- А ты из дураков да ранний, Пономарь. Откуда тебе ведомо про те грамоты?
- Так к нам в монастырь приносят списки делать. И я делал.
- Вон что? - удивился Даниил. - Да ты и письмён и книжен, выходит.
- Сподобился. Сподручно оказалось.
- Ну идём. Нечего столбами стоять.
И они пошли рядом.
- Я тебя вот о чём хочу спросить: зачем тебе воля? Это ведь такая вещь, что не каждый ею может распорядиться.
- Ведаю то, воевода. Да мне она и нужна-то на день, на час, чтобы отраду душевную испытать.
- Ишь ты, какой заковыристый. Говори без загадок.
- Да просто все: ты мне добудешь волю, а я к тебе служить пойду. Вот и вся недолга.
- Голову ты мне морочишь, Ивашка. Иди к монахам, а мне на службу пора.
- Господи, и ты, воевода, жестокосердный! Да ведь лучше, чем я, ты не найдёшь себе рынду. Я ведь лихой. И саблей, и мечом владею. Испытай же, испытай! - И Пономарь отважно надвинулся на Адашева.
У Даниила рука была крепкая, если что схватит, как железом обожмёт. Он за грудки взял Ивашку, притянул к себе.
- Не лезь, Пономарь, ушибить могу. А ежели есть в тебе терпение, жди, добуду волюшку. Искры Божьей в тебе много.
Слегка оттолкнув Пономаря, Даниил скрылся в дверях Разрядного приказа.
- Подожду, воеводушка, подожду, терпения хватит, - проговорил Иван вслед и побрёл к себе на монастырское подворье.
Тихий и тёплый апрельский день показался Даниилу маетным и долгим. И дел-то, кажется, было полно. Два раза отлучался из Кремля со служебными посылками к большим воеводам. Носил грамоты в царские палаты, к государю. Правда, до самого царя Даниила не доходил. Грамоты у него забирал князь Юрий Васильевич Глинский, а Даниилу оставалось только ждать новых поручений. Служба в приказе начиналась в шесть часов утра и длилась до четырёх часов дня. Там была полуденная трапеза, и после неё вершились лишь неотложные дела. У многих же этих неотложных дел не было, и они уходили со службы. У Даниила день оказался короче ещё на два часа, и он покинул приказ и помчался на Сивцев Вражек. Дома он наскоро кое-чего поел прямо в поварне, сказал матушке, что спешит по воле отца в Коломенское, и, выведя из конюшни резвую кобылку Ласточку, поднялся в седло и поскакал туда.
Ехать в Коломенское надо было мимо Крутицкого подворья, мимо Симонова монастыря, за ним по наплавному мосту через Москву-реку, и вот он - загородный царский дворец. Но вначале Даниил увидел шатровый храм Вознесения. Сей храм, словно гранёный рубин, вознёсся в небо над Москвой-рекой, и у подножия его раскинулся великокняжеский дворец с садом, со службами. Придёт время, и о Коломенском дворце скажут, что это одно из чудес света.
Даниил прискакал в Коломенское разгорячённый и возбуждённый. Слетев с кобылицы, он побежал искать Катюшу, но нашёл её рядом с отцом и батюшкой Питиримом, и всё, что приготовился сказать, пришлось отложить на потом. Все они были в саду и вместе с работными людьми чистили дорожки, обрезали кусты. Даниил заметил сосредоточенность Кати: она собирала граблями прошлогоднюю листву и, увидев Даниила, лишь на миг оторвалась от дела, улыбнулась ему.
- А найдётся ли мне дело? - спросил Даниил, подойдя к Кате.
Её лицо разрумянилось, на лбу выступили капельки пота. Было видно, что она работала с усердием. И в какое-то мгновение у Даниила появилось желание, даже что-то похожее на жажду, подойти к невесте и обнять её. Но нет, он не осмелился нарушить благонравие в их отношениях и лишь взял у Кати грабли и принялся сгребать листву.
- Ты прямо со службы и, поди, голодный, - сказала она. - А мы только что из-за трапезы.
Катя была в лёгком летнике, который облегал её стройную фигуру, и Даниил украдкой полюбовался ею. "И какая же она манящая", - мелькнуло у него.
- Да нет, я не голоден. Дома забежал в поварню и перекусил, - ответил он, не желая покидать невесту.
Тут к ним подошёл Фёдор Григорьевич.
- Ладно уж, оставьте работу. Доченька, ты знаешь, как накормить молодца, вот и веди его к дворецкому.
- И то верно, батюшка Фёдор. А он говорит, что сыт, да как ему верить?
Даниил и Катя покинули сад. В пути первой заговорила девушка:
- Как хорошо здесь! Вот предложили бы мне остаться птичницей или за садом ухаживать, и я бы осталась.
- Тут жить не хлопотно, когда царя нет. А когда он приезжает сюда потешиться, не приведи Господь. Ни приближённым, ни дворовым покоя нет. Собакам и медведям здесь вольнее, чем любому человеку.
Во дворце Даниил и Катя нашли дворецкого Фёдора Черемисинова.
- Низкий поклон тебе, батюшка Фёдор, и здравия. Сказывают, что я голоден, так уж покорми меня.
Дворецкий улыбнулся. Он был одних лет с отцом Даниила. Вместе при дворце многие дела правили, и сыновей Адашевых Черемисинов уважал.
- Идём, голубчик, в поварню, там и поснедаешь. И ты, доченька, иди с нами, всё занятнее будет.
Как завечерело, Даниил и Катя ушли к реке. Здесь она была шире, чем в Москве. На берегу уже поставили уютные беседки. И даже купальню успели восстановить после зимы. Катя шла впереди, словно нацелилась на что-то. Она вошла в беседку, в которой можно было посидеть, укрывшись от посторонних лиц, а самой видеть всё в округе. Усевшись на скамью, она и Даниила попросила сесть, но не рядом, а напротив. Она долго молчала и смотрела на Даниила. Он чувствовал, что у Кати есть некое желание выговориться, и тоже молчал, терпеливо ожидая, пока она обретёт мужество. И дождался.
- Сегодня ночью я долго не спала. Всё думала о том, что случилось вечером. Это было так неожиданно, - начала Катя.
- И для меня тоже, - отозвался Даниил, проявляя некую настороженность. - Да что случилось, не повернёшь вспять.
- Но ведь мы с тобой никого не побуждали к тому.
- Никого.
- Однако как же так получилось, что наши батюшки завели беседу, словно сговорившись?
- Наверное, они болели тем же, чем и мы.
- Ладно, что случилось, то случилось. Год или даже меньше пролетит незаметно. И всё бы хорошо, если бы нам не возвращаться в Козельск.
- Ты боишься там жить?
- Очень. Когда меньше была, не ведала страха. А последний год я встречала каждый день с ужасом. Вот-вот, думаю, налетит орда, всё сметёт, сожжёт, всех похватает и в полон погонит. И я это всё вижу, словно уже была в угоне, словно меня привязывали за шею к коню, опутывали руки ремнями и гнали, гнали через степи в неволю. Ой, как страшно, Данилушка, что меня такая участь ждёт.
- Я тебя понимаю, Катюша. А как батюшка с матушкой?
- Не знаю. Может быть, тоже страдают от страха, но виду не показывают. Или я такая трусиха?
- Я не удивлюсь. Всё наше порубежье живёт в страхе за свою участь со времён Батыевых. Даже трудно представить себе сотни тысяч русичей, угнанных в рабство, в неволю. У нас в приказе между воеводами только о том и разговор. Силы бы нам побольше, опрокинули бы наши воеводы Крымское ханство в море.
- Что же делать-то, Данилушка? Как избавиться от страха, живя в Козельске?
- Может, молить батюшку, чтобы взял где-нибудь другой приход?
- У нас никогда о том разговора не было. Вот привёз он нас в Москву на время, а сам через день-другой возвращаться надумает. Прихожане для него всё равно что мы, родные дети.
- Если бы каждый был таким священнослужителем, как твой батюшка!
- Хорошо это, ничего не скажешь, а нам-то каково?
- Но ведь твой батюшка не козельский, а костромской.
- Да что с того! Он митрополитом послан в Козельск и им поставлен. Это как воевод шлют на службу туда, где нужно...
- Тоже верно. Но я бы на твоём месте поступил так. Лето ты проживёшь у нас, не переживая за грядущее, а на зиму упросишь родных, чтобы оставили в Москве. Я же попрошу своего батюшку порадеть за вас, найти твоему родимому новый приход. Вдруг да удастся!
- Дай-то Бог.
- Я же знаю, что мой батюшка вхож к митрополиту Макарию. Владыка властен. Ради чад ваших проявит участие и радение. Или не так я говорю?
- Истинно так, Данилушка. И у меня теперь на душе посветлее, как выговорилась.
- Я ещё вчера не мог понять, почему ты пасмурна, словно осенний день. Теперь я знаю.
Уже погасла вечерняя заря, стало холодать, темнеть, а Катя и Даниил всё сидели и перебирали то, что знали о татарских набегах, о жестокости ордынцев, с какой относились они к русичам, когда врывались в их города и селения. Беседа, может быть, и затянулась, но пришли Питирим и Фёдор и прервали потаённый разговор молодых.
- Если бы не служба, мы бы здесь поблаженствовали, пока царя-батюшки нет, - сказал Фёдор, уводя всех в царские покои.
Утром 12 апреля чуть свет Даниил покинул Коломенское. Он спешил, чтобы к шести часам быть на службе. Отдохнувшая Ласточка несла его крупной рысью играючи. Для неё это была забава - проскакать восемь-десять вёрст. Вот и Китай-город. Даниил въехал в него через Москворецкие ворота и уже хотел было свернуть к Спасским воротам Кремля, но услышал невообразимый гвалт в торговых рядах и лавках на Мытном дворе. Казалось, что там идёт сражение. Даниил повернул коня направо, поднялся на холм и увидел столпотворение: в торговых рядах шло самое настоящее побоище. Дрались все со всеми. И не было видно ни одного пристава, ни ратника, ни стража. В воздухе летали палки, доски, камни - всё, что попадалось под руки. Кто-то бросил даже курицу. Подступиться к дерущимся было невозможно. Смешались языки. Кто-то кричал по-русски, кто-то по-немецки, по-польски, по-литовски, по-мордовски и даже по-татарски: были в эту пору на Руси и казанские торговые люди.