4
Проснулся от шума. В комнате было темно и холодно, открылась дверь, вошло несколько человек.
- Посмотрим здесь, - сказал один.
Голос у него был крепкий, густой. "Наверно, капитан, - подумал Витька. - Никак не меньше. Таким голосом команду подавать - красота! Сразу слышно".
Человек пошел вдоль коек у стены, светя спичкой.
- Здесь нет, - сказал он и перешел к стене напротив. Опять зажег спичку.
- Есть! - воскликнул он. - Я ж говорю, должна быть, обязательно. Вот она вентиляционная решетка. Теперь согреемся. А то прямо хоть помирай - такая холодина. Дай-ка я ее попробую. А ну, посвети.
Кто-то еще зажег спичку. Человек с капитанским голосом занес ногу, примерился - и с силой ударил каблуком в стену. Послышался хруст.
- Есть, - сказал он. - Выламывай, выламывай ее. Расчищай. И урны - давай, тащи сюда. Клади их на табуретки. Главное - дровишек побольше…
Дело у них шло быстро. Выдрали остатки проломленной решетки, освободили отверстие вентиляционного хода, шедшего в стене вверх. Принесли две пустых квадратных жестяных урны для мусора. Составили вместе, положив на две сдвинутых табуретки, подровняли, притиснули одним концом к вентиляционному ходу. С другого конца получившейся печки запалили огонь. Дровишками служили обломки табуретов, стульев, подобранные в коридоре и соседних комнатах.
Пламя загудело. Урны быстро раскалились и светились темным вишневым цветом. В комнате постепенно становилось теплее. Витька задремал. И опять перед ним потянулась вдоль леса проселочная дорога, которую он уже видел во сне. Он шагал рядом с лошадью и держал руку на ее шее, и гладил коричневую гладкую шелковистую кожу. Сердце его сильно билось от радости. Он смотрел на лошадь и ласкал ее, и она кивала ему головой, и смотрела темным лиловым глазом, опушенным мохнатыми ресницами. И Витька во сне знал, что это сон, и знал, что была когда-то другая, прежняя, замерзшая, ледяная дорога, и теперь есть эта светлая, и ей никогда не будет конца.
Он проснулся и сначала не мог понять, где он, и что перед ним. Дровишки, видно, в пасть урнам совали, не переставая, и теперь от них полыхало жаром. Несло дымом. Люди вокруг сидели, как черти в аду, облитые красным. Разговаривали, однако, тихо, степенно. Двое играли в карты.
- А что мне с этими деньгами делать? - пояснил один из игроков хриплым, простуженным голосом. - Пока на фронте был, полную полевую сумку их набил. Ну и что? Купить на них все равно нигде ничего нельзя. Родных у меня - никого. Один я на свете. Скоро опять на фронт… Так лучше я их в свое удовольствие проиграю, - тут он врезал картой по табуретке.
Так началась жизнь Витьки в резерве. На следующий день, утром, в девятнадцатой комнате, капитан представил его одиннадцатому отделению, сказал, что Витька назначается командиром.
- Вопросы есть? - спросил капитан.
Вопросов не было. Капитан ушел. Витька оглянулся. Комната была большая, светлая. Два больших окна выходили во двор. В комнате стояло коек, наверно, тридцать или сорок. Здесь размещалось четыре отделения седьмой роты. Одиннадцатое занимало угол возле одного из окон - девять коек. Восемь заняты, одна свободная.
- Садись, младший лейтенант, - кивнул среднего роста плечистый человек с тремя кубиками в петлицах шинели па свободную койку, - твоя.
Старший лейтенант, значит, - думал Витька, разглядывая эмалевые кубари защитного цвета на его шинели. У самого Витьки кубарики его - по одному на каждой петлице - все еще были красные. Защитного цвета Витька так и не смог достать.
Витька сел. И все его отделение тоже сидело на своих койках: один старший лейтенант, шестеро лейтенантов, один младший лейтенант. Койки здесь содержались в порядке - простыней, правда, не было, но поверх матрацев все застелены шерстяными одеялами. На каждой - подушка, хоть и без наволочки. Здесь тоже было холодно, ко не так, как в других комнатах.
- Да, да, - кивнул старший лейтенант, - здесь теплее. Наверно, потому, что кухня недалеко. Там ведь кое-что все же варят. Вечерами комнату запирают, чтоб холоду не напускать.
- Вы давно прибыли? - спросил Витька.
- Вчера. Все вчера утром поступили. Я - из госпиталя, после ранения, - кивнул он на левую руку. - Сгибается, правда, еще плохо, ну, да - ничего, разойдется. А ребята после расформирования части. Да чего тут - дело ясное. На ту сторону переправлять будут.
- На какую сторону?
- Через Ладогу. Не слыхал? На Волхов. Дорога-то по льду уже вовсю работает. Сюда патроны везут, снаряды, муку. Туда - людей. Да хоть бы скорее. Здесь, брат, не разживешься. Норма ведь не фронтовая. Мы теперь - тыл.
Да, здесь все было другое. Там, впереди, у себя в полку, да и в медсанбате еще - Витька ежедневно получал триста граммов хлеба и сто граммов сухарей. Высшая - фронтовая! - норма осажденного города. Да еще тридцать пять граммов сахара, да приварок - не такой уж бедный. Да еще - поскольку некурящий и табачного довольствия не получал - имел Витька - хоть и малую - но заметную, законную добавочку к своему сахарному пайку: десять граммов в день. Всего этого, конечно, было маловато. Голодно для молодого парня, но ничего - жить и воевать можно.
А здесь - тыловая армейская норма - совсем другая картина. Сухарей, правда, по-прежнему - сто граммов в день, а хлеба - уже только двести. И приварок - соответственно, похуже, одно слово - суп рататуй.
- Два раза тут горячее дают, - продолжал старший лейтенант, - в двенадцать дня и в шесть. Утром и вечером - кипяток - сколько хочешь. В двенадцать - также хлеб, сахар, по весу, все точно. У тебя котелок, кружка есть? Хорошо. И ложка тоже? Правильно. Человек на войне запаслив быть должен. На войне харч - первое дело. А теперь - особенно. Да какой нынче харч? Совсем ничтожный. Плохо поддерживает. Хоть бы скорей через Ладогу перебраться. А то - смех! - ляжешь на койку, глаза закроешь и про разную пищу все думаешь, думаешь - что когда ел, да что когда, - дурак этакий! - мог, да не съел. Да что еще когда-нибудь, бог даст, может, еще съешь. В общем - мечта…
- А еще чем тут занимаются?
- А ничем… Лежишь - тюфяк тюфяком - глазки закрывши, и чувствуешь, как из тебя жизнь уходит - капля за каплей. Ну, да ничего, переберемся на ту сторону - еще дадим дрозда, - старший лейтенант усмехнулся. - А уж немца - дай срок! - на щеках его заиграли желваки. - Дай, говорю, срок!.. - голос его пресекся.
Помолчав, он продолжал негромко, медленно:
- Ну, бывает еще, говорят, выведут во двор для строевой подготовки. Но особенно не гоняют - так, походить немного, воздухом подышать. Но главное тут в нашей жизни - это двенадцать часов и шесть часов, когда приварок дают. Тогда твоя главная работа, как командира отделения. Смотри, младший лейтенант, на тебя надеемся.
Витька не понял, какая у него будет главная работа и почему на него надеются. Но спрашивать не стал. Он вдруг почувствовал усталость. Стащил сапоги и лег, пристроив сбоку вещмешок.
В двенадцать, в столовой, получив у окошка положенный каждому дневной паек - хлеб, сухари, сахар, отделение окружило в ожидании один из столов. Никто не садился. Ждали. Двое поднесли кастрюлю, куда повар в другом окошке влил девять черпаков супу. Кастрюлю поставили на стол посредине. Витьке вручили половник:
- Мешай!
Теперь он уже понимал, что к чему, и начал круговыми движениями черпака взбалтывать в кастрюле суп. Там были мелко нарезанные кусочки мяса, перловая крупа. Все это следовало разделить строго поровну между всеми, а для этого надо было непрерывно мешать, чтоб состав был одинаковый - чтобы равномерно попадали в половник и жидкость, и мясо, и крупа.
- Мешай, мешай, мешай, - повторяли восемь человек, стоя вокруг стола и держа наготове свои котелки.
Доведя вращательное движение супа до возможной скорости, Витька выхватывал из кастрюли полный половник и выливал его в подставленный котелок. Потом опять начинал мешать в кастрюле, все быстрее и быстрее разгоняя суп. И опять выхватывал порцию и выливал в чей-то котелок. И опять мешал, и опять оделял пищей своих ребят, которые строго и доверчиво следили за всеми его движениями. В них была жизнь.
Так разделили весь суп. Все были довольны, и Витька понял, что он оправдал доверие. Кастрюлю отнесли повару, сами сели вокруг стола и не спеша, сосредоточенно принялись за еду. Покончив с супом, некоторые тут же пошли, зачерпнув себе кружками из кастрюли у поварского окошечка горячего, темного, пахнущего дымом и оттого весьма какого-то приятного, уютного чая и тянули его, вприкуску с кусочками сахара. Другие же тщательно завернули, спрятали остатки хлеба, сухари, сахар и пошли к себе, отложив чаепитие.
Так же поступил и Витька. Он вернулся в девятнадцатую комнату, куда из столовой не спеша возвращались и другие отделения седьмой роты.
Снял сапоги и лег на свою койку. Тут - едва закрыл он глаза - сразу поплыли перед ним розовые рыбы. Сначала не мог он взять в толк - что за рыбы, откуда взялись и почему. Присмотрелся - и наконец понял. Таких же рыб видел он поздним вечером двадцать первого июня, когда возвращался в город с Карельского перешейка, где провел в гостях у знакомых всю субботу. Тихонько позванивая, катил трамвайчик в белой ночи. Витька сидел у открытого окошка, смотрел вдаль на город - и был в очень хорошем настроении, поскольку назавтра предстояло воскресенье, и он соображал, как его провести получше. Вдруг Витька обомлел. Вдали, над городом, плавали высоко в воздухе большие рыбы, и было их много. Некоторые медленно еще подымались вверх, другие стояли уже неподвижно. Ночь была совсем светлая, ясная, и на западе медленно передвигалась красноватая непотухающая заря, и все было видно очень хорошо, и были те рыбы розовые. Витька быстро сообразил: баллоны! Продолговатые воздушные шары! Аэростаты!