Очутился он в круглой комнате; голые стены и бедная обстановка составляли прямую противоположность роскоши и комфорту его апартаментов. Дрожащий свет лампады перед образом озарял простую кровать, стол, несколько деревянных скамеек и налой в углу. На столе, рядом с грудой книг, стояла кружка с водой и валялись корки хлеба.
- Вот и я! А спускаться не труднее, чем подниматься, - рассмеялся довольный Вок. - Предпочитаешь ты остаться здесь и ожидать возвращение бравого Илария или идти в мою комнату, хорошо поужинать и получить подарок? Выбирай!
- Разумеется, я предпочитаю идти ужинать! Мне так хочется есть; я не знаю только, сумею ли я спуститься, как ты.
- Ба! Необходимость родит героев! Полезай смело, я тебя высажу из окна. Вон там большая ветка, она вроде ступеньки. Держись руками и не выпускай, пока не будешь стоять крепко.
Он помог Светомиру вылезти и поддерживал его, покуда тот не сказал, что держится твердо.
- Смелей и не бойся! В тебе и весу-то не больше, чем в голодной кошке. А я выберусь потом, чтобы не оборвать плюща.
Спуск прошел благополучно и через пять минут они уже были в комнате Вока, который сейчас же запер дверь.
- Ешь и подкрепляй свои силы, - сказал он, указывая на накрытый стол. - После священного поста у отца Илария, ты нехорошо выглядишь.
- Спасибо, Вок! Во всем доме ты один добрый и сжалился надо мной, - ответил наголодавшийся мальчик, усаживаясь за стол и принимаясь уписывать за обе щеки приготовленный ужин.
Теперь, в освещенной комнате, можно было разглядеть Светомира. Это был худенький мальчуган, лет тринадцати, с длинными, густыми, белокурыми и вьющимися волосами и большими, ясными, серовато-зелеными глазками. Его тонкое, миловидное личико было прозрачно, точно восковое; на бледных губах блуждала грустная, горькая, робкая улыбка. Но и старое, изношенное платье, чересчур для него широкое, не могло сгладить врожденного изящества и грации его женственно-кроткого облика.
Когда, наконец, пирог был съеден до последней крошки, а за пирогом исчез и кусок сыру, Светомир побежал вымыть себе лицо и руки и уселся рядом с Воком, все время молча смотревшим на него.
- Ах, как я хорошо поел, - сказал он довольный и со вздохом, - и как я благодарен тебе, Вок, за твою доброту ко мне.
- Бедный глупыш! - сочувственно сказал тот, нежно гладя его по кудрявой головке - Чего же ты молчишь перед этим негодяем, который тебя так мучает?
- Ну, как же ты хочешь, чтобы я ему сопротивлялся, когда он сильнее меня, а тетя всегда на его стороне? Вот четыре дня, как он вернулся, а меня уже три раза побил, и я еще ни разу ни обедал, ни ужинал, под тем предлогом, что будущий священник должен привыкать к посту и умерщвлению плоти, а не набивать себе живот. Сегодня еще, из-за несчастного куска ветчины, что дала мне добрая Мартина, он отхлестал меня до крови и решил оставить взаперти неделю на хлебе и воде.
Мальчик умолк; слезы подступили ему к горлу.
- Мерзавец! - сквозь зубы проворчал Вок.
- Да, злой человек, - и я ненавижу его, как и всех попов! Я лучше утоплюсь, а не надену рясы, - энергично сверкая глазами из-под длинных ресниц, произнес Светомир, сжимая кулаки.
- Наконец-то! Вот когда ты мне нравишься, а в награду я дам тебе обещанный подарок.
Молодой граф вытащил из-под камзола свиток пергамента и развернул его на столе.
- Смотри, Светомир. Вот тебе индульгенция на все телесные грехи, настоящим образом подписанная архиепископом пражским; имени владельца еще нет, и я сейчас же впишу: Светомир Крыжанов. Уж после этого ты можешь есть ветчину под самым носом Илария, и он ничего не посмеет тебе сказать. Если даже, в сердцах, ты его оплеухой угостишь, то и тогда врата неба открыты для тебя, - смеялся Вок.
Светомир побежал в соседнюю комнату и принес оттуда перо и чернильницу.
- Откуда же ты достал такую драгоценность? - радостно расспрашивал он Вока, пока тот писал на пергаменте.
- А я купил его у нищенствующего монаха, который пьяный шатался на большой дороге и, должно быть, где-нибудь украл ее, потому что продал мне дешево, за один золотой. Но от этого документ, как ключ в рай, ничего ровно не теряет. А вон, кажется, отец Иларий вернулся со своей благотворительной поездки.
В коридоре, на самом деле, раздались тяжелые, но быстрые шаги. Светомир вздрогнул и побледнел.
- Что он теперь скажет, как не найдет меня в комнате? - со страхом прошептал он упавшим голосом.
- А это мы увидим! Я объяснюсь с ним здесь и обуздаю его рвение обращать тебя в святые, - сказал Вок, распахивая настежь дверь в коридор, в глубине которого показался красный от гнева Иларий.
- Если вы ищете Светомира, преподобный отец, то он здесь, у меня! - крикнул ему Вок, жестом приглашая его войти.
- Как, вы укрываете его у себя? Погоди, негодный, об этой шалости мы с тобой потом поговорим, - с грозным видом обратился он к помертвевшему от страха и прижавшемуся к столу мальчугану.
- Простите, преподобный отец, но я хочу, чтобы вы объяснились с Светомиром сейчас же и при мне, тем более, что я сам ходил за ним и привел его сюда. Постыдились бы вы так бесчеловечно обращаться с ребенком, за которого некому заступиться.
Краска гнева залила круглое и толстое лицо Илария.
- Как вы смеете, дерзкий мальчик, читать мне наставления! Я пожалуюсь матушке на вашу непочтительность; а этого негодяя, который мне поручен, я по-своему выморю воздержанием и постом и сделаю из него достойного служителя алтаря, - гневно прошипел он.
Вок побледнел и, схватившись за рукоять кинжала, с угрожающим видом шагнул к монаху.
- В таком случае, прежде, чем делать достойного служителя церкви из Светомира, начните с самого себя и не издевайтесь над ребенком, приучая его ко лжи и притворству. Да будет вам известно, достойнейший Иларий Шварц, что я знаю цель ваших благочестивых поездок: больной, которого вы навещаете, - никто иной, как дочь угольщика Михаила, которую вы соблазнили еще весной, а теперь заставляете ее с отцом молчать под страхом потери места. Если я расскажу это моему отцу, то вам будет много неприятностей; он не любит, чтобы духовники матушки так весело забавлялись на его землях. Довольствуйтесь вашим благодетельным влиянием на графиню, которая настолько слепа, что не видит ваших доблестей, и воздержитесь от дурного обращение с Светомиром, у которого, к тому же, есть индульгенция, освобождающая его от необходимости соблюдать посты, - насмешливо закончил Вок, указывая на разложенный на столе пергамент.
Но монах не бросил на него и взгляда. Задыхаясь от гнева, он, не говоря ни слова, повернулся и выбежал из комнаты, шумно хлопнув дверью.
- Проклятый! Ты мне это еще попомнишь, - сквозь зубы шипел он, как ураган проносясь по коридору.
Молодого графа бессильный гнев духовника матери привел в веселое настроение. Со смехом упал он в кресло, и только когда первый приступ хохота прошел, он обратился к Светомиру, по-прежнему хмуро стоявшему у стола.
- Не бойся! За сегодняшний наш разговор расплачиваться тебе не придется. А если он посмеет тебя бить, пожалуйся мне, - уж я сумею надеть намордник на эту немецкую собаку. На сегодня я уложу тебя в своей комнате. Пускай лучше гнев этого молодца пройдет, прежде чем вы свидитесь.
Покуда слуга, по приказанию молодого графа, стлал постель Светомиру, Вок поднялся по винтовой лестнице в верхний этаж той башни, где жил маленький Крыжанов. Здесь обстановка была тоже самая простая, и лишь изобилие мечей, кинжалов, пик, кистеней, арбалетов и разного другого оружие придавал комнате воинственный вид.
У стола сидел человек богатырского телосложения, и при свете масляной лампы читал Евангелие. Человек этот был Антон Брода, - учитель ратного искусства в замке, пользовавшийся у старого графа и особенно у Вока отменным уважением, так как, в свое время, он был пестуном мальчика и обучал его воинскому делу.
При входе молодого Вальдштейна, он встал; но тот сделал ему знак сесть и, пододвинув скамью, поместился с ним рядом.
- Ах, Брода! - весело заговорил юноша. - Я расскажу тебе, что у меня вышло с Иларием. Он чуть не лопнул со злости, когда узнал, что мне известна его история с дочерью старого Михаила. Уж сыграл ты с ним штуку, рассказав мне про его похождения.
И он передал разговор свой с Светомиром, покупку индульгенции и столкновение с монахом.
- Видишь, Антон! Я сдержал слово и взял Светомира под свое покровительство, - с довольным видом закончил юноша.
- Бог наградит тебя, пан граф, за доброе дело! А я не мог выносить рыданий и криков несчастного ребенка, когда этот немецкий пес истязал его. И такой-то негодяй, бесстыдный развратник, смеет ещё носить сан священнический!
- Теперь он у меня в руках! Но я должен напомнить тебе, Брода, что я-то свое обещание исполнил, а ты своего еще нет и не сводил меня на ваши тайные сходки, о которых говорил. А мне так хочется побывать на них.
Брода облокотился на стол и задумался.
- Я все не решался, потому что не знал, одобрит ли твой отец, если я повезу тебя, пан Вок, на наши сходбища. Но уж раз ты этого непременно желаешь, изволь! Что ж, это, ведь, не преступление - собираться, как мы, чтобы помолиться, как молились наши отцы, и поговорить о бедствиях родины, на которую ни один чех не может смотреть без того, чтобы его сердце не обливалось кровью. Итак, едем в будущую субботу. Я знаю, ты меня не выдашь…
- Клянусь Христом!
- Верю, верю, пан! Потерпи, и без того эти дни тебе нельзя будет выходить по случаю приезда твоего отца.
Потолковав еще некоторое время, граф вернулся к себе, а Антон продолжал чтение Евангелия.