* * *
В субботу Лорис-Меликов был во дворце.
На прием к государю неверной походкой прошел дряхлый канцлер, знаменитый острослов князь Горчаков. Глядя на его согбенную, но все еще изящную аристократическую фигурку, Лорис с умилением подумал, что вот этот старец – однокашник Пушкина. "Ты, Горчаков, счастливец с первых дней…"
После Горчакова пригласили военного министра Милютина, по чьей рекомендации Михаил Тариэлович был некогда назначен командиром Кавказского корпуса. Лорис поклонился ему с особенным почтением, в котором, правда, была еще и та естественная уважительность, с какой все при дворе относились к Милютину. А вот Дрентельну, хотя тот и был шефом жандармов, Лорис отвесил сдержанный поклон. Он считал Дрентельна человеком деревянным, ограниченным, а к таким людям Михаил Тариэлович испытывал хотя и легкое, но неодолимое презрение.
В царской приемной Лорис бывал не однажды. Генерал-губернатор, он имел право личного доклада государю, минуя господ министров. В своем обширном крае граф обладал властью, превышавшей власть министров в их ведомствах. Да и вообще Михаил Тариэлович считал, что настоящее дело государственного управления делается не в департаментах, не в Петербурге, не в европейских сенях азиатской избы, а в самой азиатской избе – в России. И все же здесь, в Зимнем, Лорис с недоумением и досадою чувствовал себя провинциалом. В глубине души он очень хотел променять азиатскую избу на европейские сени, хотя и не уставал повторять, что, пожалуй, не мог бы жить в столице.
Лорис знал, что Милютина и Дрентельна император намерен познакомить с запиской следственной комиссии о взрыве в Зимнем дворце. Это было понятно: военный министр и шеф жандармов должны были прочесть записку. Но зачем государь нынче утром показал этот документ и ему тоже? А потом сказал, что есть, увы, чума пострашнее той, с какой граф когда-то совладал блистательно…
Лорис не догадывался (впрочем, об этом еще никто не догадывался): минувшей бессонной ночью государь обдумывал проект "милого Саши".
Александр понимал, что назначение диктатора равносильно признанию собственной немощи. И еще он сознавал, что из этого диктаторства проку не будет, ибо рокового сцепления обстоятельств не разорвать, не переместить. Бессонной ночью Александр то склонялся к исполнению плана цесаревича, говоря себе, что надобно смирить гордыню, то отвергал этот план, признавая его постыдным для самодержца. Как всегда при решении значительного вопроса, чувства и мысли были зыбкими, неотчетливыми, противоречивыми. Одно он знал твердо: Бычок не сядет в диктаторское кресло.
На рассвете Александр зажег свечу, взял с ночного столика богословское сочинение бельгийского монаха, которое он любил перечитывать вперемежку с фривольными французскими романами, наугад открыл книгу и увидел главу "О пользе несчастий".
Первым он принял утром харьковского генерал-губернатора. Михаил Тариэлович ни о чем не догадывался, но интуиция нашептывала: "Ты на пороге необычайного… Ты на пороге необычайного…" И Лорис не уезжал из Зимнего, бродил в залах, рассеянно здоровался со знакомыми, в волнении прикрывая глаза коричневыми набрякшими веками. Предчувствие его не обмануло. В полдень государь вялым голосом объявил об учреждении Верховной распорядительной комиссии под начальством графа Михаила Тариэловича Лорис-Меликова.
* * *
Взлет свой Лорис-Меликов выдержал с видом боевого генерала, привычного к дисциплине. Вспомнил пушкинское: "Воззвал к святой твоей седине: "Иди, спасай!" Ты встал – и спас…"
Как всякое лицо, назначенное на очень высокий пост, – а бывший харьковский генерал-губернатор занял второе место в империи – Лорис тотчас подвергся натиску тьмы военных и статских. Громче других раздавались советы действовать незамедлительно и круто, то есть именно те советы, которые чаще других подаются советниками. Лорис, прямо не возражая, говорил, что надо все ж посулить обществу кое-какие "бомбошки либерализма", что одной строгостью "нонче не возьмешь".
– Время такое, нельзя не прислушаться к благомыслящей части общества. Конечно, господа, я не намерен поощрять крамольников, рука не дрогнет, но нельзя… э-э… слишком много деспотизма.
– Помилуйте, – возражал Адлерберг с обиженной миной на узком морщинистом лице, – кто же у нас жалуется на излишек твердости? Разве одни революционисты? Напротив, все жалуются на недостаток правительственной энергии.
– О нет-с, Александр Владимирович, нет-с, – отвечал Лорис, играя бровями. – Кулаком кулачили, а много ль проку? Нет-с, прежде восстановить спокойствие, восстановить доверие к высшей власти. А вместе – перемены. Разумеется, в нужном направлении. Что такое полиция? Тащить и не пущать? Мало-с! Нужен надзор быстрый и проницательный. А Третье отделение? Не зря толкуют: у крамолы везде агенты, а у правительства ежели есть, то уж такие олухи, хоть святых вон. – Он вдруг лукаво прищурил живые блестящие глаза. – Ну, да что там! А главное-то, все вы, господа, думаете: "Армяшка Лорис совсем негож в диктаторы".
Ему возразили нестройно, с замешательством. Он махнул рукой, извинился занятостью и приказал подавать экипаж, чтобы нанести визит тому, кто сам не прибежал нынче с проектами и советами.
На Большой Садовой в домашнем кабинете военного министра Лорис с горячностью атаковал поборников одних лишь драконовских мер. Потом пустился в рассуждения о необходимости лавировки среди множества рифов, дабы вывести государственный корабль на верный курс и придать ему державный бег, достойный России.
Седовласый благообразный Милютин, устремив на Лориса твердые серые глаза, думал: "А этот кавказец не потерял головы, этот, сдается, способен на лавировку". Но, услышав что-то о благородных принципах управления, иронически наморщил губы:
– Э, Михайла Тариэлович… Принципы! Благородные, говорите, принципы… Спору нет, все это отменно, все это, батюшка, куда как хорошо. Ан знаете ль, подчас-то принципы оказываются тут… – Он положил ладонь налево. – Да-с. А власть оказывается тут. – Он передвинул ладонь направо. – Вот-с как… Был, доложу, некий дельный министр… – Милютин тонко улыбнулся: случаются, мол, и министры дельные. – Назначили его министром из директоров департамента. Ну-с, преемник его приносит как-то на подпись три доклада, а его высокопревосходительство глядь-поглядь да и выстави: "Отказать". Преемник, новый-то директор, решается заметить: так и так, вашество, но ведь эти самые доклады вами написаны, когда вы еще не были министром. "Как же-с, как же-с, отвечает, хорошо помню. Да только писал-то я, батюшка, когда еще на вашем месте был. А внизу многого не видишь. Вот как заберешься на верхушку, на вышку как заберешься, уж тут горизонт шире и начинаешь различать соотношение предметов". Недурно сказано, а?
Лорис рассмеялся своим быстрым, гортанным смехом.
* * *
Европейская гостиница годилась заезжему генералу, диктатору казна наняла обширный дом окнами на Мойку. Там и открылись заседания Верховной распорядительной.
"Правительственный вестник" опубликовал обращение графа Лорис-Меликова к жителям столицы. Дабы не было никаких сомнений, извещалось, что Верховная не допустит ни малейшего послабления и не остановится ни перед какими строгими мерами для наказания "преступных действий, позорящих наше общество", и что при поддержке "всех честных людей, преданных государю", потрясенный порядок будет непременно восстановлен.
Министры, генерал-адъютанты, сенаторы наполнили приемную Лориса. В первом этаже, в просторной и светлой прихожей, дежурили околоточный, жандармские офицеры, фельдъегери. Граф усмехался: "Вишь ты, тридцать пять тысяч одних курьеров".
Лорис кипел деятельностью, как горная речка пеной. Он верил в близкое успокоение России на разумных началах. Он уже верил в свое призвание, в свою миссию.
Штат полицейских и филеров? Увеличить, чтоб на трех обывателей по одному, а главное – глаз в деревнях, где, того и гляди, подхватится пламя. И не жалеть, не скупиться на агентуру. В Германии, во Франции сыскной механизм очень хорош? Ну что же, Петр Великий пример: гонял недорослей за границу, и нам не грех. Но прямым следствием увеличения штата всегда было, есть и будет увеличение репрессалий. Вот этого-то и надобно избежать. При строгом, неукоснительном досмотре – неспешно выпустить из российского котла излишек пара.
Лорис беседовал с редакторами петербургских газет и журналов: власть нуждается в подспорье общественных сил. Это было новостью, и это вселяло надежды.
Молодость бурлива, в университетах вечные истории? Стало быть, заменить министра просвещения: граф Толстой, признаться, чересчур груб, вот Сабуров – гуттаперчевый.
А Третье отделение? Господи, да одно только название мерзит даже людям благонадежным. Нет, Третьему отделению – названию – давно пора в архив, и надо убедить в том государя.
Посреди заседаний, обсуждений, распоряжений и указаний Михаил Тариэлович не забывал некое обстоятельство, которое ему действительно забывать не следовало.