- Ну, чего стоишь?! Иди на кухню, поешь. Не убегет он. Видишь, занят, работает. Черевички мне шьет. Эх ты, казенная душа. Стоишь, как вкопанный.
Александр весело наблюдал за девушкой.
- Так не велено же мне ни отходить, ни разговаривать, - сказал солдат, но с удовольствием пошел на кухню.
Санька нагнулась к Александру, щекоча волосами ему щеку. Тогда он положил шило на стол и привлек ее к себе. Так сладко Саню еще никто не целовал. Она убежала в смятении, а по ночам все думала, какую бы работу придумать, чтобы отцу нужно было заключенного на ночь здесь оставлять. Она прекратила с матерью всякие разговоры о князе, а при отце нарочно плохо отзывалась о богачах и намекала, что им будет выгодней, если князя не возить взад–вперед. Пусть ночует в комнате, где работает. Так, мол, больше сделает. Как–то, обняв отца, сказала: "Папка, а что если он мне в приданое мебель сделает? Из красного дерева, царскую. Вот как будет у меня такая мебель, так и замуж пойду".
- Так долго же. И может ли он? - усомнился отец.
- Пусть долго. А что я, старая, что ли? А я так хочу мебель. Надо ему в сарае станок поставить. Он и обувь никогда не шил. А смог же. Ему стоит только захотеть. Да и не убежит он. Ты сам сказал, что это из царской ссылки можно было убежать, а отсюда - нет. Смирный он. Уже ничего не хочет. Только работать любит, больше всякого другого. И не скажешь, что князь. А говорили, они только в постели валяются. Да и противно смотреть, как связывают его веревками каждый раз, когда увозят, как будто он от троих охранников убежать может.
- Ну, пока нужно, пусть спит тут. А охрану менять буду, - согласился отец.
Дочку начальник любил и во всем потакал ей.
В одну из таких ночей Санька пришла к Александру и, жарко объяснясь в любви, бросилась ему на грудь.
- Не бойся, я часового у двери напоила. Люблю я тебя. Знаю, погубишь меня, но ничего поделать не могу. Люблю тебя одного.
- Так я же заключенный, - слабо сопротивлялся Александр ее ласкам. Но потом все забылось в сладостных объятиях, разрушающих все преграды, когда слова уже ничего не значат.
Мать Саньки стала что–то подозревать и следить за дочерью. Часовым велела не спать на посту и дочку к заключенному не пускать. Но Санька все равно бегала. Так прошло три месяца.
Сладкой была Санькина, но новизна прошла, и Александр снова стал думать о побеге. В жарких объятиях Саньки эти мысли уходили. "Успею еще, да и работа интересная. Красное дерево - прекрасный материал… А убегу все равно".
Санька стала заметно поправляться. Мать повела ее в лесную сторожку к бабке делать аборт. Санька плакала. Она очень хотела родить, заранее представляя, какой красивый будет у нее сын.
- Мамка, грех ведь это - детей убивать, - умоляла она.
- Грех то, что ты сделала. Спасибо, отец не знает. А то твоего разлюбезного в расход пустит, - запугала она дочь, и та согласилась избавиться от ребенка. Лишь бы все в тайне осталось.
Санька перестала приходить по ночам, а днем она намеренно громко разговаривала под его окном, пока мать ее не прогоняла.
Однажды ночью она все–таки влезла в окно. Бросилась на шею любимому, жарко зашептала:
- Я не могла прийти. А часового под окном я подкупила. Я ему махорку приношу.
Она легла рядом, притихшая.
- Мамка все узнала. Я беременная была.
- Что? - приподнялся с кровати Александр. - И ты мне не сказала?
- Ну, я еще думала, чо у меня, а она уже все знала. Они, матери, все наперед знают. К бабке она меня водила. Не будет у нас сына.
- Глупая! Зачем ты это сделала? - с горечью спросил Александр. - А я хотел тебя взять с собой в Париж. А ты!
- Так тебе срок еще восемь лет отбывать.
Александр не стал ее посвящать в свои планы, только горестно сказал:
- Сын мог бы расти в Париже…
- Да, а я его убила. Нет мне прощения, - и Санька заплакала, прижимаясь к нему. - Ты хоть бы пожалел меня. Лежишь, как каменный.
Александр прижал ее к себе.
- Ладно, хватит. Может, это и к лучшему. Вылезай в окно, а то мать хватится.
Он высчитал, когда у начальника дежурство в ночь. Саньке посоветовал лечь с матерью в постель и приласкаться к ней. Ему нужно было достать из погреба продуктов: колбасы, солонины. Около двух ночи он сказал часовому, что хочет выйти по нужде, живот прихватило. Часовой повел его во двор.
- Эй, стой! Кто там? - крикнул другой часовой во дворе.
- Да свои. На двор вот веду, - откликнулся сопровождающий.
Еще поговорили, когда пошли назад. У двери часовой пропустил Александра вперед. Александр резко повернулся и ударил часового по шее. "Снова пригодилось учение старого монаха", - подумал Александр, затаскивая часового в комнату.
Теперь быстро в погреб. Несколько секунд - и он открыл большой замок. Прыгнул, кидая в заранее заготовленный мешок все, что под руку попадалось. Выглянул, вынес мешок и зашел к себе в комнату. Затем снял с часового еще почти новую, но уже засаленную одежду и брезгливо надел на себя.
Одежда двух других часовых ему была не нужна. Им повезло меньше. Он просто метнул в обоих заранее заготовленные ножи. Еще несколько ножей сунул в ножны на широком кожаном поясе.
Ночь была темной. Прихватив оружие и продукты, Александр ушел в лес. Карту местности он стащил еще раньше со стола в комнате начальника.
Днем он решил отсыпаться, а уходить ночами. Но в первую очередь Александр нашел чистую речушку и постирал песком и водой засаленную солдатскую одежду.
- Ничего, дойду до какого–нибудь жилья, а там обменяю на приличную гражданскую одежду, - решил он, двигаясь светлыми ночами к финской границе.
Александр шел целый день, обходя болота. Но только заснул на рассвете, как услышал звуки пилы и топоров. Он вскочил. Утро было еще серым, а какие–то люди уже работали. Он влез на дерево и оглядел местность. Впереди виднелись стены и колючая проволока. На вышке мелькали солдаты. Пулеметы направлены в сторону леса. Охрана бродит с одной и с другой стороны.
- Лагерь! - поразился Александр. - На карте его не было. Значит, только недавно достроили. Что же делать? - лихорадочно соображал он. И увидел, что участок леса оцеплен.
"Надо уходить налегке", - застегнув пояс с ножами, решил он. Достал из мешка махорку, слез с дерева и хладнокровно пошел к ближайшему красноармейцу.
- Эй, у меня махорки много, а спичек нет, не одолжишь? - спросил он, не давая солдату опомниться.
Александр доставал уже махорку, и красноармеец, словно загипнотизированный, смотрел на нее. Тогда Александр, подавая ему махорку правой рукой, левой ударил в солнечное сплетение, затем по шее.
- Иван! Кто там у вас? Махорка есть? Курить хочется, - подходил еще один. Увидел, что товарищ его медленно приседает, решил, что они хотят покурить сидя.
Александр не стал ждать, когда он подойдет ближе, выхватил нож и метнул в солдата. Но не увидел того, кто приближался к нему с боку. "Ах ты гад!", - закричал тот и поднял ружье. Резкий поворот - и Александр ногой выбил ружье у него из рук, но уже раздался выстрел и к ним бежали со всех сторон. Александр успел еще одного ударить ногой в голову, а в другого метнуть нож, но тут с вышки застрочил пулемет.
"Все, влип. Окружат", - понял он и, бросив пояс с ножами, побежал налегке, петляя между деревьями, чтобы его не настигла пуля.
Сзади раздавались беспорядочные выстрелы. Кто–то закричал: "Не стрелять! Своих поубиваете. Живьем взять!" Кольцо вокруг было плотным. Но чем больше была опасность, тем хладнокровней становился Александр. Сначала он решил отбиваться, но потом вышел из–за деревьев и просто пошел навстречу окружавшим его. "Чего же делать, если попался", - решил он, сдаваясь. Уже совсем рассвело.
- В зону его. Там допросят и отвезут куда надо, - крикнул кто–то.
* * *
Александр стоял на своем и разыгрывал туповатого красноармейца.
- Заблудился я, когда до ветру шел. А наши уже ушли. Я кричал, кричал, никто не отвечал. Я и потерялся в лесу. Новенький я. Сюда нечаянно попал. А тут стали все кричать. Я ружье бросил - и бежать.
- А кто солдат наших убил? - строго спросил старший.
- Не знаю, не видел. Ваши стреляли. Чо, я один мог всех убить? - спросил он.
- Ножами их зарезали. А других не понятно как убили - крови нет.
Александр похвалил себя, что вовремя выбросил пояс с ножами.
- Может, какие урки тут гуляют? Я их сам боялся. Мне показалось, я кого–то видел, да думал, медведь, - вдохновенно врал Александр и при этом невинными глазами смотрел на старшего. Тот приказал:
- Ладно, пусть посидит до опознания. Накормите его. А там, если что, отправим в его часть.
- Парень молодой, стриженый, - заступился кто–то за Александра. - Откуда ему знать свою часть. Я на его руки посмотрел. Работает он этими руками. Я всегда на руки смотрю. Свой он.
- Ну, так надо этих искать, что наших зарезали, - с досадой сказал старший.
Александра завели в зону и принесли котелок каши с деревянной ложкой. После харчей начальника лагеря гарнизонная каша, конечно, была ему совсем не по вкусу. Но он сделал вид, что проголодался, и съел все. Один из красноармейцев с любопытством разглядывал его.
- Ты из каких мест–то будешь? - спросил он.
- Я‑то? Я смоленский. А чо?
- Да ешь ты не по–нашему. Вроде как не умеешь. Аккуратно так. Смотрю на твои руки - вроде рабочие, а ешь как барин. Я служил в белой армии, призвали они меня насильно. Потом убежал от них. Помню, сидим, едим после боя. Офицер один молоденький, как ты, проголодался, а надо кашу из котелка есть, тоже деревянной ложкой. Вот так, как ты, ел, не зная, как ее в рот положить.