С ним был неизменный Алексей Макаров. Он был по сердцу Петру: ненавязчив, толков, исполнителен, памятлив - о чём ни спроси, всё помнил.
- Помнишь? - сорвалось у Петра, когда они топтались на берегу.
- Никак нет, - ответствовал Макаров. - Однако хоть и не помню, но ведаю: отселе началась наша слава морская.
Озеро лежало в снегах. Оно было похоже на огромную белую чашу, на которую в беспорядке были набросаны чёрные птицы и кое-где чёрные люди. И те и другие копошились у прорубей.
- Ловят, - односложно бросил Пётр.
- Добывают воду и пропитание.
- Монастырские небось. Смердов не допущают.
- Ваша правда, государь.
- Ну всё, хватит. Поехали, - приказал Пётр.
И обоз - поистине царский - тронулся, набирая скорость. Замыкали его возки с припасом. Пётр, как бы между прочим, осведомился:
- Станок токарный исправен ли?
- Вестимо, государь, - ответил Макаров.
- То-то, - ухмыльнулся Пётр. - Главная моя утеха. Не токмо руки, но и голова просит.
- Токарня на Петровском заводе под неусыпным присмотром содержится, - заметил Макаров.
- Знаю. Этот, однако, поновей будет. Амстердамский. - А в хоромах на марциальных водах тоже токарня была. - И Пётр подозрительно покосился на Макарова. - Цела ли?
- Ах, государь милостивый, неужли ваш покорный слуга не позаботился и о том и о сём. И о том, что утешно, и о том, что удобно, и о том, что здравию способствует. Загодя отправил двух верных людей навести порядок и исправность в тех местах, где ваше величество изволит и останов сделать, и пребывать на лечении.
- Слуга верный, - умилённо пробормотал Пётр и чмокнул Макарова в лоб. То был обычный знак, или, лучше сказать, награда. За преданность и угодность. Благодарность либо отличие, нечасто достававшиеся ближним людям.
Бег царского кортежа продолжался. Впереди лежал Ярославль - город весьма богомольный. Въехали туда утром. Случайные прохожие падали ниц при виде царской кареты и всего пышного эскорта. Ворота Спасского монастыря были распахнуты настежь, с колоколен нёсся трезвон, на крепостных стенах и башнях уже суетились людишки - то ли солдаты, то ли монахи.
- И как проведали? - удивился Пётр. - Сказывал я ехать в тайности...
- Тиуны, доглядчики наперёд скачут, - развёл руками Макаров. - Молва, государь, прежде нас бежит.
- Поклонимся святыням - да в дорогу, - решительно обронил Пётр. - Ишь, черноризцы, засуетились, словно муравьишки, заползали туда-сюда.
- Челом будут бить: налог-де обременителен, власть притеснения чинит, - усмехнулся Макаров.
- Беремя посильное: государству, не мне, деньги надобны. Я вон старые башмаки ношу да чулки штопаные. Живу не лучше господ министров. А вся власть на мне, Господь с меня спросит...
Макаров молчал. Ему было ведомо всё, что в таком случае скажет его повелитель. То была чистая правда: Пётр был прижимист до скупости, когда дело касалось его самого, да и семьи, урезал, яко возможно, и расходы на содержание чиновничьего племени. Однако ж казна худо полнилась. Много было у неё дыр, и бездонны карманы лихоимцев. Хоть и не щадил их государь, приказывал казнить казнями лютыми, но не переводилось это племя, не можно вывести его даже столь могучему государю, каким был Пётр.
...Зашли в Спасо-Преображенский собор. Поддерживаемый двумя келейниками, вслед за ними, бледный от волнения, задыхающийся, просеменил митрополит Филофей. Руки у него дрожали, когда творил крестное знамение.
- Что, владыка, никак, трясовица одолела, - нехорошо усмехнулся Пётр. - Не антихриста ли пред собою узрел?
- Как можно, царь-государь, - испуганно забормотал митрополит. - Бог с тобою. Истинного повелителя всея России благословляю и разрешаю. А что взволновался, так сие от великой радости: зрю пред собою моего государя... - Митрополит постепенно приходил в себя. - Довелось столь несказанное счастие испытать на закате дней...
- Хорошо глаголешь - яко истинный пастырь, - смягчился Пётр. - Ну что ж, спасибо на напутном слове. И будь здрав, владыко.
Подошёл и под благословение Алексей, за ним царская свита: денщики, повара, сержанты.
- Ступайте по местам - едем далее, - приказал Пётр. - Нимало не мешкая: путь дальный.
Митрополит и причт стояли как вкопанные, провожая глазами царя.
- Фу, пронесло, - с облегчением вздохнул он, когда двери за царём и его свитой затворились. - Чуть не помер со страху, - признался он. - Экое сошествие - сам царь пожаловал.
- Не царь, а ан-пи-ратор, - назидательно произнёс настоятель.
- Всё едино царь, как издревле водилось на Руси. Никаких таких бусурманских слов ведать не желаю, - сердито произнёс Филофей. - А воевода-то где?
- Заробеешь - царь нагрянул словно гром и молонья.
- Инда сбежал с перепугу - не видать, - сказал настоятель.
- Стало быть, так. Шибко заробел.
Между тем поезд государя был уже далеко. Короткий зимний день близился к закату. И наконец тихо угас. Тотчас запылали смоляные факелы, зажглись фонари у карет и возков.
Макаров спросил осторожно:
- Не изволите ли завернуть в Кострому, к Ипатию? Родовое гнездо...
- Верно говоришь: родовое гнездо, давненько не бывал, - на мгновенье задумался Пётр, взбугрив надбровные дуги. - Ну да ладно, грехов на мне изрядно повисло, ещё один книзу не потянет: отмолю как-нибудь. В Вологде заночуем, сотню вёрст пути сбережём.
Тайный кабинет-секретарь не удивился. Дорога была заранее размечена, и Макарову норов государя, не терпевшего никакой перемены в своих планах, тоже был отлично известен.
- Нету у нас времени, Алексей, вертать на Москву по зиме придётся. Ведомо тебе: долог будет поход на Перейду, надобно народишко стегать: медлительны больно. Самолично не доглядишь - важное упустят. А мне не токмо укрепиться водами надобно, а и с Виллимом Генниным потолковать. Рачителен он: думаю его над Уральскими заводами поставить.
- Пожалуй, государь. Он железоделательный да пушечный заводы наладил, медь выплавляет...
- Мало медных руд, да и железных болотных не больно добычливо. На Урале, чаю, развернётся. Он изрядный рудознатец, да тамо есть таковые же из местных. Глядишь, найдут нечто почище железа да меди.
- Богаты, должно, те горы, - согласился Макаров.
- Вот-вот! - обрадовался Пётр. - Уповаю я на Виллима. Он толков да глазаст. Кончезерские заводы ему мелки стали.
Замолчал Пётр, задумался, а может, и задремал: смежил очи да привалился к стенке. Долга да томительна дорога, невтерпёж быть взаперти узником кареты, поскорей бы выбраться на простор, к людям, увидеть, как дело делается, да самому потокарить. Лейб-медик Блюментрост возлагал великие упования на целительную силу марциальных вод.
Запустил Пётр Алексеевич за государственными делами свои болезни, кои иной раз и разогнуться не дают, декохты и пилюли стали слабодейственны. И хоть вельми учен и искусен был Лаврентий Блюментрост, хоть внимали ему доктора Амстердама, Берлина и Лейпцига, а сладить с царскими болезнями не мог. "У вашего величества и болезни царские, - извинительно говаривал он. - Могуч организм, да столь великих страстей не выносит. И ещё: пить желательно воду, а не водку. Ибо водка в неумеренных дозах производит разжижение внутренних органов, особливо сердца и печени..."
Можно ли не пить, коли веселие Руси есть питие? Никак нельзя. Столь много поводов для возлияний: во славу да за упокой ему, государю, подданным пример подавать и первую чашу воздымать.
Там, на месте, видится полегчение. Скорей бы доехать. Но он, царь и император, повелитель огромного государства, не волен ускорить бег саней. И так они едут почти без передыху, и днём и ночью, редко где останавливаясь на ночлег.
Сам Пётр спит в карете, и сон его крепок и покоен. А людям, особливо конным, ночной покой нужен. Невеликую подмену приказал Пётр взять, не то можно было бы убыстрить ход.
На Вологде пришлось дать дневной и ночной растах: люди все вымотались. Государь редко совестился, а тут маленько проняло. Да и самому хотелось разогнуться да походить туда-сюда.
Прибежал воевода тамошний, кланялся в землю, норовил облобызать ручку, однако Пётр не дал. Сказал сердито:
- Я тебе не архиерей. Прикажи людей моих накормить как должно да овсу лошадям задать. Всех на постой - людей да коней, и чтоб справно было.
- Всё изделаем, батюшка царь, - бормотал, кланяясь, воевода. Был он весь квадратный, красномордый - то ли с морозу, то ли с пития. - Бегом побегу сполнять приказание величественного величества.
- Язык-то подвяжи - потеряешь, - засмеялся Пётр.
Загнал всех батюшка царь. Изнемогли от беспрерывной езды и люди и кони.
Алексей Макаров с великою осторожностью сказал об этом императору, когда поведённый им срок отъезда наступил.
- Государь, завалились спать вповалку - не добудишься. Сержанты горло дерут, за плечи трясут - един храп слышен. Прикажи повременить. Ещё бы на день.