- Я не об этом. Вот ты спрашивал как–то, зачем мне все эти книги? Учиться - моя потребность. Французский мыслитель Люк де Вовенарг жил в эпоху Возрождения. А как метко выразился, будто меня имел в виду: "Нет покровителей надежней, чем наши способности". В следующий раз я тебя угощу вином, которым меня снабжают, а сейчас я Саньку жду. Живу я получше, чем твой отец, хоть и не на воле. Я нужный человек. Руссо еще точнее выразился: "Из всех общественных положений самое независимое от судьбы и от людей - положение ремесленника". Я убедился в правоте этих слов. А от сумы и тюрьмы ни крестьянин, ни князь, ни король зарекаться не могут. Историей доказано.
Уже по–немецки Володька возразил:
- Но от смерти знания тебя не могут спасти. Вон как ты натренирован, чтобы самому защищаться.
- Речь идет не о смерти, а о качестве жизни. Если ты согрелся, иди домой, да скажи Саньке, чтобы не приходила, пока метель не стихнет.
Александр взял гитару и стал ее настраивать. Володька нехотя поднялся. Ему хотелось еще поговорить.
- Так я завтра приду, Александр Павлович?
- Да, - ответил тот. - Нам надо потренироваться. Работы у меня почти нет, - помолчал и добавил, - если, конечно, Саньки у меня не будет.
Санька. Из симпатичной крестьянской девчонки она превратилась в красивую бабу. Ума у нее, конечно, не прибавилось. Пословица "С кем поведешься, от того и наберешься" не про нее. Что делать? Александр Гедеминов по–своему любил Саньку и был бесконечно благодарен судьбе за то, что эта женщина послана как компенсация за отнятую свободу.
Санька прибегала к нему два раза в неделю, но зато уж страсти в мастерской бушевали до утра.
Хлопнула наружная дверь. Это Санька. Она потопала в сенях, сметая снег с валенок, зашла, положила узелок на полочку и затрещала: "Володька не велел мне идти. А что мне метель? Нет, думаю, все равно пойду. Я котлет пожарила, борщ сварила и еще пирогов напекла. А вдруг метель три дня будет?
Александр, не обращая внимания на ее болтовню, поцеловал Саньку в красную от мороза тугую щеку. Хотел помочь ей раздеться. Но она как всегда дернулась: "Я сама".
Посиневшими пальцами пыталась она расстегнуть пуговицы на своем ватнике. С трудом справилась. Александр в точности изучил каждое ее движение. Сейчас она снимет платок и верхнюю одежду, валенки, как всегда влезет не в теплые тапочки, которые он ей сшил, а в деревянные башмачки, потому что они "смешно хлопают". Пойдет к печи, откроет заслонку и станет греть озябшие руки, посиневшие от мороза и ветра ноги выше колен, где заканчиваются чулки, не доходя до панталон.
- Почему? - думает Александр, - почему она от двери не скажет тихим, нежным голосом: "Сашенька, я так замерзла, согрей меня". Он перецеловал бы ее пальчики, горячим дыханием согрел ее колени и уже не смог бы никогда покинуть ее. Но тогда это была бы не Санька, а другая женщина - женщина его мечты.
Александр смотрит, как Санька крутится у огня, отбрасывает все посторонние мысли и концентрирует внимание только на предмете своих бесконечных радостей. Он подходит к ней, целует в шею и привычно спрашивает: - Дверь–то закрыла на крюк?
- Закрыла. Подожди, я еще не согрелась. Сначала поужинаем, - Санька снова дергается, кидается к своему узелку, накрывает на стол, бежит в кабинет, стелит постель, подбрасывает дрова в камин, меняет свечи на столе, закрывает за собой дверь и возвращается к столу.
Александр открывает бутылку коньяка, наливает понемногу в стаканы, один протягивает Саньке: "Выпей". Он смотрит на нее и медленно пьет свой коньяк. Санька, как всегда, выпивает залпом, прислушивается к себе и довольная говорит: "Пошло по жилам, сейчас согреюсь".
Александр, улыбаясь, смотрит на нее и думает: "Глупенькая ты моя радость, сейчас тебе будет совсем жарко". Ставит стакан на стол, подходит к Саньке и, целуя, начинает медленно раздевать, оставляя ее в одних башмачках. Перед ним прекрасное пышное молодое женское тело. Оно трепещет под его чуткими руками. Последняя посторонняя мысль: "Насладимся перед разлукой. Уж постараюсь, чтобы эти ночи грели ее до глубокой старости".
Ужин забыт на столе. Александр берет на руки свою женщину и, толкнув плечом дверь в кабинет, несет ее на привычное ложе.
За окном воет вьюга, в камине потрескивают дрова. От окна ли дует, а может, от жаркого дыхания возлюбленных, но пламя свечи мечется и мечется по потолку.
Что было, что будет, чье сердце когда и чем успокоится - никому неизвестно. Только рай земной сейчас здесь, где он и она вдвоем, женщина и мужчина.
Аделина
Оставим на время молодого князя Гедеминова, потому что пора познакомить читателя с новыми персонажами нашего романа, на первый взгляд не имеющими никакого отношения к нашему герою. Но как знать, когда и где пересекутся их пути. Вернемся в голодный 1933 год.
Преподавательница московского медицинского училища, бывшая баронесса Эрика фон Рен, а в советское время - просто Эрика Мартиновна Фонрен, поехала на похороны своей бабушки в бывшую немецкую колонию Дармштадт тоже бывшего Таврического края. То, что она теперь увидела там, повергло ее в шок. Все говорило о вымирании. Она собралась было уже возвращаться в Москву, когда к ней подошла худенькая и высокая удивительно красивая девочка. Баронесса Фонрен спросила ее по–немецки:
- Ты чья?
- Я Аделина Квиринг, - ответила девочка серебряным голоском.
Баронесса помнила о гибели ее родителей и подумала: "Как девочка быстро выросла".
- Я пришла вас спросить, может, я смогу поступить куда–нибудь учиться в Москве? - девочка с надеждой смотрела на баронессу. Та задумалась. Потом сказала:
- Наверное сможешь. Только справку возьми у председателя, что ты сирота. Сейчас бедных власть учит. А по–русски хорошо говоришь?
- Нет, я совсем не знаю русского языка. Говорят, у нас в доме говорили по–русски, но я была тогда грудным ребенком.
- Хорошо, собирайся в дорогу, я тебя возьму с собой. Поживешь немного у меня и поступишь на курсы медсестер. А потом будешь жить в общежитии. У нас тесновато, из восьми комнат нам оставили только две. В одной мы с Лизой, дочкой, ей десять лет, а в другой мой старший сын Фридрих. Ему девятнадцать лет. Фридрих учится в Политехническом институте. А здесь тебе оставаться нельзя, с голоду умрешь.
Баронесса купила два билета, и они поехали в тесном общем вагоне. Люди, казалось прислушивались и принюхивались к друг другу, чтобы узнать, у кого можно раздобыть еду: или украсть или попросту отобрать. Наступила ночь, но те, у кого были узелки с едой, не спали. Девочка заснула, слегка наклонив голову на плечо баронессы, и они вместе задремали под мерный стук колес. Но вдруг баронесса вздрогнула и очнулась от дремоты. Около нее стоял человек. Она ухватилась крепче за свой узелок. Человек исчез. Тогда она разбудила девочку, тихо, чтобы не слышали другие, сказала:
- Аделина, возьми покушай. - Она протянула девочке вареную картошку и небольшой кусочек черного хлеба.
- Спасибо, - прошептала девочка и стала жадно есть.
К вечеру приехали в Москву. Баронесса держала Аделину за руку, чтобы та не потерялась в толпе.
- Мама приехала! - кинулась им навстречу девочка лет десяти.
- Лизхен, доченька, как я по тебе соскучилась, - говорила баронесса, но Аделина не понимала ее. И баронесса по–немецки объяснила: - Мы дома говорим по–французски, чтобы на нас не донесли соседи, которых к нам подселили, они, бывает, подслушивают. А иногда по–немецки. Как придется.
И обратилась к дочери уже на немецком:
- Лизхен, познакомься. Это Аделина Квиринг, Адель. Она с годик у нас поживет, ей надо русскому языку научиться. Да и французскому тоже.
Лизе Аделина понравилась, она спросила:
- Ты правда не знаешь французского? Наша бабушка, папина мама, была француженка.
- А где Фридрих? - спросила Лизу мать, - он дома?
- Дома, - ответила Лиза, - только он, как всегда, ничего не слышит, занимается.
- Почему не слышу? - вышел к ним молодой барон, высокий и черноглазый. Аделина смутилась под его взглядом. Фридрих ей понравился.
- Здравствуй, мама. Как доехали? - спросил он, едва взглянув на девочку.
- Спасибо, нормально. Познакомься, Фридрих. Это Адель. Она пока у нас поживет, потом я ей подыщу общежитие. Как ты считаешь, я правильно поступила?
- Правильно, - машинально сказал сын и ушел к себе, больше не взглянув на Аделину.
Баронесса обняла девочку за плечи:
- Ну ладно, Адель, ты не смущайся, будь как дома. Приведи себя в порядок. Я дам тебе что–нибудь из своей одежды. А завтра занятия начнем.
Аделина с благодарностью посмотрела на баронессу.
Год спустя Аделина уже говорила и по–русски, и по–французски и поступила на курсы медсестер. Ей дали общежитие и теперь, сложив свои вещички, она пришла прощаться с баронессой и ее детьми. Они дружно настаивали, чтобы Аделина оставалась у них, но Аделина, поблагодарив добрую женщину за все, что она для нее сделала, все же ушла. Дело в том, что Аделина в свои пятнадцать лет влюбилась в молодого барона, который ее совсем не замечал, как, впрочем, и свою сестру тоже. Он готовился к защите диссертации.
Шло время, Аделина взрослела, работала теперь в больнице, а вечерами готовилась к поступлению в институт. Баронессу Фонрен она давно не видела, а домой к ней идти стеснялась. Наконец она успешно сдала вступительные экзамены. Днем училась, а вечером продолжала работать медсестрой. Однако она все время помнила о Фридрихе Фонрене, и как только наступили майские праздники и студенты мединститута собрались на вечер в Политехнический институт, Аделина поменялась дежурством в больнице и пошла на вечер.