Настасье вовсе не хотелось терять впервые обретенное счастье. Быть может, она потому настроилась так решительно, что дед ее, покойный Василий, с детства как единственную родную кровиночку баловал ее и потакал всем прихотям. Да и Михайло почти всегда выполнял все ее просьбы, потому не привыкла Анастасия отказываться от того, что хотела. И на этот раз Анастасия не смогла противиться своему желанию. Дерзким было ее решение, и, будь у нее другой муж, никогда бы и мысли такой не пришло ей в голову…
В очередной раз, когда Михайло сообщил, что не вернется домой, Григорий втихаря пробрался в опочивальню Анастасии. Но без обычной радости на этот раз встретила его Настасья. С порога, как отрезала, сказала ему:
– Давно нам, Григорий, пора поговорить.
И Гришка понял, о чем пойдет речь: давно уж забыл, когда последний раз спал спокойно. Не давали ему покоя тяжкие думы, словно замкнувшись в круг – как не крути, все не хорошо! Уехать, оставить Анастасию он уж не мог, настолько пришлась она ему по сердцу. Однако открыться Михаилу тоже задача не из легких: и так стыдно было в глаза другу смотреть, благо что Шорин так уставал, что не был в состоянии замечать его душевных мук. Однако поразило его, что Настя заговорила об этом первая: стыдно стало, что у женщины больше смелости оказалось, чем у него. И в ответ он только кивнул головой.
– Как дальше жить будем, Григорий? – полна решимости, Анастасия в упор смотрела на своего возлюбленного. – Отвечай, будем ли с тобою вместе, или расстанемся?
– Ты же знаешь, Настенька: будь моя воля, не глядя увез бы тебя в Новгород…
– Так увози, – перебила его Настасья.
Гришка оторопел: ни разу не встречал он такой смелости у женщины, а ведь Настасья поначалу казалась такой скромницей. И только в этот миг он понял, что не только за красивые очи полюбилась ему чужая жена – с этой женщиной готов он был прожить всю жизнь.
– А как же Михаил? Неужто я тебя как вор уведу?
– Зачем же как вор, поговори с Михаилом. Али смелости не хватит? – зная, что заденут эти слова Гришку, возразила Настасья.
– Смелости-то у меня хватит, а вот хватит ли тебе сил ему женой быть, ежели прогонит он меня, не дослушав? – верно заметил Григорий. – Всю ли правду ему рассказывать?
Какой-то миг Анастасия раздумывала, а потом сказала:
– Что ж, ежели и впрямь твоя любовь не пустые слова, завтра утром пойдем к нему вместе. Чему быть, того не миновать – отпустит меня Михайло, уедем в Новгород. А нет, значит на то воля Божья, – добавила она уже тихо.
На том и сошлись, решив доверить свои судьбы и свое счастье прежде самому близкому человеку, которого им, как бы он не рассудил, предстояло потерять.
ГЛАВА 21
Утром, словно два нашкодивших отрока, Настасья с Гришкой отправились к Шорину. Стоило только Михаилу увидеть их вытянувшиеся от бессонной ночи лица, как екнуло у него под сердцем, словно что-то опустилось в груди, и даже последующие слова их не произвели на него уже такого действия, как этот впервые брошенный взгляд.
Склонив головы, они сперва молчали, и за это время Михайло немного пришел в себя. Григорий, заикаясь, наконец выдавил из себя первые слова, но, забыв приготовленную речь, говорил не то и не так, да и Настасья растеряла половину своей смелости.
Михаил слушал Григория словно в каком-то забытье – перед его взором, словно наяву, понеслись давно прошедшие события. А когда Ермилов закончил, от этого водоворота в голове остались только давно уже сказанные слова Ивана Васильевича: "Родит твоя Анастасия, подрастет малец, тогда и посмотрим, может, ты сам меня об услуге просить будешь".
Горькой усмешкой ответил Григорию боярин Шорин, вспоминая пророчество государя, а Ермилову, не ведавшему, почему усмехается Михайло, стало дурно: уж лучше бы в морду вмазал со всей дури, хоть за себя противно бы не было.
– А ты что молчишь? – наконец обратился Михайло к притихшей Настасье.
– Дай мне волю, Михайло, – взмолилась Настасья, – не жить мне без него. Развода я не прошу – пусть и имя мое, и терем, и все, что в нем, тебе останутся, только отпусти меня в Новгород…
Хорошо зная и норов Насти, и Григория, Михайло понял – не в грехах они пришли каяться, но решили начать новую жизнь, правда, без его участия.
– Что ж, поезжай, но сын останется со мной, – приказал Шорин тоном, не терпящим никаких возражений, и, хлопнув дверью, поспешно вышел.
Скрывая навернувшиеся слезы, Михайло и сам не знал, отчего ему было так больно и горько – то ли от измены жены, то ли от предательства друга…
Не желая знать, как будут устраивать свое счастье Григорий и Анастасия, Михайло все же в последний раз позаботился о своей, теперь уже бывшей жене. Позвав Тимофея и Таисью, велел им помочь собраться жене и гостю в дальнюю дорогу, объявив, что они втроем поедут в Новгород. Однако, что-то присочинив, на всякий случай забрал с собой подросшего мальчугана. Ни у кого и не возникло подозрения, что теперь все по-другому будет в тереме Шориных.
Выжидая, пока изменники покинут терем, Михайло ненадолго отправил сынишку в терем к Даниле Юрьеву, сославшись на то, что в своем все болеют и он беспокоится за здравие мальца. Данило охотно принял малютку, в очередной раз помогая Михаилу, и Шорин со спокойной душой поселился пока в Кремле.
Этот поступок мужа больно задел Анастасию, ведь Андрюшку она любила как родного. К тому же Насте показалось, что нарочно напомнил он о ее беде, и ужас брал ее при мысли, что та же история повторится и с Григорием, что после недолгих счастливых дней бездетность положит конец их совместному счастью.
Однако Настасья все же сделала свой выбор – даже решив не променять сына на полюбовника, глупо было бы надеяться на то, что все останется по-прежнему. Анастасия хорошо знала норов Михаила, а потому поняла, что даже если и останется она в Московии, Михайло не станет с ней жить и не подпустит к мальцу. Слишком поздно было отступать, и на следующее утро два некогда больше всего любимых, но ставших теперь такими чужими человека на лихих конях навсегда умчались из жизни Михаила.
Попавшему же в Кремль Михаилу не пришлось долго предаваться горестным мыслям – там затевалась новая смута. Казалось, что Господь одновременно отвернулся от друзей детства – государь занемог сильной горячкой, и не было надежды на его выздоровление.
Ужас объял тогда Россию, казалось, Небо за грехи отнимает у нее такого самодержца. Люди со слезами на глазах толпились близ Кремля и боялись спрашивать; народному горю, казалось, не было предела. Во дворце, однако, ходили совсем другие разговоры – не плакать и стенать нужно, но великодушно устроить судьбу государства.
Михайло, узнав о творящемся, немедля направился к царю. Однако, еще только подходя к опочивальне Иоанна, услышал он довольно громкий шум, казавшийся столь странным и неуместным для больного.
А причиной сего было следующее: Иоанн, чувствуя скорый конец, велел писать завещание, объявив сына, младенца Дмитрия, своим приемником, единственным государем России. Это значило, что власть до его совершеннолетия попадет в руки Захарьиных. Однако многие стали противиться этому – боярское правление было еще свежо у всех в памяти.
Войдя, Михайло увидел такую картину: не взирая на то, что изнемогающий Иоанн в полной памяти лежал в опочивальне, в соседней с ним палате спорили, шумели бояре, и дело было уже близко к драке.
Воротынский гневно укорял князя Владимира Андреевича Старицкого:
– Смеешь ли браниться со мною?
– Смею и драться, – отвечал Воротынский, – по долгу усердного слуги моих и твоих государей, Иоанна и Дмитрия; не я, но они повелевают тебе исполнить обязанность верного россиянина.
Желания бояр разделились: одни присягали малолетнему Дмитрию, другие поначалу отказывались, считая, что лучше служить князю Владимиру Андреевичу, чем попасть в руки к Захарьиным, Михайло же без колебаний принял сторону Иоанна – не столько царя, сколько друга.
А Иван Васильевич с ужасом слушал речи бояр: среди не хотевших давать присягу были самые близкие ему люди, к совету которых по управлению государством он прислушивался: Сильвестр и Адашев.
На следующий день, под давлением верных государю бояр, присягу приняли и сомневающиеся, но речи вели предательские.
Казалось, уже нельзя было надеяться на выздоровление самодержца: он был в усыплении, которое могло быть преддверием смерти. Но странным образом испытанные тревоги и волнения не погубили Иоанна, но оказали обратное действие: чрезвычайное напряжение сил только укрепило государя, и он выздоровел.
Придя в себя, Иоанн однако был исполнен милости ко всем боярам, прежним друзьям и советникам, но с тех пор страшное зерно сомнения зародилось в душе государя. И хотя еще долго Иван Васильевич, потеряв любовь и сердечную привязанность ко многим из своих приближенных, оставался к ним полон уважения и признательности, но постепенно с детства поощряемые в нем дурные наклонности вновь обретали прежнюю силу…
Михайло был искренне рад за царя и друга, но, несмотря на обоюдное желание Шорина и Ивана Васильевича, им не удалось поговорить по душам – Михайло так и не поделился своим горем, а государь своими сомнениями. Исполняя обет, данный им в болезни, Иоанн объявил о своем намерении ехать в монастырь Святого Кирилла Белозерского вместе с царицею и сыном. Несмотря на предостережения ближайших советников о том, что он еще не укрепился после болезни, да и царевичу может быть вредно дальнее путешествие, государь немедля отправился в путь.