Демидов не услышал, как скрипнула дверь и в пар вместе с холодком шагнул кривоногий человечек. Он был гол, большеголовый, борода - клочьями, что собачья шерсть. Человечек хлопнул себя по ляжкам и крикнул:
- Дай испарю, хозяин!
Никита протер глаза: "Уж не морок ли? Может, кровь в голову от жары кинулась? Он, тот самый, кого подвез и высек".
Демидов ахнул:
- Каторжный! Отколь тебя черт приволок?
- Я с Ялупанова острова сбег! Сказал: сбегу - и сбег! Верен я в своем слове, хозяин.
- Вот бес! - изумился Демидов. - Ловок ты и удачлив!
- Хороша удача, ежели царевы слуги в Сибирь укатали! Давай, хозяин, испарю. Доверь, я зла не помню.
Демидов испытующе поглядел на голого человечишку. Тщедушен, ляжки поджары, как у гончего пса.
- Дай вон жбан с квасом, попью! - крикнул Никита.
Каторжный проворно подал. Демидов испил; внутри пошел приятный холодок, горячая марь отлегла от его головы.
- Ты, лешак, ополосни телеса, тогда и парь! - предупредил хозяин.
Щука не заставил упрашивать, опрокинул на себя бадейку теплой воды, схватил веник - и на полок…
Сладостная истома овладела телом. Никита, закрыв глаза, кряхтел от наслаждения. Распаренный, знатно отхлестанный, - пар до костей пробрал, - он посулил беглому:
- С этой поры, знай, будешь рудознатцем. Сбег - твое счастье. Не трону! Слово мое хозяйское твердо…
Дворовый народ диву дался: вошел хозяин в баню один, а вышел сам-два. Откуда только большеголовый оборотень взялся?
10
Никита Демидов приблизил к себе каторжного Щуку; брал его с собою в далекие поездки.
"Ежели с Ялупанова острова сбег головорез, - думал хозяин, - да ко мне в лапы прибег - значит, верным псом будет!"
Щука прирос к хозяину. Демидовское добро он берег пуще глазу. В кривоногом и на вид тщедушном человеке была прорва злости и скрытой ловкости. Однажды в пьяной драке Щука бесстрашно полоснул ката сапожным ножом; кат после этого отлеживался две недели, а за него расправу чинил каторжный. С той поры кат с опаской поглядывал на Щуку. Так и не дознался Демидов, откуда взялся Щука. На догадки хозяина каторжный уклончиво отвечал:
- Был государев человек, а ноне демидовский стал… Грамотен!
Щука неведомым путем знал многие рудные места и хвалил башкирскую землю. Сманивал хозяина.
- Исходил-истоптал я Башкир-землю, - хвалился каторжный, - места рудные, лесу для уголья - не вырубишь в сотню годов, а настоящих хозяев земли нет, потому башкиры народишко темный, притом нехристи. Тарханы-то их, по-нашему князья, народишко свой за алтын продадут. Едем, хозяин, купим землю…
Демидовское сердце грызла жадность. Мечтал Демидов о безграничных землях и лесах. Зажегся он весь, заторопился:
- Едем!
Собрались Демидов и кабальный в Башкирию. Уложили в телегу топоры, чайники, кованые багры и под Петров день тронулись в дальнюю путь-дорогу.
Потянулись дикие места, горы, лесные угодья; горные озера изобиловали рыбой, плавали крикливые косяки гусей. В долинах рек паслись башкирские табуны. Лето стояло погожее, на западных склонах Каменного Пояса в пахучих липняках роились пчелы. Земли кругом лежали черные, плодородные, а в горах хранились богатые руды.
Однако неприветливо встречали башкиры проезжих русских. Ехали путники по сибирской дороге, где часто встречались кочевья. Заходили они в кибитки, где у чувалов над котлами хлопотали черноглазые башкирки; волосы у них иссиня-черные, заплетены в тонкие косы. Башкирки закрывали лица и пугливо прятались от русских.
В богатых кибитках путникам предлагали испить кумысу. Демидов ворочал от него нос, а Щука вкусно пил синеватый кумыс.
Никита плевался:
- Кумыс сей - кобылье молоко. Ты что ж, жеребенок, что ли? Не брезгаешь, пьешь такую пакость!
- Ты, хозяин, попробуй, а потом нос вороти. Кумыс - он молодит!
Бедные башкиры жили в аласыках - в шалашах, лаженных из прутьев и луба; в жилье их было пусто. Тот, кто коней не имел, по лесам ладил борти да лесовал за зверьем.
На третий день Демидов приехал к тархану Енейской волости. Прохлаждался тархан в войлочной кибитке, застланной коврами; толстоносый, с косыми глазами, князь сидел идолом на пуховых подушках и пощипывал редкую седую бороденку. В глазах князя светилось лукавство. На тархане - синий чекмень с позументами, справа на поясе сумка, слева мешочек с ножиком. Ноги в сарыках тархан поджал под себя. Рядом с тарханом на подушках валялась башкирка; зубы у нее черные, брови насурмленные. Завидев приезжих, башкирка вскочила горной козой и скрылась за полог.
"Стар, черт, а девкой забавляется", - подумал Никита и поклонился тархану. Башкир указал на место рядом с собой. Демидов уселся, огладил черную бороду, незаметно наблюдая за тарханом. Щука по-татарски присел у двери и, как пес на охоте, уставился в полог; за ним быстро-быстро лопотали башкирки. "Бабник!" - выругался в душе Демидов, улыбнулся тархану и заговорил:
- Прослышали мы, князь, о твоей доблести и богачестве и не могли проехать мимо, дабы не отдать поклон и не послушать мудрых речей твоих.
Тархан снисходительно кивнул головой. Демидов разглаживал бороду и льстил:
- У меня в горах, на восток отсюда, дымят заводы, и богатство мое немалое, но богаче тебя я знаю одного бога. Твои конские косяки, князь, превосходны, а бабы краше всех на свете…
Демидов мигнул Щуке; каторжный проворно вскочил, вышел из кибитки и приволок пестро раскрашенный сундук. Глаза тархана засияли, он всем телом потянулся вперед.
- Коли жалуешь своей милостью, прими подарки, князь, - поклонился Демидов и раскрыл сундук. Щука извлек и разложил перед тарханом топоры, наконечники стрел, бусы.
Из-за полога выглянула молодая башкирка. Тархан кивнул Никите.
- Чего хочешь, гость мой? - спросил он.
- Дарю и ничего не хочу, кроме как слышать твои мудрые речи…
Подарки лежали перед тарханом, он не мог наглядеться на них. Принесли кумыс, налили чаши. Никита затаил дыхание; приходилось пить, дабы не обидеть тархана. Преодолевая отвращение и тошноту, Демидов выпил чашу кумыса; сидел неподвижно; казалось ему, в чреве ползла холодная змея, и от того было мерзко. Тархан очень остался доволен, что русский не нарушил гостеприимства и пил кумыс. Демидов поборол тошноту и опять повел речь издалека:
- Ехали мы, князь, двое суток; земли у вас знатные, реки рыбные, леса боровые. Неужто, князь, это все твои земли?
- Мои, - кивнул головой тархан.
Демидов вздохнул, засунул руку в карман, брякнуло серебро. Башкир насторожился; полог заколебался, и тархан подумал: "Просила Жамиль потешить, а серебра вплести в косы не достать…"
- Эк! - крикнул Никита. - Счастливый ты человек, князь; если бы малу толику земли мне продал, добро было бы…
Тархан молчал, сопел, трепетно раздувались ноздри. Демидов подзадорил:
- Деньги я на чистоган серебром… Соседи будем - гостить приезжай. - Демидов брякнул рублями; тархан встал; узкие глаза его загорелись. Он махнул рукой:
- Езжай, выбирай землю!..
Купил Никита Демидов у тархана обширные земли. Каторжный Щука написал запродажную, а в ней сказано о покупке, что "та проданная земля лежит по реке… от вершины до устья оной, со впадающими в нее речками, истоками и падунами, с лесными угодьями, с сенными покосами, с рудными местами…"
Все до последнего кустика, до малого камешка упомянул Демидов в запродажной и заключил грамоту: "За ту проданную нами, башкирцами, вотчинную землю двадцать рублей мы сполна взяли".
Тархан закоптил над чувалом большой палец и приложил к грамоте. Демидов выложил перед тарханом серебро; тот немедля сгреб его. Тархан раздобрился, что-то кричал башкиркам. Понял Никита: махан заставят его башкиры есть; решил заводчик загодя унести ноги.
Тархану подали крепконогого коня, усадили на седло, и он провожал гостей. Демидов оглянулся на горы, на простор, засиял от довольства: "Полюбуйся, земли сколь привалило!"
- Ну, князь, бывай здоров, - поклонился тархану Никита. Конь под ним нетерпеливо перебирал копытами, грыз удила. Заводчик сдвинул строго черные брови и, показывая тархану на горы, сказал сухо: - Ты, князь, поживей людишек убирай с моих земель-то.
- Пусть табуны гоняют, - по лицу тархана блуждала простодушная улыбка. - Теперь лето…
- Вот так здорово! Землю продал, а табуны гуляй, - по-хозяйски крикнул Демидов. - Ну, нет! Теперича, мил-друг, отгуляли. Скажи им, машир-машир с моих земель… Понял?
Демидов молодо выпрямился, ткнул Щуку в плечо; каторжный свистнул, и кони понесли… На пригорке у ручья долго-долго стоял башкирский всадник, над ним кружил ястреб да синело необъятное небо…