- А! Я и забыл про центуриона: он надавал мне пинков, Актея, и он будет казнен! Я желал бы, чтобы у него была тысяча жизней, я отнял бы их все. Если б я не был Цезарь, я сам бы убил его. - Он взглянул на солнце. - Смотри, теперь полдень: он на Яникулуме, его руки связаны, его лицо бледно, может быть, дрожь пробегает по его членам. Вот он становится на колени, наклоняет голову, вытягивает шею; солдат становится рядом с ним, замахивается мечом… удар - и кровь! Кровь! Кровь!
- Нерон! - вскрикнула Актея не своим голосом. - Взгляни на эту пурпурную тень за Тибром. Там! Там! На склоне Ватиканского холма.
Он взглянул по направлению ее руки, опустился на колени подле ее ложа и погрузился в созерцание игры красок на облаках.
Формы, краски, музыка, стихи - все это затрагивало лучшие струны его натуры, заглушавшиеся обыкновенно безумием и преступлением. Глаза его приняли задумчивое выражение, лицо смягчилось, улыбка заиграла на губах.
- Ах! - сказал он. - Как прекрасно! Взгляни, Актея, на эту полосу тени, взбирающуюся на холм. Края ее почти багряного цвета, а к середине она темнеет. Она кажется черной, но это обман зрения - она великолепного пурпурового цвета. Смотри, смотри: верхушки деревьев вышли из тени; листья отливают золотом на солнце. Сейчас река у того изгиба засияет, как золотая рамка вокруг картины. Ах! Вот! Вот…
С полуоткрытым ртом, с разгоревшимся лицом, он молча любовался переливами красок. Потом спросил:
- Бывают ли такие картины в вашем далеком Самосе, среди его оливковых и гранатовых рощ?
Актея отвечала, слегка вздохнув:
- На Самосе мы наслаждались солнечным светом, а не тенями, а когда наступал вечер и загорались звезды, пастухи начинали играть на свирелях, и легкие пары неслись по склонам холмов. Нам не нужно было управлять миром, мы жили настоящей минутой, не думая о завтрашнем дне.
- Один из наших поэтов проповедовал нам то же, - заметил Нерон.
- Но вы, римляне, не можете понять этого, - вздохнула она.
- Неужели ты жалеешь о холмах своего Самоса, Актея? - спросил он. - Подумай, ты здесь, в доме Цезаря, и сам Цезарь преклоняет перед тобой колени.
Он наклонился и прикоснулся губами к ее руке. Глаза Актеи засверкали.
- Нет, - сказала она, - я не жалею о Самосе, потому что Цезарь любит меня.
- Да, я люблю тебя, маленькая Актея! - воскликнул он, сжимая ее в объятиях так, что она вскрикнула. - Я люблю тебя и буду любить еще больше. Ты будешь императрицей, Актея, императрицей мира, потому что я женюсь на тебе, что бы ни говорили законники и сенаторы.
Она вскочила и воскликнула:
- Если так, убей Тигеллина!
Случай спас жизнь любимца, потому что Нерон, увлеченный страстью к Актее, без сомнения исполнил бы ее желание. Но прежде чем он успел ответить, на террасу вошел толстый офицер, которому поручена была казнь Тита. Он был бледен, как привидение, и ноги его, казалось, прилипли к полу.
- Ну, - сердито сказал Нерон, - что тебе нужно?
Губы воина зашевелились, но голос изменил ему.
- Говори, мошенник! - вскрикнул Нерон. - Что тебе нужно здесь?
Актея дотронулась до его руки с тщетным намерением обуздать его вспыльчивость.
- Центурион, - пробормотал офицер, - которого ты приказал казнить на Яникулуме…
Нерон поднялся на ноги.
- Ну что же? - сказал он. - Ты пришел рассказать мне о его смерти? Да что ты дрожишь? Ведь я не тебя велел казнить.
- Он… он… - бормотал, заикаясь, офицер.
- Да говори же, - крикнул Нерон, - или, клянусь богами, я заставлю тебя замолчать навеки!
Наконец солдат овладел собой и твердо произнес:
- Мы встретили на Форуме весталку Паулину, и она помиловала его.
Дикий крик вырвался из груди Цезаря; он схватил тяжелое кресло и с силой сумасшедшего пустил им в офицера. Оно ударило его в грудь, он опрокинулся навзничь и упал через низенькие перила в сад.
Нерон бросился на ложе рядом с Актеей и расхохотался. Потом он сказал:
- Боги, если только есть боги, большие шутники, Актея!
- Как так? - спросила она.
- Да как же? - отвечал император, продолжая смеяться. - Человек оступился, встряхнул нас немного, его секут до полусмерти. "Хорошо! Прекрасно, - говорят боги, - и поделом ему". Через несколько времени другой человек спускает с лестницы римского императора. Я приказываю отрубить ему голову. "О, нет, - говорят боги, - пусть его убирается подобру-поздорову". Затем является солдат, который никому не сделал вреда, и я убиваю его. "Ха! Ха, - смеются боги, - вот так штука!" Кстати, - продолжал Нерон, - надо посмотреть, жив ли он.
Он встал и заглянул в сад. Солдат лежал неподвижно.
- Я думаю; что он умер, - заметил император совершенно равнодушно. - Однако он вовсе не украшает цветника, не мешало бы его убрать оттуда.
Актея хлопнула в ладоши и шепнула несколько слов вошедшей женщине. Спустя несколько минут толпа рабов появилась в саду. Они подняли тело и унесли его во дворец.
- Так ты думаешь, - сказала Актея, - что богов нет?
- Я вовсе не думаю о них, - отвечал он, - какое дело мне или тебе, есть ли на Олимпе или в Гадесе боги или нет. Во всяком случае, они не являются теперь людям, как во времена Энея, я хотел бы быть на месте старого Анхиза, хотя, - прибавил он задумчиво, - не знаю, променял ли бы я тебя на Венеру.
Она покачала головой и воскликнула:
- Ты не заставишь меня молчать лестью! Я верю в богов, и мне есть дело. Чья же рука мечет перуны с неба; если не Зевсова? Кто обновляет славу утра, если не Аполлон? Кто поднимает волны на океане и одевает глубину тьмою, если не Посейдон? Кто влагает любовь в сердца мужчин и женщин, если не Афродита?
- Кто заставляет меня напиваться каждую ночь, если не Вакх? - подхватил Нерон, передразнивая ее голос. - Рассуждай об этих вещах с Сенекой, Актея: он философ, а я - я артист.
Они помолчали; Нерон задумчиво играл с вышитым покрывалом Актеи. Потом он снова рассмеялся:
- А! Так человек, поколотивший Цезаря, еще жив. Забавно, не правда ли? Эта весталка любит соваться не в свое дело. Счастье ее, что она весталка.
Немного погодя он прибавил:
- Я хочу поговорить с этим центурионом. Мне нужно спросить его кое о чем. Я пошлю за ним, Актея.
Он кликнул раба и сказал ему:
- Ступай в преторианский лагерь и разыщи центуриона, который должен был быть казнен сегодня, но помилован. Проси прийти его сюда, во дворец.
Раб ушел, а Нерон предложил Актее заняться музыкой. Арфа, мантия, венок и золотое кресло принесли на сцену. Во время пения вошел Сенека с озабоченным и беспокойным лицом. Император встретил его с любезнейшей улыбкой и самым дружеским видом. Старый придворный заставил себя улыбнуться и, выразив свое восхищение пением, подошел к Актее.
- Он убил вестника, - сказала она вполголоса в ответ на его вопросительный взгляд, - и послал за солдатом.
- Вестник очнулся, - отвечал Сенека, - я слышал об этом от рабов.
- Что же? - сказала Актея.
Сенека пожал плечами, и выражение беспокойства снова явилось на его лице.
- Паулина слишком смела, слишком честолюбива, - пробормотал он скорее про себя, чем Актее. - Если он убьет теперь этого солдата, которого она помиловала, результаты могут быть очень серьезные.
Актея бросила на него быстрый взгляд из-под своих длинных ресниц и сказала с чисто женским лукавством:
- Паулина так же смела, как прекрасна.
Озабоченное лицо Сенеки на мгновение осветилось нежностью, а Актея провела рукой по лицу, чтобы скрыть лукавую усмешку.
Неосторожно пользуясь своим преимуществом, она продолжала:
- Через некоторое время Паулина перестанет быть весталкой.
Ловушка была слишком неискусно расставлена, и Сенека холодно ответил:
- Правда, но какое нам дело до этого? Разве у нас нет других предметов для разговора?
Разговор был прерван появлением императорского посла с центурионом.
Нерон рассеянно взглянул на них; он был в разгаре импровизации, напевая что-то вполголоса и аккомпанируя себе на арфе.
Тит остановился перед повелителем легионов, властелином всемирной Империи, которого несколько часов тому назад так бесцеремонно спустил с лестницы. Молодой человек был бледен и, казалось, постарел за это время. Волнение, которое он пережил за один день, подрезало его юность, и теперь он более чем когда-либо был римлянином и римским воином.
Тит пробудился от своих грез о счастье в оковах и перед лицом смерти. Спасенный случаем, он нашел двери своей возлюбленной запертыми для него. Подобно большинству римлян того времени, он придерживался стоицизма. Огорченный и утративший все надежды, он с нетерпением ожидал рокового удара, который, как он думал, должен был поразить его в доме Цезаря.
Нерон отложил в сторону арфу и пристально посмотрел на центуриона.
- Так ты и есть тот, кто поколотил Цезаря? - спросил он наконец.
Центурион молча поклонился.
- Гм! - сказал Нерон. - Но ведь ты не знал, что это был Цезарь?
Новый поклон был ответом на эти слова.
- Скажи же мне, - продолжал император, - поколотил ли бы ты меня, если б знал, что я император?
Центурион молчал.
- Подумай, воин, - сказал Нерон, - я твой император, поколотил ли бы своего императора?