В другой раз погнался за ним по тропе человек плечист, рыж. Выскочил из-за дерева - подстерег, ирод - засвистел страшно, вдарил кистенем на ременной петле, да промахнулся. Бежал сзади, ногами топал, грозился, кричал что есть мочи - "стой!". Да где там - стой! Навел его Иона на лук настороженный. Сам в сторону метнулся, а тот, конечно, струну натянутую задел. Еле слышно саженная стрела всего и свистнула нежно, да и того хватило - насквозь проткнула - как бежал, так и ткнулся плечистый замертво рыжей бородищей в землю.
…Смотрел Иона в огонь, губы его шевелились.
- Приют заповедный, незнаемый… - тихо шептал он. - Обитель малая лесная, благословенна будь… Сохрани ее, господь, и укрой от злых, от несытости их и немилого стяжания - человекам в радость, в спасение.
"Да, - подумалось тут же Ионе, - от злых, что там бродят, пути ищут, разорить хотят… От них господь-батюшка укроет. А тут свои, Елистарх неправедный, изнутри разорить может. Гнать его, гнать сей же час. А потом? А потом он, Елистарх же, чего доброго, и наведет тех самых, - злых… А что делать? Не бросать же его в чарусу…"
А Ворон, глядя в печь, на игру огня, вспоминал, как прошлым летом стоял он в тенистом саду на коленях перед царем Иваном и снизу вверх глядел на лик царский. А дьяк, по правую руку стоя, о Северьяновой слезной челобитной ровным голосом говорил неспешно, и царь Иван слушал, преклонив ухо. И Ворон царские очи видел, и холод ледяной входил в его сердце, и чуял он, что милости не будет. Вот и убежище одно только и оказалось, в чаще лесной, от очей нещадных укрытое…
Встали прощаться, уходить.
Елистарх опять губы, улыбаясь, распустил:
- Коли гоните - что ж - уйду.
- А уйдя, Елистархушка, сделай милость, помалкивай, не бери грех на душу, - сказал Иона. - Не наводи на нас ни государевых людей, ни татей лесных, жадных. И нас помилуешь, в грех не введешь, про жернов не заставишь вспоминать.
- Ужо, - тихо отвечал Елистарх. - Ни сам греха не возьму, ни вас в грех не введу. Да только знайте: за других я не ответчик.
- Это за каких - за других? - спросил Ворон.
- За других, значит, - за других. Васюта Выксун, мнится мне, тоже спит, а во сне видит, как бы уйти.
- Это - его дело.
Ушли. Ворон пошел проводить. Серафима осталась одна. Стала убирать посуду со стола - на полки, что были по стенам.
Тут в избу постучали.
Серафима отворила дверь, вошла Лебедушка в платке накинутом. С холоду румяна, глаза блестят. Улыбается несмело.
- Можно?
- Заходи, заходи, лапушка. Что ж ты так - в одном платке?
- Да тут недалеко. Одна ты, тетушка Серафима?
- Одна.
- Вот и хорошо. Пошептаться с тобой тайно.
- А о чем же, Лебедушка?
- О том, что на сердце.
- И что же на сердце у тебя?
- Смутно.
Лебедушка откинула платок с головы, присела к печке. Долго молчала. Серафима опустилась рядом.
- Дева я, - заговорила наконец поздняя гостья, - а ты жена. Ты все знаешь, а я ничего не знаю. Ты мне скажи, каковы они, можно им верить? Или нельзя?
- Это кому?
- Им - мужикам.
- Это, Лебедушка, темная вода.
- Мне Васюта покою не дает. Уж такой ласковый! Просто - утешенье одно!
Лебедушка засмеялась тихо, и смех ее был тревожный.
- Они, мужики, разные, - сказала Серафима.
- Темная вода, говоришь?
- Когда как. Когда - темная, а когда и светлая.
- А как узнать? Чтоб ведать: когда - светлая, когда - темная.
- Ах, Лебедушка, да как узнаешь, когда он, мужик, иногда и сам про себя не знает, какой он!
- Как же так?
- Да так. Он, мужик, иной раз врет, и сам же и верит. Как ребенок.
- Неужто?
- А ты думаешь! Вот тебе-то Васюта что говорит?
- Говорит: уйдем! Здесь скука, а там жизнь сладкая. Наряжу, как царицу, все у нас будет!
- Вот видишь. Ты что ж сама-то думаешь? Что? Ты думаешь - он что?..
- Не знаю.
- Да неужто ты думаешь, что он тебя облыжно улестить хочет? Нет, Лебедушка, нет! Твой Васюта свято в то самое верит, что тебе говорит.
- Да? - загорелась Лебедушка. - Верит? Тетушка Серафима, неужто - правда, верит?
- Подожди, Лебедушка. Верить-то он верит, - Серафима усмехнулась невесело. - Да что из веры той выйдет? Мир, куда он тебя зовет, - тяжел, страшен…
- Ну? И что?
- Темная вода.
- Чем начала, тем и закончила? Почему?
- Потому, что вода темная не в Васюте твоем - в мире, куда он тянет…
Лебедушка поднялась. Молча накинула опять платок на голову, поцеловала Серафиму, вышла. Серафима выпустила ее, затворила дверь, задвинула засов. Стояла в темных сенях, качала головой, шептала молитву.
А Лебедушка быстро шла к себе домой по тропинке, проложенной в снегу. Яркие светились на чистом небе звезды. Лился сумеречный от них на землю свет. Снег скрипел под ногами. Было морозно, недвижно и спокойно. Только у дальних изб слышно было тянул кто-то заунывную песню:
Что же ты, калинушка, не так такова,
как весеннею ночкой росиста была…
Лебедушка улыбнулась: опять это, наверно, Васюта тоскует, на небо глядя, песню поет. После беседы с Серафимой все казалось ей еще непонятнее, но на сердце стало легче. Воля расстилалась перед ней. "Душа самовластна" - это поп Иван говорил? Да кто бы ни говорил - так оно, видно, и есть - самовластна. Никто не расскажет, не наставит. Сама выбирай.
Лебедушке вспомнилось, как недавно заглянув в комнату, увидела за столом родителя своего. Он сидел в одной рубахе, опустив плечи, вытирал платком мокрое от пота лицо. Отдыхал - только что приволок на лошади из леса еще одно бревно. Теперь он возил их часто.
- Здравствуй, батюшка, - сказала она.
- Здравствуй, Лебедушка, - ласково ответил Ждан Медведь. - Посиди со мной.
Лебедушка присела на лавке.
- Зачем, батюшка, бревна из леса возишь? - спросила.
- Горницу светлую хочу к нашей избе пристроить. Для тебя.
- Зачем? Мне и в светлице моей малой хорошо.
- Это славно, что хорошо. А если перемена в твоей жизни будет?
- Научи меня, батюшка, как мне перемену эту сделать, - тихо сказала Лебедушка.
Ждан Медведь долго молчал, платком утирался. Наконец сказал:
- Тут научить трудно. Мира хочу душе твоей. Хочу, чтоб мир и покой были в новой горнице с тем, кого введешь в нее. А тут только ты решать можешь. К кому сердце лежит, к кому душа летит.
- Ты знаешь, батюшка, к кому.
- Ну, что ж, в добрый час. Вот только горницу по весне закончу. Хочу, чтоб первое время возле меня пожили. А каков он, твой суженый, окажется, сама увидишь. После свадьбы.
- Ты вот, батюшка, горницу светлую нам ладить собрался. А он меня прочь отсюда зовет.
- Сохрани тебя господь от такой напасти, - еле слышно, нахмурившись, сказал Ждан Медведь.
X. Беседа вечерняя
Зима уходила. Приближалась весна. Вот уж и великий пост подошел. Снега оседали, таяли. На взгорках проглянула земля. Малиново светилось на закатах небо. Ели в лесу стали будто еще чернее - стояли недвижные, ждали вешнего дыхания. Всякому зверю тяжело стало на снегу, напоенном влагой - отлеживались лесные жители в чащах, буреломах.
В один из таких сырых, вязких вечеров пришел к Ждан Медведю Васюта Выксун. Хозяин сидел за столом, читал книгу - страницы у нее были чудны и глаз ласкали цветом густого молока, а буквы шли черные, ровные, - уставом писаны.
Поздоровались. Ждан Медведь закрыл книгу, отложил в сторону.
- Божественное? - кивнул на нее Васюта.
- Божественное, - сказал Ждан Медведь. - Садись, Васюта.
Васюта сел. Молчал. Долго глядел на Ждан Медведя. Серые глаза доброго молодца то улыбались, то суровели, и чувствовалась в них странная тоска.
- Что скажешь? - прервал молчание Ждан Медведь.
- Пришел, батюшка, тебе челом бить, о райской птице говорить, что в тереме твоем живет, покою мне не дает.
- Молода еще та птица райская, - вздохнул Ждан Медведь, - да если у вас с ней сладилось, - что ж, - отвернулся, поглядел в окно, где разливался на небе алый закат, - от того не уйдешь. Воле вашей поперек стоять не буду. Одно только плохо…
- Что?
- Ты, Васюта, слышно, в мир хочешь отсюда уйти и Лебедушку увести?
- Хочу.
- Сгибнешь ты там. И Лебедушку погубишь.
- Не сгибну. Не погублю. Ты меня еще не знаешь. Я ухватист.
- Таких вас ухватистых - там конца-края нет. Потому и рвут горло друг другу.
- Не хуже других окажемся. Да и время такое. Кто сверху вниз, бывает, валится, а кто и снизу наверх выбирается. В этой каше не будь дураком, только хватай - не зевай.
Ждан Медведь прищурился, поглядел, со вниманием:
- Постой, постой! Ты уж не про опришнину ли говоришь?
- А хоть бы и про опришнину!
Ждан Медведь усмехнулся, покачал головой:
- Безумны твои речи, Васюта… Ты ж не знаешь, про что говоришь. Чтоб в опришнине что ухватить, шутником надо было быть…
- Шутником?