пусть ощутят его сами - он им больше не принадлежит.
Я засыпаю.
Вечером я лежу в шезлонге на опушке леса, на террасе большого деревянного дома с каплями золотистой смолы на бревнах; у опущенных хлопающих штор жужжат пчелы, травы урчат; на пальцах моих ног сплетаются две змеи.
Она выходит из дома, кладет руки на шезлонг, касается моих плеч; офицер сидит справа от меня, расстелив на колене платок с разобранным пистолетом, который он чистит, не говоря ни слова:
- Здесь нет этого ужасного запаха.
Она вводит меня в дом, усаживает на кухне, приносит мне фрукты, яйца, молоко; усевшись напротив меня, она смотрит, как я ем, ее ресницы опускаются, когда я поднимаю на нее глаза; входит офицер, открывает шкаф, берет нож:
- Для твоего пистолета? Но, дорогой…Она вытирает мне губы салфеткой из синей бумаги, стоя за моей спиной, она держит в ладонях мою голову и целует меня в затылок; потом она провожает меня наверх, в красную комнату; кровать стоит перед окном с раскрытыми шторами; она оставляет меня посреди комнаты, я иду к кровати, привлеченный белизной и нежным ароматом простыней; она открывает шкаф, достает из него пижаму, подходит к кровати, я сижу, мои колени дрожат, она садится рядом, обнимает меня за плечи, ее пальцы касаются моей щеки, ее грудь согревает мое предплечье, другой рукой она расстегивает мою рубашку, потом снимает ее и складывает на постели, я поднимаю руки, она стягивает с меня майку; над деревьями золотится небо; пижамная куртка касается моей груди, молодая женщина присела к моим ногам, она снимает с моих ног сандалии, потом я встаю, расстегиваю ремень, штаны спадают на колени; раскрытый ворот ее платья приоткрывает ее груди; луч света, упавший из окна, перебегает по полу к ней, освещая ее юбку, сквозь ставшую прозрачной ткань я различаю ее бедра.
Ночью я плачу, лежа в постели, я стону, она открывает дверь, садится ко мне на кровать, ее ладонь ложится на мой горячий лоб, она чертит на нем крест: "мой толстячок, мой толстячок…", ее распущенные волосы струятся по плечам, по ночной рубашке; на талии, на бедрах, на груди - едва заметные следы пальцев: объятия офицера, его руки еще в ружейной смазке, под ремнем, на груди и под мышками - пот; ногой под одеялом я касаюсь ее бедра; ее губы дрожат; черные раскачивающиеся верхушки сосен сбрасывают птичьи гнезда; птенцы верещат, перепрыгивая с ветки на ветку, да, я слышу их, а еще - шум зеленых ручьев и крики слепых у костров.
Грубоватый голос зовет из коридора:
- Дорогая, иди сюда, ты простудишься.
Она вздрагивает, голос становится нежнее, женщина еще раз чертит крест у меня на лбу, встает, наклоняется, целует меня в щеку; она выходит из комнаты, оставляя дверь открытой, я слушаю: она ложится на кровать, офицер привлекает ее к себе:
- Завтра они схватят меня и выдадут скифам.