- Надо было привести в порядок разные старые счета и дела. Но, кроме того, я от души потешил себя, славно подшутив над благочестивыми продавцами райских мест. Вообразите, они рыщут повсюду с барабанным боем и торгуют своим проклятым товаром в городах и деревнях. А когда у бедного, глупого холопа не хватает наличных денег, монахи берут, в уплату, коров, овец и другой скот. Если бы, на счастье, я не был в Войковицах, они обобрали бы всех моих крестьян.
- Я последую твоему мудрому примеру и тоже приму соответственные меры, чтобы положить предел трудам почтенных отцов, на пространстве ближайших к Праге моих имений, - смеясь, сказал Вок.
- Невиданное дело, чтобы можно было так обирать страну, да еще во имя Божие, - заметил старый граф, качая головой.
- Да! Иуда продал Христа за 30 сребреников, а наши служители церкви продают Его сто раз на день и уж не за тридцать, а за 100 и за 1000.
- О наши епископы! Non prelati, sed pilati - грустно подтвердил Иероним.
- А сам наследник св. Петра предпочтительнее уловляет в свои сети золото, а не души людские, - усмехнулся Вок.
За обедом графиня Яна отсутствовала, сославшись на нездоровье; в сущности, она была в ссоре с мужем и сыном, и это со времени прибытия в город Венцеля Тима, папского легата, приехавшего для продажи индульгенций и проповеди крестового похода в епархиях зальцбургской, магдебургской и пражской.
"Виклефистские" убеждения и расположение к Гусу, открыто выражаемые графами Гинеком и Воком, всегда были не по сердцу графине Яне, которая в своем узком фанатизме считала обоих их еретиками. Но вспыльчивый характер мужа и слепое обожание сына удерживали ее и, до поры до времени, сохраняли некоторое спокойствие в семье. Наконец, посыпавшиеся насмешки над индульгенциями и утверждение, что они не имеют никакой цены и не властны искупать души от заслуженного наказания, вызвали у графини приступ ярости. Она с таким увлечением защищала право св. престола связывать и отпускать на земле и на небе, что привела в смущение обоих графов. С той поры графиня дулась, постилась и неистово молилась, запираясь у себя, едва в доме появлялся Гус или кто-либо из его сторонников.
Между Руженой и мужем отношения улучшились. Под впечатлением угрызений совести, желая искупить свою вину, молодая женщина была менее строгой и старалась привлечь Вока снисхождением и кротостью. Тот сначала был поражен, а затем тронут, и так как, в сущности, он обожал жену, то и отказался от слишком громких проделок, дабы ее не оскорблять.
Но, все-же, страшное нервное потрясение, пережитое Руженой, сильно подействовало на ее нежную натуру, а молчаливая, но тяжелая борьба с любовью к Иерониму, упорно не дававшей себя осилить, окончательно истомила ее.
Она тяжко заболела и две недели жизнь ее висела на волоске. Страх потерять жену отрезвил Вока и привлек его к изголовью больной - кающимся.
Когда Ружена стала поправляться, он и на самом деле пробовал остепениться, и раскаяние его было столь же страстно и шумно, как и сумасбродства. Ружена казалась доброй и любящей, и когда, время от времени, пылкий характер Вока увлекал его, все-таки, в какое-нибудь похождение, она пребывала неизменно снисходительной. Но, со времени своей болезни, она замкнулась в себя, стала серьезной, малообщительной, и скрытая грусть объяла все ее существо.
Анна, по-прежнему, жила в доме Вальдштейнов, несмотря на несколько представлявшихся ей крайне выгодных партий и даже несмотря на настояние брата поселиться с ним. Ружена трунила над ней, что она все ждет Светомира, хотя в душе была очень рада иметь около себя преданную подругу, которая одна знала про ее слабость; Анна созналась ей, что была свидетельницей сцены между ней и Иеронимом.
Обед прошел весело, Ружена страшно взволновалась было в первую минуту, но спокойная уверенность Иеронима помогла ей сохранить душевное равновесие, и она приняла даже участие в разговоре, который вертелся, главным образом, на большом диспуте в университете, куда Гус созывал профессоров и студентов для обсуждения вопроса об индульгенциях.
- По поводу этого у меня есть один проектец и мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые подробности. Я тоже пойду на это заседание, - сказал Вок, когда Иероним собрался уходить.
- А мы головой за это не поплатимся? Твои проекты обыкновенно довольно рискованны, - улыбаясь, ответил тот.
- Нет, нет! Это - дело самое безобидное, и двор ничего против не будет иметь.
- Да, если ты заручился согласием короля, тогда…
- Не совсем, но я уверяю, что он от души посмеется над моей выдумкой.
Глава 4
Несколько дней спустя, по улицам Малого города (Мала страна), лежавшего на левом берегу реки, проезжало несколько всадников. Один из них, ехавший впереди с опущенным забралом, был в легких латах; за ним следовали священник, паж, конюший и четыре вооруженных человека, охранявших лошадей с вьюком.
По мере приближения к рынку, путь становился все затруднительнее, так как народ запружал улицы; откуда-то доносились пение, крики и шум идущей толпы. Выехав на площадь, рыцарь со своей свитой принужден был держаться ближе к домам и, наконец, вовсе остановиться.
Во все стороны расстилалось море голов, а перед дворцом архиепископа стояла высокая колесница, но подробности из-за народа, рассмотреть было трудно.
Вдруг, масса расступилась, открывая проход процессии, которая прошла, затем, как раз мимо путешественников.
Музыканты, барабанщики и трубачи, гремя во всю мочь, шли перед большой повозкой, на которой сидели две женщины с наглыми лицами и в растерзанном виде; на шее у них болтались две папские буллы, а кругом, на колеснице и по сторонам, сидели и шли монахи, распевавшие гимны, - далеко не священные, а весьма игривые, осмеивавшие индульгенции, папу и его крестовый поход. Народ хлопал в ладоши, подпевал монахам и перекидывался прибаутками насчет духовенства. Наконец, толпа исчезла за поворотом улицы.
Рыцарь все время стоял недвижимо и только рука, державшая поводья, слегка дрожала, а другая судорожно сжимала рукоять торчавшего за поясом кинжала.
Заметив проходившего мимо писца, он остановил его и спросил по-латыни, что означает эта процессия.
- А это торжественно несут в новый город буллы "римского антихриста", чтобы сжечь их под виселицей, - с озабоченным видом ответил тот, спеша догонять процессию.
Наконец, всадники могли тронуться дальше. Рысью направились они к дому архиепископа и въехали во двор, после некоторых переговоров с привратником.
Вечером в тот же день, мы застаем этого рыцаря в покоях архиепископских, отведенных ему тотчас же после беседы с Альбиком, заместителем Збинека Зайца в пражской епархии.
Он сидел в кресле и кутался в широкую, шелковую фиолетового цвета мантию; две восковые свечи в серебряных шандалах дрожащим светом озаряли характерное лицо нашего старого знакомого Томассо Бранкассиса. Он мало изменился за это время и был таким же красивым, статным мужчиной с черными, как смоль, волосами.
Позади его кресла стоял отец Бонавентура, а перед ним, на складном стуле, сидел Иларий, с подобострастным видом внимавший словам прелата.
- Я приехал, чтобы лично убедиться в том, что происходит в Богемии, и дать затем отчет святому отцу. Но, чтобы быть свободным в своих действиях, я не хочу играть официальной роли и мое здесь присутствие должно быть, по возможности, мало кому известно. Вы, отец Иларий, вероятно, хорошо обо всем осведомлены и разъясните многое. Мне особенно интересно знать подробности кощунственной церемонии, виденной мною сегодня.
- О, ваше высокопреосвященство! Кощунство здесь в порядке вещей, и то, что приходится выносить христианской душе, слыша всяческое глумление и поношение всего святого, - описать невозможно! Но, по приказанию вашему, я постараюсь изложить во всех подробностях вакханалии, которым предаются еретики со времени прибытия уважаемого Венцеля Тима.
В язвительнейших выражениях стал описывать монах сцены насилия, сопровождавшего торговлю индульгенциями, приписывая все зло проклятой, преступной деятельности Яна Гуса и Иеронима.