Но Цезарь не хотел испортить свою шутку ради десяти центурионов, и боязливая горячность любимца только, заставила его повторить рабам приказание отнести тело в Мамертинскую тюрьму и оставить там для казни на следующий день.
Молодые люди пошли во дворец, и Тигеллин, видя, что Нерон еще не оставил мысли о бичевании, решился на последнее Средство. Он уговорил императора приналечь на неразбавленное вино в надежде, что тот напьется и забудет о своем намерении.
Когда первые лучи восходящего солнца уже проникали в окна и лампы чуть-чуть отсвечивались на золотых кубках, Нерон в залитой вином тунике лежал без чувств на шелковых подушках.
Тогда Тигеллин оставил его.
V
Когда Тит бросился за Нероном в атриум, Юдифь последовала за ним, тщетно умоляя вернуться. Она видела, как рабы императора бросились на молодого человека, и с замирающим сердцем, не зная, что делать, ожидала исхода этой драки, спрятавшись за каменным бассейном в центре залы. Когда все исчезли на склоне улицы, она побежала наверх к отцу и разбудила его.
Спальня Иакова находилась в задней половине дома, защищенной от жары утреннего солнца. Его рабы помещались тут же. Появление Нерона и последовавшая затем схватка сопровождались сравнительно небольшим шумом, так что никто из домашних не проснулся.
Иаков с испугом вскочил, но, узнав дочь, сонно спросил, что ей надо.
Когда Юдифь со слезами рассказала ему, в чем дело, умоляя спасти юношу, то Иаков дернул за колокольчик, и через несколько мгновений вошел молодой раб-сириец.
- Разбуди сейчас же привратника, - распорядился Иаков. - Какие-то сорванцы ворвались в дом; вели ему запирать засовы покрепче.
Юдифь задрожала от нетерпения.
- Ну, что ж, - сказала она, - встанешь ты наконец?
- Ты слишком молода, дитя мое, - отвечал Иаков. - Твой молодой друг все равно лишится головы, а я постараюсь сберечь свою ради твоей же пользы.
- Трус! - воскликнула Юдифь. - Этот молодой человек рисковал своей жизнью ради твоей дочери, а ты не хочешь пошевелить пальцем для его спасения.
- Если б, пошевелив пальцем, я мог помочь ему, - сказал Иаков, поднимая свою руку, - я бы с удовольствием пошевелил всеми десятью, но я не знаю, что еще я могу сделать.
- Ты пользуешься милостью императрицы-матери, - вскрикнула Юдифь, - ступай к ней, проси ее заступничества.
Правда, - отвечал еврей, - я когда-то продал бриллианты блистательнейшей госпоже Агриппине за очень умеренную цену… И, - прибавил он с умильной улыбкой, - может быть, много лет тому назад я заслужил ее милость иными средствами. Но Агриппина не станет вмешиваться в государственные дела ради меня.
Юдифь металась по комнате.
- Неблагодарный, жестокий, - рыдала она, - ты лжешь. Разве не говорят в Риме, что твое слово имеет силу, в доме Цезаря?
Иаков развел руками в знак скромного отрицания.
- Если ты не жалеешь его, то пожалей меня. Не допусти отнять у меня защитника. Я тебе говорю, что этот пьяный боров, которого римляне называют своим императором; схватил меня и хотел унести:..
Иаков облокотился на локоть и отвечал:
- Властитель мира, отпрыск божественного Августа, трижды славный Нерон удостоил взять тебя на руки… Что ж, дитя мое, значит, ты красивее прекрасноволосых гречанок.
На мгновение ее лицо исказилось, и тонкие пальцы судорожно сжали рукоятку маленького кинжала, который она носила за поясом.
- Клянусь Богом Авраама, - сказала она низким голосом, и голос зазвучал мрачной силой, как нестройные звуки органа. - Счастье твое, что ты научил меня звать тебя отцом. Но ты солгал, низкий трус! Я отрекаюсь от тебя! Я ненавижу тебя!
Она бросилась вон из комнаты, а Иаков снова улегся, приговаривая вполголоса:
- Отче Авраам! Что за таинственное существо женщина! Императрица Агриппина, владычица мира, увлекается евреем, немолодым и некрасивым. А еврейская девушка, прекрасная, как Савская царица, приходит в бешенство из-за того, что император, властелин мира, вздумал сорвать поцелуй. Да самый мудрый Соломон не мог бы разобрать их затеи, а я… я так мудр, что не стану и пробовать разбирать.
И он спокойно заснул.
Юдифь бросилась в сад, вбежала в беседку, кинулась на скамью, где сидел центурион, и спрятала лицо в подушках.
- О, мой милый, - рыдала она, - как бы я хотела умереть за тебя. - Она подняла лицо, орошенное слезами, и стала громко молиться - Отец, жалеющий своих детей, пожалей меня! Ты обитаешь высоко, среди херувимов! Мы не можем достигнуть Твоего престала. Но Ты наше прибежище и сила. Я не прошу ничего для себя, только помоги ему!
Юдифь не только верила, но и чувствовала присутствие Бога. Щеки ее разгорелись, когда она произносила молитву. Она с отчаянием закрыла лицо руками и воскликнула:
- Господи, прости мне. Ты знаешь, как я люблю его. Я боролась, я молилась, но я женщина, и я люблю его.
Она встала и устремила пристальный взор в небо.
- Там написано, - сказала она. - Я и теперь читаю: на одном пути тьма, на другом - слава и долгие дни… Мы не можем, как он мечтал, идти рука об руку… Да я и не хочу, если б это даже было возможно. - Дедушка гордо выпрямилась. - Потому что кровь Давида не может смешаться с кровью язычника.
- Да, - сказала она со вздохом, - я люблю его. О, пусть дорога тьмы будет моею, а его - путь славы.
Внезапно Юдифь вздрогнула.
"Что я сказала? - подумала она. - Я, которая мечтала об исполнении надежды Израиля, читала в небесах обещание Всевышнего, слышала в бессонные ночи, как гремели трубы Господа и римские стены рассыпались в прах, я пожертвую искуплением моего народа ради любви к римскому воину".
Измученная волнением, она прислонилась к стене беседки, и голова ее опустилась на грудь.
- Я слышала, - сказала она наконец, - что некоторые из иудеев учат, будто Бог есть любовь; быть может, Он понимает и прощает. Даже язычники преклоняются перед силой любви. Сенека, говорят, писал, что любовь сильнее ненависти… Сенека!.. - почти вскрикнула она и бросилась через сад в атриум, оттуда в свою комнату. Надев выходное платье, она снова поднялась в сад и, усевшись в беседке, стала ждать.
Луна исчезла, в саду стояла тьма, которая всегда предшествует рассвету. В городе было тихо. В Субурском предместье, где огни еще светились в окнах и двери были убраны зелеными ветками, еще раздавались звуки веселья, но они не достигали спокойной улицы Квиринала, где ждала Юдифь. Только с улицы порой слышались тяжелые шаги стражи, по и они вскоре замирали внизу, у подошвы холма.
Юдифь долго сидела и ждала; наконец тишина прервалась пением какой-то птицы. Юдифь взглянула на небо: на востоке появилась серая полоса. Казалось, Рим пробуждается. Воздух наполнился щебетанием воробьев. Потом послышались чьи-то поспешные шаги на улице. Прошли двое людей, смеясь и разговаривая; закричал разносчик; в одном из домов привратник уже отворял дверь. Звуки сменялись звуками и наконец слились в общий гул и ропот пробудившегося города.
Слуги собрались в атриуме; привратник, старый, хромой еврей, которого Иаков купил из сострадания, осматривал дверь и указывал рабам на повреждения.
- Святые ангелы да защитят нас! - сказал он. - Какой беспокойный, дерзкий народ эти римляне! Два железных болта и дубовый засов разлетелись, точно узы Самсона, я когда-нибудь расскажу вам эту историю, и все из-за шеклей нашего доброго господина. Ах, жадность, жадность, она заставила Ахана прикоснуться к проклятой вещи, и, что хуже всего, из-за нее теперь никто не бросит камнем в наших Аханов. Но я забываю, - пробормотал старик, - что языческие свиньи ничего не знают об этом.
- Ты думаешь, это были воры? - спросил поваренок, забежавший сюда из кухни, где уже готовили стряпню.
- Воры? - повторил старик. - Кто же еще станет врываться ночью в дом богатого человека?
- Ну, мало ли кто? - заметила с усмешкой старая, дряхлая рабыня. - Может быть, кто-нибудь приходил поболтать с Хлоей? - И она указала на одну из горничных Юдифи, стоявшую позади толпы.
- Старая бесстыдница! - воскликнула девушка, вспыхнув.
- А то еще, - продолжала старая ведьма, - когда я была девушкой, а императором был старый Август - я хочу сказать божественный Август, - я служила у жены сенатора Кая Мнеста, и к нам часто заглядывали "воры"; только вот что странно: они никогда не приходили, когда моя госпожа с дочерью были на своей вилле в Байи.
- Так ты думаешь… - воскликнули все в один голос, и толпа расхохоталась.
- Нет, - сказал наконец поваренок, - я не верю этому, она так добра.
- Ха! Ха! - засмеялась старуха. - А откуда ты знаешь, что она добра?
- Я думаю, что она слишком горда для этого, - сказал старый раб, подметавший сени. - Она горда, как Минерва, и холодна, как Диана. - Конечно, - повернулся он к старухе, - я не говорю, что ты лжешь, но уверен, что она ничего не знает об этих вещах. Гордость заставляет ее носить свое странное платье и…
- Гордость? - подхватила Хлоя с насмешливой гримасой.
- Ну да, гордость, а то что же? - отвечал старик.
- Тщеславие, глупый! - возразила девушка. - Она ведь не весталка, которые обязаны носить свою одежду. Почему же она так одевается? Просто потому, что это больше бросается в глаза: молодые люди оглядываются на нее и говорят: какая красавица!