- Рубашечка! Я обнаружила ее в кармане одной из курток моего кузена, когда гладила белье. И я не думаю, что она принадлежит вам.
Руки молодой женщины дрожали, когда она осторожно прикоснулась пальцами к тонкой материи. И потом, разглядев монограмму, вышитую среди цветов, она словно оцепенела, все еще не веря своим глазам.
- Это невозможно! - сказала она сдавленным голосом… - В его кармане, вы говорите?.. Но, проверяя белье перед стиркой, Жервеза Морэн должна была бы заметить наличие этой… этого предмета?
Адель пожала плечами. Выражение ее лица стало еще более серьезным.
- Возможно, она и не обратила на это внимания. Да и не удивительно: у куртки толстая жесткая ткань, а эта штучка такая легонькая, такая тонкая!.. Нужно все видеть насквозь! - добавила она с тонко рассчитанной жестокостью, которая достигла цели: Агнес побледнела еще сильнее.
Заметив ее состояние, гадюка испугалась: если мадам Тремэн лишится чувств, придется звать на помощь, а в ее планы никак не входило, чтобы Лизетта и тем более Клеманс Белек своим приходом нарушили это действие, так прекрасно подготовленное и сыгранное ею…
- Вам нехорошо? - обеспокоенно спросила она с напускным участием. - Боже мой, могла ли я подумать, что вы придадите столько значения этой тряпке…
- Кто вам сказал, что я придаю этому значение? - холодно спросила Агнес с таким презрением, что другой бы расценил это как пощечину. - И потом, почему вы сами не положили это… белье обратно в карман куртки? Я же знаю, что вы ненавидите моего мужа…
В тот же момент Адель разразилась рыданиями: она была из тех женщин, которые могут заставить себя плакать по команде:
- Это правда, я ненавижу его… но только потому, что он недостаточно вас любит… А вы… вы подозреваете меня? Но где, скажите… и как я могла бы достать такое белье, такое тонкое… такое дорогое? Я ведь… я всего лишь бедная девушка, единственной виной которой является то, что я так к вам привязана!
И она заломила руки с таким чувством безнадежности и так убедительно, что Агнес почувствовала, что жалость к ней возвращается.
- Ладно!.. Слова опережают мои мысли… Прошу вас меня простить. Но допустим, что все это можно просто себе вообразить…
- Все, кроме правды, не так ли? И потом, - добавила девушка с горечью, - что удивительного может быть в том, что очаровательный месье Тремэн имеет любовницу… или двух… или десяток? Разве все мужчины не занимаются тем же самым, пока их верные супруги вынашивают их детей?
- Замолчите, - приказала Агнес, - это еще ничего не доказывает. Возможно, это просто скверная шутка, сыгранная с моим мужем. У некоторых людей мысли могут принимать совершенно неожиданный поворот!
- И я бы думала, как и вы, если бы в этом… увы… не было бы ни капли правды…
Она встала на колени перед молодой женщиной и схватила ее за руки:
- О, моя дорогая, моя милая кузина, такая прекрасная и такая нежная! Ну как же можно относиться к вам таким образом? Ведь я давно уже заподозрила нечто странное в отношении долгих вояжей моего кузена…
Агнес хотела выдернуть руки, но та держала ее крепко.
- Каких вояжей? Вы имеете в виду Гранвиль? У него там друг, которого я недолюбливаю…
- Нет, я имею в виду Картрэ. Там, представьте себе, такой нарыв, который давно пора вскрыть. У нас там есть друзья, вполне надежные люди. Они полагают, впрочем, и я тоже, что надо заставить эту женщину… эту англичанку поскорее убраться к себе домой. Со своим ребенком, разумеется…
Мадам Тремэн поднялась так стремительно, что осведомительница чуть не упала вверх тормашками и была вынуждена опереться на стоящую рядом кушетку, чтобы встать на ноги. И вдруг ею овладел страх, впрочем, этого слова недостаточно, чтобы описать тот панический ужас, который охватил ее хитрый и изворотливый ум и сердце, полное ненависти: подобно фурии Агнес бросилась на нее, готовая вцепиться когтями и разорвать. Губы ее были мертвенно бледны, в глазах бушевало пламя исступления, она теперь никак не была похожа на ту гордую и элегантную молодую даму, которой была всего лишь мгновение тому назад. В ней не осталось больше ничего, кроме самки, яростно защищающей свою территорию и своего самца. Со стоном и трепеща от ужаса, Адель упала на пол, стремясь избежать объятий и думая только о том, чтобы нападавшей на нее женщине не попалось под руку ничего тяжелого. Вывернувшись на ковре, она вскочила и бросилась бежать к двери. Перед уходом она все-таки обернулась, чтобы закончить свое злое дело и окончательно уничтожить ту, которую только что так жестоко ранила:
- Если ты все еще мне не веришь, кузина, иди и сама посмотри, что происходит на окраине Порт-Бая, в доме, который называют "Ле Овеньер", расположенном на берегу Олонды, недалеко от замка с тем же именем…
Не потрудившись даже закрыть за собой дверь, она вышла с высоко поднятой головой и походкой победителя, поправляя на ходу сдвинутый набок чепчик и взлохмаченные волосы. Второпях она не заметила маленькой Элизабет, которая, моментально освободившись от опеки Белины, подобрала с пола и кинула ей вслед камушек, покатившийся по плиткам вестибюля.
Девочка очень не любила Адель, но ей не часто удавалось проявить свои чувства. В этот раз она показала ей в спину язык и скорчила ужасную гримасу, потом направилась в гостиную. Спустя минуту оттуда послышались ее душераздирающие крики, которые привлекли внимание Потантена. Вбежав в комнату, он увидел Агнес, лежащую навзничь на ковре в сильнейшем нервном припадке. Девочка стояла рядом с ней на коленях и, жалобно плача и стеная, прилагала все усилия, чтобы приподнять ее.
- Моя мамочка умерла! - повторяла она сквозь рыдания. - Моя мамочка умерла!..
Потантен взял ее на руки, с трудом оторвав от матери, в платье которой она вцепилась с такой силой, какую трудно было ожидать от ее маленьких ручек.
- Нет, она не умерла, - утешал он девочку, - просто она заболела, и вы поможете мне, если сбегаете и найдете Лизетту.
Внезапно успокоившись, Элизабет серьезно посмотрела на него своими проницательными глазами, соскользнула на пол и выбежала из гостиной на лестницу, изо всех сил зовя Лизетту. Спустя мгновение Лизетта появилась. К этому времени Потантен уже положил под голову Агнес диванную подушечку и пытался прослушать биение сердца.
- Боже правый! - охнула горничная. - Что же случилось с мадам? Она…
Лизетта не закончила фразу, ее взгляд упал на маленький белый комочек батистовой ткани, который был зажат в руках Агнес конвульсивно сведенными пальцами и который она тут же узнала: "Ах, Бог мой!.. Зачем же она отдала ей это? Я думала, это должно было остаться только между нами!.."
Прежде всего она попыталась забрать из рук хозяйки эту вещь, которая, как справедливо полагала Лизетта, и была причиной ее нервного припадка. Но Агнес держала ее так крепко, как тонущий мог бы держаться за протянутую ему для спасения палку.
- Ладно, - сказал Потантен, - мы сейчас отнесем ее наверх в комнату. Пока вы ее разденете, я пойду разыщу мадам Белек. Она точно знает, как лечить болезни такого рода.
Некоторое время спустя Агнес лежала у себя в комнате на кровати, очень слабая, взволнованная, но в полном сознании. Горничным удалось ее раздеть, но когда Клеманс опять попыталась взять из ее рук рубашечку Мари-Дус, она жалобно, но протестующе застонала и быстрым движением спрятала эту вещь под подушку.
Некоторое время вокруг нее все суетились и бегали, и видно было, что она быстро успокаивается. Тем не менее было невозможно узнать у нее о причине происшедшего инцидента.
- Не придавайте значения, так… внезапный обморок, - сказала Агнес, и никто не посмел настаивать на большем, глядя на ее бледное отчужденное лицо и глаза, сухие и вдруг принявшие оттенок и твердость цемента. Никто, даже Потантен, который за свою долгую и верную службу обладал по сравнению с другими некоторыми привилегиями.
- Я надеюсь, вы еще не успели послать за доктором? - спросила она наконец.
- Конечно, мы не посылали, - ответила Клеманс. - Я сама лучше всякого доктора умею справляться с вот такими нервными припадками. Но почему Адель не позвала кого-нибудь к вам на помощь? Я ведь видела, что она зашла к вам незадолго перед уходом мадам де Варанвиль…
- Она недолго оставалась… А теперь оставьте меня. И вот еще что: когда месье Гийом вернется, я запрещаю кому бы то ни было рассказывать ему о случившемся. К этому времени я смогу уже спуститься сама…
Оставшись одна, Агнес на какое-то время оставалась совершенно неподвижной, как статуя. Ей казалось, что если она пошевельнет хотя бы мизинцем или просто откроет глаза, то опять начнет кричать и плакать. Похоже было, будто только лишь тяжесть ее собственной плоти сдерживает сумасшедший ритм биения ее сердца и безумие, охватившее мозг и нервы, как кусочек ваты, приложенный на открытую рану, мешает крови вытекать из нее. Безучастная и окаменевшая, Агнес лежала на кровати и стремилась продлить это состояние небытия, поскольку оно успокаивало ее. Так постепенно она сползала в состояние бессознательности, и в какой-то момент ей показалось, что осталось только перестать дышать, чтобы больше никогда не вернуться к жизни…